1
Кэйтлин сидела на поваленном дереве и слушала голос тропического леса: мир теперь состоял лишь из звуков, запахов и неясных обрывков информации, эхом доносимых до сознания. Иногда она срывалась, обретая возможность видеть все и тут же уничтожая то, что видит. Но никогда не покидала вверенной ей территории. Теперь их было пятьдесят шесть. Новые люди населили местность, восстановили поселок, «сопровождаемые шепотом» обзавелись новым лидером. Жизнь продолжалась, и они не стремились прекращать ее и без того торопливый бег раньше времени, держась на почтительном расстоянии от одинокого пристанища нового монстра. Десять лет однообразного одинокого существования во тьме, лишь изредка озаряемой вспышками гнева, прервались так же резко, как начались. Хёрли позвал ее по имени, пробираясь через частые заросли, отделявшие весь мир от нее. Он был один, и Кэйтлин, к своему сожалению, как и прежде, не чувствовала в нем дурных намерений. Неважный из него получался враг. – Привет, Кэйтлин, – он, тяжело дыша, наконец ввалился через заросли на поляну. – Зачем ты пришел? – медленно выговаривая каждое слово, спросила Кэйтлин. Собственный голос был давно позабыт, и оттого казался чужим. – Бен хочет поговорить с тобой. Я пытался объяснить, что это не слишком хорошая идея, но он все решил. Ты ведь знаешь, что это значит? – Это значит, что он никого здесь не найдет. Я сумею скрыться от любопытных глаз. – Он страдает. – Что вы знаете о страданиях? – раздраженно отмахнулась Кэйтлин. – Ты лишь выпил мутной водички, чтобы получить новые полномочия. Я же – умерла, чтобы переродиться, потеряла человеческое зрение, чтобы четче видеть безысходность своего положения, потеряла малейшую надежду на сколь-нибудь счастливый исход. – Я не просто выпил воды, Кэйтлин. Бутылку мне протянул мой умирающий друг, чье место мне пришлось занять. Женщину, которую я любил, убили. А ты можешь поговорить с Беном, если только захочешь! Так почему ты упрямишься? – Любовь, – презрительно выпалила Кэйтлин. – Любовь может рассеять мрак, но бессильна, если этот мрак и есть ты. Уж я-то знаю это. Если ты начинен злостью, любви недостаточно. – Это лишь испытание. Только от тебя зависит, чем оно закончится. – Оставь эти сказки своей пастве, – ухмыльнулась Кэйтлин, исчезая в зарослях.2
Он пришел. Каждый день он сыпал кольцо пепла и звал ее, вызывая беспокойство кровожадной твари. Кэйтлин не отвечала на его зов семь дней. На восьмой он нарушил ее покой снова. Пока он спешно насыпал пепельную преграду вокруг себя, тварь внутри подсказывала, что можно успеть изъять его из незавершенной фигуры, но Кэйтлин подавила эти неутомимые вопли и подошла к Бену. Перед ней встал барьер, непроницаемый для ее обостренной до предела интуиции, а слепые глаза не позволяли увидеть знакомое лицо. Да она уже и забыла, как выглядит его лицо. – Ты так хотел этой встречи, зачем же ты прячешься? – усмехнулась Кэйтлин, касаясь пальцами незримого барьера. По руке пробежал колючий ток, Кэйтлин прижала плотнее, позволяя жгучей боли на миг заполнить все ее существо. – Ты никогда не почувствуешь даже малой доли той боли, что пережила я, обещаю. Кэйтлин отошла и поманила Бена следовать за ней. Он поддался, и тварь внутри возбужденно заскреблась, раньше самой Кэйтлин уловив живое тепло. – Ты звал меня. Я слушаю, – скрестив руки на груди, сказала Кэйтлин, обращая на Бена невидящий, но считывающий все взгляд. И это все в нем трепетало, это была смесь вины, страха, любопытства, восхищения и чего-то еще. Пусть люди это называют любовью, для Кэйтлин это был свет. Тот самый, что однажды убил ее. – Я сожалею, что так вышло, – тихо сказал он. Хотел сказать больше, Кэйтлин чувствовала, как кипит в нем поток уничтожающих противоречивых чувств и сколь много в нем слов раскаяния и неподдельного сострадания. – Нельзя винить себя за то, что предначертано другому, – улыбнулась Кэйтлин. – Ты сказала, что не причинишь мне и части боли, что терзает тебя все эти годы. Но я пришел как раз затем, чтобы разделить ее, – наконец признал он, делая шаг вперед. Его сердце протестующе забилось, но он был непоколебим. Тварь встрепенулась, яростно требуя покончить с наглецом, посмевшим преступить границу ее добровольной темницы. Кэйтлин скривилась в хищном оскале – дразнить древнее зло было единственным, пусть и опасным, развлечением. Темная сила клонила ее к земле. – Никогда не могла тебе отказать. Даже в самых безумных твоих желаниях, – хватая Бена за руки бесплотными черными руками, прошептала Кэйтлин. Черный дым обволакивал дрожащего Бена и сознание Кэйтлин, возвращая способность видеть одной и лишая этой способности другого. Тварь рвалась наружу, слепя злым и холодным светом электрических разрядов, но сейчас была бессильна. Они были вдвоем в клубящейся мгле. Бен ошарашенно осматривался, не в состоянии увидеть хоть что-то, кроме чернильной тьмы. – Я здесь, – успокоила его Кэйтлин. – Здесь очень холодно и одиноко, не правда ли? – Что это? – шепотом спросил Бен, осторожно поднося руку к неосязаемому дыму. – Возможно, это я. Возможно, нет, – процедила Кэйтлин. – Не слишком обнадеживает. Так что теперь? Сколько ты хочешь пробыть здесь, со мной? Не зная человеческой радости, видя перед собой лишь тьму? Бен в нерешительности замер. Кэйтлин слышала каждую его мысль, чувствовала, как это место, как ее опаленная душа давят на него непосильным грузом тоски, как его растерянность постепенно крошится вполне определенным решением поскорее убраться отсюда. Как его любовь тонет в черной бездне отчаяния. – Так я и думала, – горько усмехнулась Кэйтлин. – Это невыносимо, – Бен все кружил, пытаясь высмотреть хоть что-то сквозь дым, но человеческому глазу не дано видеть сквозь первозданный мрак. – Хочешь хоть что-нибудь увидеть? – подсказала Кэйтлин. – Здесь есть кое-что, смотри внимательно. И он увидел. Дым показал ему каждый момент отчаяния, какой испытывала Кэйтлин на протяжении жизни и после нее. – Очаровательно, не правда ли? Вот она, моя боль. Записана в этом темном эфире и всегда со мной. Но и это не все. Если бы ты только мог увидеть то, что вижу я. Кэйтлин вздохнула. Он пришел сюда, чтобы разделить ее боль, но вместо этого лишь приумножил ее своей. Не в силах больше слышать его безмолвное отчаяние и разрывающую душу скорбь, Кэйтлин прекратила транслировать мрачные образы и подошла к Бену. – Как это прекратить? – только и смог выдавить он, нерешительно оттирая слезы. – Ты знаешь, как. – Нет, я не знаю, – он провел рукой перед собой, в попытке наткнуться на источник ее голоса. – Убей меня. – Должен быть другой способ. А если нет, я буду приходить. Буду чувствовать это вместе с тобой. Ты больше не будешь одна. – Я одна. И давно не чувствую ничего, кроме боли. – Нет, это не так, – он продолжал искать ее, снова и снова проваливаясь в густой чернильный дым, вдыхая его с каждым словом, все больше приходя в горькое отчаяние. – Пойми, мне чужды человеческие чувства. Твои чувства! Если тебе жаль меня, убей! Не ищи иных путей, иного ответа, его нет. – Я не сдамся, – с упрямством ребенка ответил он. Кэйтлин почувствовала, как теряет контроль, позволяя гневу запустить каскад ослепляющих молний. Она оставила его у пепельного круга и спешно ретировалась, пока тварь не одержала победу.3
Бен сдержал слово. Он приходил к ней каждый день, и, даже если она не желала показываться на глаза, стоял посреди джунглей по полдня. Они редко говорили – Кэйтлин знала о нем все, а он знал достаточно для того, чтобы подавленно молчать. И, все же, он был рядом. Но вот, день близился к концу, а его все не было. Кэйтлин отнеслась к этому по-философски: в конце концов, сколько он может бегать за призраком? Должно быть, вернулся к насущным делам, коими и занимался все эти десять лет. Бен прекрасно сработался с Хёрли, и вместе они заново строили общество избранных быть испытанными Островом людей. Она единственная отказывалась выполнять предначертанную ей функцию карателя. Иногда они подходили к самой кромке, тончайшей границе дозволенного: никто из них еще не видел ее, лишь слышали назидательные россказни своего покровителя. Однажды Кэйтлин услышала, как они недоверчиво перешептываются между собой. Их сомнения были понятны – тот, кто был до нее, обитал в положенном ему месте, где состоялись призывы древнего зла, где умирали осужденные тем, кто видит всех насквозь. Она же избегала этого места, не покидала поверхности, предназначенной для живых. Бен вошел и встал возле своего проклятого круга, выводя ее из задумчивости. Сегодня ей овладела глубокая меланхолия, и потопляемый в ней гнев казался обузданным и не представляющим опасности. Кэйтлин вышла навстречу. – Тебе нужно прекращать эти добровольные голодовки. Такими темпами ты скоро будешь добираться до меня лишь к ночи, – усмехнулась Кэйтлин, подходя ближе. – Меня задержало не это, и все же, тебе бы на моем месте тоже кусок в горло не лез. – Лез же он тебе целых десять лет, – пожала плечами Кэйтлин. – А и правда, Бен, ты десять лет не подходил к джунглям, в отличие от твоих скудоумных соплеменников. Что это? Возрастная сентиментальность? Не слишком рано? – Все эти десять лет я лишь искал способ вытащить тебя из этой тьмы, – разозлился Бен. – Я провел бесчисленное количество дней, переводя все, что написано в комнате, в которой следовало сидеть тебе. – И не найдя ничего утешающего, решил посвятить остаток своей жалкой короткой человеческой жизни своему монстру? – грустно улыбнулась Кэйтлин. – Да. И сегодня привел тех, кого ты избегала все эти годы. Восемь человек перешагнули границу. Некоторые, озираясь, жались друг другу, некоторые шли поодаль, внешне спокойные и гордые. Да только у каждого сердце скакало в груди. Тварь проснулась, учуяв рядом так много восхитительно-живых существ, полных сладкого страха и не менее сладкой теплой крови. – В круг! Быстро! – рявкнула Кэйтлин, припадая к земле. Нечеловеческая ярость уже разрывала ее, вырываясь черными невесомыми щупальцами дыма наружу. Бен медлил, продолжая смотреть. – Не испытывай меня на прочность, черт тебя возьми, полезай в круг! – закричала Кэйтлин, из глаз брызнули слезы – черный дым уже подползал к Бену, еще миг, и тварь возьмет контроль на себя, оказавшись так близко к столь желанной плоти. – Я выполню свою чертову роль, только встань в круг, – тихо взмолилась Кэйтлин. Бен подчинился и тут же пропал из поля зрения твари. Кэйтлин ухмыльнулась: а он не растерял хватку, смог обуздать монстра. Да, она определенно готова выполнить порученную ей грязную, кровавую работенку. Она возникла перед первым человеком, это был молодой блондин. О, как же она ненавидела блондинов! Считав всю его жизнь, Кэйтлин нервно облизнулась – сегодня тварь насытится как минимум одним несчастным. Зеленая трава окрасилась кровью. Испуганные криком люди побежали кто куда, но Кэйтлин неумолимо настигала их, проделывая снова и снова нехитрое действо. Ее суд был столь же скор, сколь быстра была казнь. Последняя жертва, женщина средних лет, прижалась к толстому стволу дерева, ошалело вращая большими зелеными глазами. Кэйтлин почувствовала, что еще немного, и сердце бедняжки сделает всю черную работу за нее. Это было недопустимо. Кэйтлин предстала перед женщиной в человечьем обличье. – Есть только два камешка, дорогая. Все просто, смотри, – Кэйтлин продемонстрировала два гладких камня, накрыла их дрожащей рукой женщины, затем показала результат. – Скажи мне, дорогуша, какой цвет у камешка? – Б-белый. – Белый? – Кэйтлин вздернула бровь. – Д-да. З-значит, я б-буду ж-жи-ить? – прерывисто всхлипывая, пробормотала она. – Нет, это значит, что ты отправишься в рай, – сжимая ее пальцы вокруг камешка, хищно оскалившись, пообещала Кэйтлин. Черный дым обволок тело женщины, забрав жизнь и выпуская душу.4
Когда Кэйтлин вернулась к одинокому поваленному дереву и начертанному рядом кругу, ночь опустилась на джунгли, другая, естественная, не несущая смерти тьма, окутала все вокруг. Кэйтлин устало приложила руку к невидимому барьеру, пропуская через себя разряды жгучей боли. Она не могла знать наверняка, есть ли он внутри пепельного кольца. Его пальцы сцепились с ее на самой границе, на миг делая их осязаемыми, но принося невыносимые страдания обоим. Кэйтлин отшатнулась, про себя проклиная собственную черную природу. Пальцы непроизвольно потянулись повторить сладостную пытку, но она благоразумно сжала их в кулак и убрала за спину, уперев невидящий озлобленный взгляд перед собой. – Они мертвы. – Так должно быть? – Откуда мне знать? Я убила даже ту, которую судить было не за что. И вообще, – Кэйтлин усмехнулась, – мне ли их судить? Так что, справляюсь я со своей работой? – Даже смерть не способна сделать тебя серьезной, – досадливо сказал Бен. Он стер ногой границу круга, столько дней служившего ему залогом спасения. – Ты должна исполнять свою роль, чем больше ты сопротивляешься, своевольничаешь, тем больнее будет. И тем менее вероятно, что ты… – Попаду на небо? – рассмеялась Кэйтлин, подходя ближе. Теперь она чувствовала его дыхание совсем рядом, а от грохота его сердцебиения она сходила с ума не меньше твари, воспрянувшей от сытого сна. – Палачам туда вход закрыт, даже если каждый убитый будет распоследним подлецом. Да и тебе я советую впредь не водить за ручку обреченных на растерзанье монстру. – Ты не монстр, – процедил Бен. – Хочешь на себе проверить, – угрожающе прошептала Кэйтлин, кивком указывая на разрушенное убежище. – Забудь ко мне дорогу, Бен. Пусть теперь лишь те, кому надоела жизнь, нарушают мой покой. Я не хочу больше сдерживать это внутри себя. И если ты не хочешь прекратить мое существование, оно не умрет уж никогда, потому что никому больше я не позволю приблизиться. – Если ты передумаешь, приходи к хижине Елены. Алан передаст мне, и я приду. – Прощай, Бен, – улыбнулась Кэйтлин. – Спасибо тебе за то, что продолжаешь жить этой наивной человеческой надеждой, но это не оправдывает моего существования.5
Кэйтлин посетила хижину в ту же ночь, но не затем, чтобы малодушно просить о встрече с Беном. Ей нужна была встреча иного рода. Она беспрепятственно вошла: барьер давно был разорван Аланом, и теперь он ждал ее прихода в дверях отстроенной заново хижины. – Полагаю, это тебя нужно благодарить за эти десять лет покоя? – вместо приветствия спросила Кэйтлин. – Это было непросто, но определенно стоило того. Ты прекрасно контролируешь себя. – Ошибаешься, провидец, – усмехнулась Кэйтлин. – Сегодня один белый камешек полетел в бездну. – Случилось лишь то, что должно было случиться, – Алан провел ее внутрь. – Но ты пришла не затем, чтобы слушать очевидное. – Мне нужен хотя бы один повод не убить всех вокруг, чтобы он наконец сжалился и прекратил мое никчемное болезненное существование. – Хочешь сделать его палачом? – Только для чистейшего зла. – Садись. Кэйтлин подчинилась, опустившись на травянистую подстилку. Вокруг было пронзительно-тихо, лишь сердцебиение и дыхание Алана разбавляли тишину своим мерным, естественным звуком. Алан сел рядом, соблазняя недремлющую тварь. Ей, конечно, всегда будет мало, и всему, что живо, она всегда будет желать смерти. – Заставь того, кто никогда не жил, перестать прислушиваться к моему сердцебиению и услышь сама тех, кто шепчет. – Нельзя было просто сказать: заткни тварь и слушай? – Неужели даже мучительная смерть не сбила с тебя спесь? – проворчал Алан. Кэйтлин подавила в себе желание съязвить, как подавила звериные импульсы ненасытной твари. Того, кто никогда не жил. И вместе они стали слушать шепот, который с каждым мгновением тишины становился все громче, отчетливее. Они говорили, что умирать бессмысленно, что древнее зло – неуничтожимое содержимое, и смерть сосуда заставит его лишь искать новый. Она может пожалеть себя и выпросить избавление от этой страшной участи, но тогда эта участь настигнет другого несчастного. Ей нужно терпеть столько, сколько она только сможет. Оно не останется безучастным, оно будет точить остатки ее души изнутри, заставляя вести его игру, и вот, когда от нее уже не останется ничего, а злобный паразит приступит к исполнению своего плана, когда оно вступит ею в последнюю схватку, она освободится. Разрушенная, изъеденная душа ее никогда не познает неба, но все же обретет вечный покой. Другого не дано. Кэйтлин озлобленно поправила: – Другой путь не известен вам, но это не значит, что его нет.