1
В тот день ее, как обычно, не было там, где она должна была быть все эти годы. Зов лидера не дошел до адресата, затерявшись в мутных подземных водах. И все же Кэйтлин почувствовала перемену: их вдруг стало семьдесят три, и новоприбывшие были здесь без приглашения. Тварь внутри взбодрилась – редкий шанс склонить строптивый сосуд к кровавому насыщению, но Кэйтлин встретила голодный призыв непоколебимым холодом безразличия. Заняв привычное место на поваленном дереве в центре джунглей, Кэйтлин невидящим взором уставилась перед собой. Мысли текли вяло, смешиваясь с отголосками информации, витавшей в воздухе: рядом вспорхнула птица – совсем недавно она пролетала над лагерем сопровождаемых шепотом и видела нескольких чужаков, стоявших в засаде в паре десятков миль от лагеря. Птице не было дела до разборок людей, не было дела и Кэйтлин. – Не просите, я не ваш ручной монстр, – прошептала Кэйтлин, впиваясь длинными ногтями в сырое дерево под собой. – Я познала покой, обуздала тварь и не позволю никому свести мою работу к нулю. Без одного элемента, пусть другие назовут его злом, система не сработала. Количество людей стало убывать. Кэйтлин вздрогнула, когда первый камешек улетел в бездну небытия – а что, если это он? Немыслимо, поправила она тут же себя, у них ведь теперь одно сердце на двоих, и, если только оно остановится, – она тут же умрет вместе с ним. Кэйтлин давно так решила, не посвящая в свои планы судьбу, древних духов, Остров. И в глубине души боялась, что такой самонадеянности ей не простят. А она не могла предотвратить того, чего не знала. Столько времени ей нашептывали ее судьбу, но никто и словом не обмолвился о судьбе Бена. Просить ответов бесполезно, да и не у кого. Счетчик душ устремился к нулю – это место заставит ее заплатить за бездействие, но она все еще непреклонна. Пока этот мир не стал темнее, чем мир глазами слепого, в ней не появится желание убивать. В ней еще осталась вера, что Остров справится с врагами без своего нерадивого палача, оставив родное сердце последнего биться. Еще один человек умер. В какофонии обрушивающейся отовсюду информации, Кэйтлин не могла разобрать, кто это был. Неужели, если его душа покинет это место, для Кэйтлин это будет такая же безликая цифра? Неужели она не заметит перемены сразу, и ее тяжкое существование не оборвется в тот же миг? Кэйтлин нервно потерла тонкое запястье, чувствуя все нарастающую потребность выйти из тьмы неведения и невидения, убедиться, что Бен еще жив. Кэйтлин припала к сырой земле. Мир начал принимать цвет и форму, первое, что она увидела, – зеленый. Это казалось добрым предзнаменованием. Зеленое обрело очертания молодого ростка, пробивающегося из темной, пропитанной влагой почвы. Кэйтлин оторвалась от земли и ринулась на поиски, с легкостью огибая деревья. Теперь все стало яснее, воздух вибрировал от информации, Кэйтлин жадно впитывала ее искрящимся тьмой невесомым телом. Бен был жив. Он шел по направлению к ней, он искал ее, хотел воззвать к давно утраченной совести, заставить действовать. А в полукилометре впереди стоял вооруженный до зубов чужак.2
Нечеловеческая скорость и сила, дарованная самой тьмой, оказалась бессильна перед расстоянием и временем, хитро и подло заданными судьбой. Его сердце замерло, ее существование не прекратилось. Убийца, заслышав стрекот твари, в испуге ретировался, укрывшись за стеной баньяна, да Кэйтлин и не было сейчас до него дела. Она стремительно подлетела и тут же рухнула в слепом и уязвимом обличии на проклятую землю и склонилась над бездыханным телом. Мыслей не стало, все ее существо заняло черное, невыносимое отчаяние. Бен был еще наполнен живым теплом, ей даже померещился осознанный импульс, проскочивший по мертвым уже нейронам, показалось, что Бен легко коснулся пряди ее волос. Кэйтлин сплела его пальцы со своими, позволяя мраку выудить из остывающего тела последние мысли его владельца, позволяя отчаянию последних мгновений человеческой жизни поразить ее существо, увидеть смерть, услышать осуждение проклятой виновницы, пообещавшей всегда защищать и бросившей в тяжелую минуту. Но осуждения не было. Поток неразборчивых образов, включавших в себя слишком многое, и среди прочего взгляд зеленых глаз. Знакомых, но давно позабытых Кэйтлин. Ее глаз. Кто-то зашел со спины, отвлекая Кэйтлин от посмертного разговора. – Мне очень жаль, – послышался за спиной голос Хёрли. Кэйтлин раздраженно мотнула головой, чувствуя, как отчаяние смешивается с гневом, горячащим черную кровь. – Он что-нибудь сказал? Перед тем, как… – смущенно пробормотал Хёрли. – О, да! Вот, что обычно волнует людей, – презрительно проговорила Кэйтлин. – Сказал ли он что-нибудь? А точнее, не винил ли он кого-нибудь перед смертью? Это все хотят знать. И только это. Осуждал или нет? Придет ли он на эту землю разгневанным призраком или упокоится себе с миром?! – Кэйтлин сорвалась на крик. Ее слова были обращены больше к самой себе, робость Хранителя не перекрывала ее собственной вины. – Тебя он точно не винил, – твердо сказал Хёрли. – Нет, – прошептала Кэйтлин, – замолчи. – И никто не винит, все это очень сложно. – Я сказала – заткнись! – закричала Кэйтлин, припадая к земле. Еще немного и она увидит его: когда становишься тьмой, глаза закрыть не получится. Казавшееся добрым предзнаменование оказалось лишь случайно бросившимся на глаза объектом, но сейчас бы она все отдала за то, чтобы увидеть никчемный зеленый росток вместо распластанного по земле мертвого тела слишком важного для Кэйтлин человека. Теперь мир не мог стать темнее, как бы ни очернили ее душу новые убийства, как бы ни вырывала свет из глаз слепота. Свет, все краски мира, последние горстки надежды – все исчезло, едва Кэйтлин взглянула во все такой же бездонный, но мертвый и немой теперь океан. От ледяного холода этой проклятой истины, этого невыносимого положения вещей, сухого факта – он мертв – хотелось взвыть, и она бы взвыла, но в бесформенной клубящейся тьме она была нема. Звенящая тишина заполнила джунгли, тварь, впервые за десять лет, а может, за все свое дьявольское существование – молчала. Так затихает зверь перед смертоносным прыжком, так умолкает побережье перед грозным штормом. Так замрут однажды все звуки мира, прежде чем обрушиться последним громом на этот мир. Черная стихия вырвалась наружу, истрескавшийся сосуд, казалось, разлетелся вдребезги: тьма окутала джунгли, распыляя живое в мелкую кровавую взвесь. Все кончилось так же молниеносно, как началось. Свет вновь неверно рассеивался сквозь сочную листву, трава, пусть кое-где удобренная кровью, продолжала свой беспечный рост к солнцу – Остров, как и прочий мир, выдержал удар первозданной тьмы, исторгнутый измученной и одинокой душой. Кэйтлин лежала на земле, жадно глотая воздух. Сейчас она впервые за десять лет чувствовала себя живой, хотя миг этот длился недолго, ровно столько же – миг – Остров чувствовал боль от столь разрушительного порыва, боль нескольких десятков людей, растерзанных без должного суда его левой, черной рукой. – Так давай же избавимся наконец от столь непокорного раба? – прошептала Кэйтлин, искривляя губы в мрачной усмешке.3
Едва Кэйтлин почувствовала под ногами песок пляжа, на котором стояло причудливое прибежище Хранителя в виде четырехпалой гигантской ступни древнего божества, за спиной послышался голос Алана. Она заметила его прежде, чем он заговорил, но до последнего надеялась, что он не найдет для нее слов, не найдет новых пророчеств. Прозвучал лишь вопрос: – Что теперь, Кэйтлин? – Ничего, Алан. Как видишь, мир не рухнул, а тварь все так же ненасытна. Игра продолжается. – Но ты идешь к Хранителю. Ты задумала убить его? Оно берет верх? – Ты же провидец, так давай, предвидь мой следующий шаг, – Кэйтлин усмехнулась и, скрючив длинные с заостренными ногтями пальцы, шутливо махнула в сторону, слегка оцарапав его руку. – Все шутишь? – Какие же тут шутки – я монстр, а во мне дикий необузданный зверь, жаждущий крови. Может, теперь твоей, м? Кэйтлин сжала крепкие плечи Алана и сосредоточенно посмотрела на него невидящими глазами. – Так что же я сделаю дальше, Алан? – холодно спросила Кэйтлин и провела языком по краешку зубов, до боли резанув его о клык. – Это сложно предугадать. Я знаю только общий вектор. Стремления. Они противоречивы, они разнятся у тебя и этой твари. Их я слышу отчетливо, но не вижу общей картины, не вижу конечного события. А потому не знаю, кто победит. И… когда. – Да, да, все так, все так, – возбужденно зашептала Кэйтлин, сильнее сжимая его плечи, – как знать… Когда? Дым темными клубами обволок тело Алана, Кэйтлин видела, как дрогнули побледневшие губы, как чернота отражения монстра намертво смешалась с чернотой расширившихся зрачков. Как брызнула кровь. – Прости, провидец, мне нужно было унять тварь. Мне нужно время, чтобы исправить… искупить. Исправить, искупить… Кэйтлин несвязно бормотала снова и снова застрявшие слова, словно хотела намертво закрепить их в памяти, чтобы в нужный момент они стали опорой, не дали потерять контроль. Так, шепча свою мантру, она вышла навстречу ожидавшему ее Хранителю, чтобы наконец положить конец неверным пророчествам, положить конец древней, неостановимой борьбе.4
Их осталось всего семь, не считая Хранителя. Выжили те, кто остался в Храме: его стены выстояли перед разрушительной черной бурей. Оберегаемое светом всегда было способно выстоять перед натиском тьмы. Но и здесь нашлось исключение… – Как же его убили, если он был под твоей защитой? Ты смог остановить для него время, неужели не мог остановить летящую в него пулю? – Он должен был оставаться в Храме, – неуверенно пробормотал Хёрли. – Прости, – тихо выдохнула Кэйтлин, – и за людей прости, мне невозможно даже представить, что ты чувствуешь, когда кто-то из подопечных лишается жизни. – Ты пришла, чтобы примириться? – с надеждой спросил Хёрли. – Да, – грустно улыбнулась Кэйтлин. – За этим и пришла. Повисла тишина, Хранитель обдумывал ее слова. Кэйтлин расслабилась и позволила отголоскам информации долетать до умиротворенного разума: он так не мог. Источник дал ему долгую жизнь, молодость, дал возможность читать людей, словно книги, но не открыл главного, утаил сам смысл всего происходящего. Не дал этих знаний источник и Кэйтлин. Но у нее было то, чего не было у Хёрли: десять лет покоя, созидательной тишины, и был один страшный час, чтобы подытожить обдуманное. Пауза затянулась. Повеяло могильным холодом. Хёрли тихо заговорил, но не с ней. Кэйтлин не видела и не слышала гостя, он намерено скрывался и этим выдавал себя. С легкой усмешкой слушая обрывочные причитания Хранителя, Кэйтлин опустилась на горячий песок у ног обладателя ледяной ауры и устало прикрыла глаза. Покой все больше овладевал ей, внушая ложное чувство, будто и нет никакой твари внутри, будто она обычный человек, чья черная полоса скоро кончится. – Я худший Хранитель за всю историю, – прошептал Хёрли. – Ты увидишь, что это не так, – улыбнулась Кэйтлин. – Ведь на твое счастье, я худший носитель зла. Так что тебе нашептали? Ты знаешь, что делать? – Он сказал не мешать, но я даже не знаю, чему. Кэйтлин нахмурилась: а ведь верно, Хранитель не мог покончить с ее тягостным существованием. Это не по правилам. – Сказал, что я должен привести тебя в Храм… – Хорошая идея, – Кэйтлин встала и развернулась к призраку, протягивая руку вперед, пропуская холодный воздух сквозь пальцы. – Все так же умен. И будь ты холоден, как этот воздух, принесенный потусторонним ветром, ты был бы сейчас жив. – Он сказал, что такая жизнь не имела бы смысла, – на автомате ответил Хёрли. – Не имеет, – согласилась Кэйтлин, опуская руку, – и раз внутри меня остался лишь тот же холодный эфир, что исходит теперь от тебя, я с радостью расстанусь с ней.5
Перед ней стоял Уолт. Она не видела его лица, но чувствовала: ему не нужно было ничего объяснять, он знал. – От того, что было, не убежать, не скрыться. Но я прошу прощения у всего живого, что мной убито, – громко сказала Кэйтлин. Стены храма усилили ее голос, а затем впитали его. – Моя душа заклеймена тьмой, и я несу в себе ненасытного монстра, который жаждет лишь новых смертей. Ваших смертей. Но я пришла, чтобы отречься от него. Позволить живому одержать победу, убить того, кто никогда не жил. Немногие уцелевшие тихо перешептывались, Хранитель и лидер молчали. – Вы поверили мне, пустили в Храм, я поверила, что смогу дать себя убить, и этой веры, ее достаточно, чтобы навсегда покончить с тьмой. Кэйтлин подошла к бассейну с водами, текущими из источника, чувствуя, как все тело слабеет, становится ватным. – Но нужен исполнитель. Палач, – голос Кэйтлин слегка дрогнул, она остановилась у края, ощущая нечто большее чем страх, ужас – сводящую с ума невозможность сделать следующий шаг, абсолютную, черную беспомощность и злость перед собственным решением, бьющимся о невидимую преграду. Она не способна совершить этот шаг в одиночку. Уолт подошел и встал рядом. В его руке был зажат серебряный нож, от которого исходил свет, видимый даже слепому. – Всё прощено, – сказал Уолт и вонзил клинок в сердце Кэйтлин. Жгучая боль прошила все сознание Кэйтлин насквозь, в глазах вспыхнул и больше не исчезал яркий белый свет. Кэйтлин вытянула вперед руки и, не почувствовав стоявшего там прежде барьера, сделала шаг. В следующий миг ее тело обволокла холодная вода, не способная потушить пламя внутри Кэйтлин. Тьма старше, но свет сильнее. И Кэйтлин горела в этом первозданном свете вместе со всеми страхами, печалями, одиночеством, очищаясь. Теперь она была одна, монстра унесли потоки воды. Все прощено. Кэйтлин закрыла глаза.