1
Мутный ручеек под их ногами оказался источником той самой силы, что питала защитников Острова. Кэйтлин недоверчиво смотрела на обряд посвящения Хёрли: она совсем не знала Джейкоба, но сомневалась, что он был хоть вполовину так добр, как этот милый толстячок, готовый теперь взвалить на себя обязанности Хранителя. Теперь уж нельзя быть добрым для всех. С последним глотком чудодейственной жидкости, сделанным Хёрли, Кэйтлин ощутила вдруг сильную тошноту. Она ударялась головой за последнее время, да и землетрясение не шло организму на пользу, но дело было не в этом, она это чувствовала. Ее мутило, словно от страха, липкого, мерзкого, излившегося из самых потаенных фобий, доведенного до степени всепоглощающего ужаса. Перед глазами все поплыло, Кэйтлин тяжело опустилась на камень – случился новый толчок, так что это выглядело естественно. – Тебе необязательно идти, – подсказал Бен. – Нас не так много осталось, чтобы было, из кого выбирать. Ты и сам сейчас не в форме, если я помогу, по силам будет как раз два полноценных человека, – усмехнулась Кэйтлин. Ей не слишком хотелось лицезреть суицидальную миссию Джека, собравшегося спуститься в глубокую пещеру, чтобы «включить свет», но, если уж Остров сохранил ей жизнь до этого момента, глупо было отказывать ему в ответной услуге. – Пусть идет, если хочет, – кивнул Джек и, прикрывая рану, тяжелой поступью направился в пещеру. Он погибнет в губительно-ярком свете, как мотылек в огне. Кэйтлин содрогнулась, вспоминая давний сон. Но Джек – мотылек особый, он летит во тьму, чтобы разжечь там смертельный для себя свет. Она же будет благоразумна и, как всегда, укроется в тени неукротимого света. – А здесь скользко, – проворчала Кэйтлин, осторожно подбираясь к краю, чтобы посмотреть вниз, но не увидела ничего. – Отойди от края, Кэйти. Ты будешь держать веревку последней, – настоял Бен. – Можешь успокоить свою вдруг возродившуюся заботливость, – проворчала Кэйтлин, становясь за ним и крепко хватая веревку. – Я и не собиралась лезть на амбразуру. И, если вы полетите вниз, я следом не полечу. – Потому я и предлагал подождать снаружи, – бросил через плечо Бен. Они начали спускать Джека, но силы на разговоры еще оставались. – И впереди ты мне не дал стоять не из страха за меня, а из страха, что я перережу веревку? – усмехнулась Кэйтлин. – Но твои опасения напрасны. Монстр проиграл, Бен. Я всегда на стороне большей силы. – Это не так, и мы оба знаем это, – напряженно выдавил Бен, хватаясь крепче за веревку. Новый подземный толчок усложнил задачу, веревка резко дернулась, резанув руки держащих, затем замерла: Джек достиг дна пещеры. Кэйтлин, на время забыв все застрявшие на языке колкости, вместе с остальными прильнула к краю, в попытке разглядеть то, что там происходило. Земля завибрировала иначе, словно перерождая что-то внутри себя, перезапуская древний механизм. Свет неровно, пожалуй, даже, по-человечески нервно, пульсирующе разгорался где-то там, внизу. – Теперь он убьет его, – зачарованно прошептала Кэйтлин.2
Они снова взялись за веревку. Она была тяжелой, а значит, к ней был кто-то привязан. Кэйтлин тянула изо всех сил: в ней жарким огнем горело любопытство поскорее узнать, что случается с человеком, опаленным светом. Привязанным оказался Дезмонд, невосприимчивый к убийственной стихии, все ярче распаляющейся внизу, а оттого неинтересный Кэйтлин. Она жадно всматривалась в вибрирующий, слепящий глаза свет, прижавшись к каменистому краю. Под ней струилась вода, заканчивая свой торопливый бег где-то в сердце пещеры. Кэйтлин тормошили за плечи – они опять чего-то хотели от нее, наверное, нужно было уходить, вытащить найденного наружу, чтобы он пришел в себя. Это мало интересовало Кэйтлин, она досадливо скривилась и сбросила с себя чужие руки, на миг уловив до боли знакомое чувство родного тепла, но тут же отогнав эту мысль прочь. Свет заговорил с ней. В его переливах, едва заметных глазу смертного, замелькала череда знакомых и незнакомых лиц. Все прочие бреши в ткани нашего измерения были мелки и несущественны. Сердце этого острова же было уникально. Теперь Кэйтлин слышала всех, кто когда-либо пытался добраться до ее разума, все отголоски шепота духов самых глубоких кошмарных снов, все отзвуки и оклики, преследующие любого человека на протяжении жизни – все это теперь стало доступно, оставалось лишь внимать. Они увещевали ее прекратить сопротивление. И Кэйтлин, наконец, знала, чему сопротивлялась всю свою жизнь. Теперь казались смешными желание и страх узнать, что было в дневнике Гарри. Вот же он, один из огненно-светлых ликов, говорит ей чарующе-знакомым голосом все те маленькие ужасающие истины, что еще час назад были ей неведомы. Что пугали ее не один год. Бен настойчиво потянул ее от края, но Кэйтлин извернулась в попытке услышать сверх полученного и, поскользнувшись, съехала за край, уцепившись за единственный не покрываемый водой выступ. Морок пал. Кэйтлин с немой мольбой уставилась на Бена. Все эти мерзкие маленькие истины, шепчущие за спиной, говорили ей только об одном: она в полушаге от своей судьбы. – Не дай мне упасть, – прошептала Кэйтлин, протягивая свободную руку. – Я не хочу сгореть в этом страшном свете. Бен схватил ее за руку. Свет разгорался внизу все ярче, его ослепительные лучи уже царапали потолок. Ее неумолимо, словно гигантским магнитом, тянуло вниз. Они вились совсем рядом, шепча на ухо то, что уже начало сбываться, и Кэйтлин задыхалась от невыносимой неизбежности, которой сочились их слова. Он не мог ее вытащить: его руки скользили, а тяжесть спасаемой все возрастала, свет словно пропитывал все ее существо. Она сказала, что не полетела бы за ним вниз, но это была ложь, потому что огненные лики молчали на этот счет. Она бы упала так низко, как только бы пришлось. Но он наверху, и ей незачем падать. Но пророчество должно было сбыться. Бен не удержал ее, и, увлекаемая духами, Кэйтлин полетела вниз. Свет достиг своего апогея, просвечивая ее насквозь. В ушах застрял голос Джессики: «Глупый мотылек, глупый мотылек».3
Кэйтлин выворачивало, сердце словно пропускали через мясорубку, лепили клочья снова воедино, сжимая со страшной силой, и так по кругу. Боль была нестерпимой, но Кэйтлин не могла кричать: нечем, воздуха вокруг не было, она пыталась втянуть в себя свет, но он был не разрываем. Боль по силе с трудом соперничала со злостью, разгорающейся в ее сердце ярче самого яркого света, который теперь был повсюду. Не удержал. Он дал ей упасть. И теперь она здесь одна. Пророчество сбылось, а он знал, что так будет. Он все это время притворялся, иначе и быть не могло, ведь он лжец. Кэйтлин жадно впитывала кружащуюся вокруг информацию – ее, в отличие от живительного воздуха, вокруг было предостаточно. Перед глазами пробегали кадры чужой жизни: он лгал бесчисленное количество раз, если ему это было хоть сколь-нибудь выгодно. Кэйтлин увидела ту, что была до нее. Он говорил, что все будет хорошо, что нужно оставить ребенка. Что он не даст ей умереть. Он сожалел после. Всегда сожалел, раскаивался. Но было поздно. Кэйтлин увидела, как он читал строки дневника Гарри. Бен не знал, как именно сбудется пророчество, но знал итог. Он мог уберечь ее. Он мог не дать ей упасть, уже тогда. Свет померк, но боль осталась. Кэйтлин бесслезно плакала по самой себе, в страхе забившись вглубь пульсирующей вокруг тьмы. Он дал ей упасть, вот только он остался снаружи. Это ей было уготовано обернуть свет тьмой. Это в ней живет неиссякаемое, неистребимое зло, приведшее ее слиться с его первозданным началом. Это ее душа дотла сгорела в божественном свете, и ее дым теперь есть суть самой Кэйтлин. Все, что у нее осталось от себя.4
Тьму озарила череда вспышек. Кэйтлин всмотрелась сквозь чернильную мглу и увидела собственное тело, распростертое в мелких водах ручья – оно казалось неестественно-одиноким, чужим. Кэйтлин захотела приблизиться, и ей это тут же удалось: мгла, окутывающая ее, приблизилась к телу – ни дыхания, ни сердцебиения – все кончено для этой бренной оболочки. Кэйтлин отлетела дальше, выше, она видела Джека, умирающего возле тихо поскуливающего Винсента, слышала, когда его сердце прекратило качать кровь. А в стороне шла тихая беседа Бена и Хёрли. Бен не искал ее, зная, что с ней теперь. Хотелось прийти и язвительно спросить, что же теперь о ней скажет пророчество, но Кэйтлин не знала, получится ли у нее говорить. Разум все еще разрывало от нескончаемого потока новых и новых знаний об этом месте и о каждом из тех, кто еще ходил по его земле. Их осталось ровно двадцать три, и Кэйтлин знала теперь о каждом. Подлетев к небольшому озерцу, Кэйтлин всмотрелась в отражение: там была лишь черная туча, поблескивающая электрическими разрядами, за ней не проглядывалось зеленых глаз, за ней не было человека – это был лишь сгусток живого мрака, обезличенный, безымянный. Она в нем была не одна, что-то постороннее, не знавшее человеческого языка, было рядом и одновременно в ней – все же, эта черная оболочка тоже теперь была ее частью. Это было зло, отличное от ее собственного, оно не нуждалось в подпитке отчаянием и обидой, тревожащими пепел ее души, оно было самодостаточно, обособленно и слепо. Оно наполняло все ее новое существо холодной яростью, трудно поддающейся контролю, и никакие уговоры не могли заставить его прекратить, ведь оно не понимало ни слов, ни мыслей. Ему был знаком лишь один импульс: разрушить все, что только возможно, планомерно, дотошно. Кэйтлин с силой прошлась по дереву, разнося его в щепки. Но ему была нужна кровь. Оно жаждало, чтобы живое тепло крови оросило черную взвесь, пропитало ее мелкой росой, насыщая на миг, но не в состоянии утолить жажду убийства. Паразит продолжал требовательно посылать импульс, и Кэйтлин в ужасе попыталась вернуться к источнику, в надежде избавиться от страшного соседа. Она попыталась влететь обратно в свет, но не могла найти дороги, в безумии снуя по округе. Шум валящихся деревьев потонул в стрекоте, издаваемом молчавшим до того монстром. Он требовал немедленно насытить его. Кэйтлин припала к земле, в надежде, что ей получится избавиться от мерзкого облика. Она касалась ее прозрачной дымкой, в надежде наконец нащупать, она колотила ее, вздымая комья вверх, выкорчевывая деревья, в надежде ухватиться. В надежде вернуться. Монстр продолжал требовательно клокотать, сводя с ума, заставляя рушить все вокруг в попытке отделаться от его настойчивого, чуждого человеческому существу говора. До нее донесся знакомый голос, ставший якорем в черном безумии. Кэйтлин в бессилии рухнула на землю. Стрекот прекратился, но она больше не могла ничего разглядеть сквозь плотную тьму.5
Бен и Хёрли осторожно подошли к ней. Кэйтлин слышала их шаги, учащенное сердцебиение и легкое, теплое дыхание. Но не видела их. – И что теперь? – совладав с собой, спросила Кэйтлин. – Я не знаю, – сказал Бен. Хёрли эхом повторил его слова. Кэйтлин широко улыбнулась и невесело рассмеялась. – Мы теперь враги, и правила игры нам всем известны, – Кэйтлин оскалилась, подходя ближе. Они отступили на шаг, их сердца забились чаще. – Боишься? – презрительно бросила Кэйтлин, уверенно сокращая дистанцию. Хранитель ее не слишком интересовал, им теперь воевать вечность, а может и больше, Бен же смертен, и вопрос с ним требовал более скоро решения. Хёрли преградил ей путь, защищая своего самого первого подданного. Кэйтлин улыбнулась, слепыми глазами вглядываясь сквозь оболочку Хранителя: сидела ли там такая же потусторонняя тварь, диктующая свою волю? – Я контролирую это, – шепнула Кэйтлин, и Хёрли отошел. Кэйтлин считала биение родного сердца, молча улыбаясь. В голове звенела лишь одна мысль: «Вот так, продолжай, качай кровь, пусть он живет. Пусть живет за нас двоих». Тварь внутри хотела другого, но сейчас она была в узде. Кэйтлин не причинит ему вреда, даже если придется вечность непрестанно слушать этот назойливый стрекот, даже если тварь ей не даст больше пройтись по этой земле. – Я буду контролировать это, но лучше бы людям не ходить глубоко в джунгли, – обратилась Кэйтлин к Хёрли, продолжая слушать успокаивающее биение сердца. – И ты не ходи, – обратилась она к Бену. – Такая встреча ничем хорошим не кончится. – Ты не он, ты контролируешь себя, ты даже не потеряла тело, – Бен заговорил быстро, с долей надежды и восхищения, он словно только начал приходить в себя. Он протянул руку, чтобы коснуться ее и Кэйтлин почувствовала живое тепло, горячую кровь, так близко. Тварь встрепенулась, Кэйтлин ощутила приток все нарастающей силы. – Нет! – рявкнула Кэйтлин, уклоняясь – Бен все же успел поднести руку, но пальцы прошли сквозь, обжигая Кэйтлин своим жаром. Отшатнувшись, Кэйтлин в ярости припала к земле: чудовищная сила распирала все ее слабое призрачное существо, вырываясь черными клубами дыма наружу. Бен в ужасе смотрел на ее перерождение, в расширившихся черных зрачках мелькали отсветы серебряных молний. Теперь она видела все. Хёрли растормошил Бена, зачарованно смотрящего на то, чем она стала, призывая немедленно убраться отсюда. Кэйтлин хотела насмешливо подсказать, чтобы они начертили круг, но была лишена возможности говорить. Зато проснулся голос ненасытного монстра. Ритм стрекота совпадал с пульсациями клубов дыма и вспышками молний, они составляли собой одно, и Кэйтлин тоже являлась частью целого. Мысли пропадали, когда стрекот нарастал, и появлялись, когда утихал. Кэйтлин боялась, что в одну из таких пауз она потеряет контроль. «Уведи же его!» – мысленно взмолилась Кэйтлин, не в силах сама отлететь от выбранной монстром жертвы. Он хотел забрать его, потому что это лишило бы Кэйтлин последней преграды на пути к утрате человечности. Стоит Бену умереть, и уже ничто не остановит тварь внутри нее. Подпитываемое отчаянием Кэйтлин, первобытное зло уничтожит все, и никакой Хранитель его уже не остановит. Бен бросил прощальный взгляд на клубящийся перед ним мрак, и, не найдя в нем ничего человеческого, поспешил вместе с Хёрли прочь. Кэйтлин ушла в сердце джунглей, дробя по пути в мелкие щепки деревья. Тварь заткнулась, ведь вокруг не было ни одного человека.