***
Но на этот раз ей кажется, что она может думать. Да, точно — видимо, ее погрузили в кому, ощущения до боли привычные. Темнота и тишина. И она, одна, наедине с самой собой. Но тогда это означает, что… — И снова здравствуй. — Она не может видеть и слышать, но тем не менее резкий голос расплавленным воском вливается в несуществующие уши. Рисуется образ — розовые, короткие волосы, собранные в лохматый хвост, форма Объединенной Армии Шиноби, короткие ногти с тонкими черными ободками грязи под ними. На войне было не до сантиментов. Странно, но она даже не пыталась к ней прикоснуться. Обычно она делала ей больно — действиями, словами. Но сейчас она просто села напротив нее, прямо в пустоте, в позу лотоса, и закрыла глаза. Не говоря больше ни слова. — Что происходит? — собственный голос казался ужасным, при этом был точно таким же, как и у той, напротив. — А где боль? — Ты и я — мы и есть боль. — Глаза в глаза. — Разве ты не ощущаешь это? Не чувствуешь? Да, она чувствовала. Накатывающую слабость. Слабость, которая приходила спазмами, тянула живот, мысли — по жилам вытягивала из нее силы. Снова впилась взглядом в свои глаза. Она удивленно вскинула бровь. — Почему такое лицо? Разве ты не рада? Чему она должна быть рада? Внеплановой коме? Почему она тут? С ней? И ни одной мысли, ни одного воспоминания. До тошноты. Живот закрутило, но тошнить было нечем — тела у нее не было, как и рта. Опять тянет — словно ей пытаются вытащить матку через промежность. Но и пускай. Она все равно абсолютно бесполезна. Недочеловек. Недоженщина. Немного не дотянула ни до первого, ни до второго. В голове каша. Она почти не может нащупать грань, где она, а где она. Как ей больно и тошно каждый раз, впадая в эту наркотическую спячку, встречать саму себя — нормальную себя. Молодая, сильная, горячая, уверенная в себе и в окружающих, готовая жертвовать собой… И готовая разнести этот хренов мир по кускам за то, что с ней сделали. За то, чем она стала теперь. Жалкая тень. Отблеск той Харуно, которую она видела в зеркале. Каждый день. А сейчас? Когда последний раз она смотрелась в зеркало? Относительно недавно. А когда последний раз любовалась собой? Редким цветом своих волос? Или стройным, поджарым телом? Или своим лицом? У нее ведь было красивое лицо, даже слишком высокий лоб больше украшал, нежели портил. А сейчас? Резкие скулы. Да, это все то же лицо, но оно как будто стало злее. На лбу выделялись, с обеих сторон от печати Инь, скосы лобной кости. Она столько раз пыталась сделать себе челку, чтобы хоть как-то скрыть выпуклый лоб, и столько раз волосы отрастали с такой скоростью, что она почти чувствовала работу волосяных луковиц. При этом голова болела так, что… Вот так всегда. Теперь, когда она настолько привыкла к коротким, удобным волосам, эта длинная грива ее убивала. Они постоянно лезли в глаза и рот, прилипали к шее, она даже садилась на них. При том не просто садилась, а на самый конец копны. Изысканная пытка, Ино и Хината ее понимали. Но волосы хоть собрать можно, не до пола, как у Яманаки, и то ладно. Хвостики, косички. А что делать с чужим, таким неудобным телом? Как от него избавиться? Пожалуй, единственное, что она могла сама сейчас назвать в себе красивым, это грудь. Да, ее когда-то одолевали комплексы, не так чтобы очень, но они были. Небольшая, мягкая, ореолы сосков разного размера, да и форма разная совсем. Ту грудь она сейчас вспоминала с содроганием. Наверное, она никогда бы не смогла ее показать Сас… мужчине. Но то, чем она обладала сейчас, было произведением искусства. Аккуратные, большие, симметричные, левая чуть больше правой, что при таком их размере не цепляло глаз. Очень маленькие соски, почти никогда не торчащие. Твердая на ощупь, не теряющая своей формы, даже когда она ложилась. Ведь это не просто молочные железы и жировая прослойка. У нее вся грудь — одна сплошная мышца. Да, конечно, какие-то млечные пути есть, но ведь и у мужчин они есть в зачаточном состоянии. Жутко то, что эта красота украшала широкую грудную клетку, вмещавшую две пары легких и два сердца. Слишком резко заканчивались ребра, слишком широкими были бедра, и при этом — слишком мало ей нужно было для жизни органов. Узкая талия при таком телосложении ее уродовала, заставляла казаться несуразной. Хотя так было раньше, до того, как она приняла решение мириться с тем, что есть. На время. Сейчас этот переход «песочных часов» был несколько сглажен за счет мышц, которые она старательно развивала. Но все равно, стоило вспомнить про ее ноги, кривые, мерзкие ножищи… Хотя, может, и тут все не так плохо. Да… Она любила на них смотреть. Своеобразное очарование в них было. Из-за широкого таза ляжки в районе паха не сходились, даже когда она сидела. Сильные, крупные мышцы под слоем тонкой кожи. Ни грамма лишнего. Мощные, точеные икры. Высокая пятка — переплетение сухожилий и связок, почти без капилляров. И сами ступни. Длинные, сухие, с выступающей подушечкой под пальцами. И когти. Которые она может выпускать, когда вздумается. Ее обувь была катастрофой. Особенно первое время — ей и босиком ходить было непросто. Был смещен центр тяжести — все, к чему она привыкала шестнадцать лет, вся координация, которую она развивала, как ниндзя — все к чертям. И все заново. Заново проходить 16 лет жизни, втиснутые в полгода — именно столько ей потребовалось, чтобы самостоятельно передвигаться, без посторонней помощи и надзора. Зато потом… Сколько она всего перепробовала! Каблук, платформа, кеды, сланцы, сандалии. Ощущение от обычной обуви было такое же, как если бы взрослый мужик на большой палец ноги натянул пинетку для малыша. И вот, наконец. Придумали коллективным разумом. Сделали. Прекрасная обувь, удобная, к тому же, не босиком же ей теперь все время ходить? И Ино полезла померить. Как же Сакура хохотала в тот день. Хината хоть сразу сдалась, но нет же, Ино надо самоутвердиться, что для нее любая высота шпильки — пустяк. Прошлась, как курица, собрала цырлами все неровности на полу и завалилась набок с прямой спиной. Хорошо хоть руки выставить успела, а то мордашку бы ей неплохо помяло. Тут же веселые картинки сменились грустными. Глаза Цунаде. Как та плакала, штопая ее наживую, уже месяца через два после запечатывания. Именно в тот момент начался сильный воспалительный процесс в брюшной полости. На наркоз не было ни времени, ни сил Сакуры — отмирание началось стремительно, его даже отследить не успели. За три часа температура тела подскочила до сорока одного и семи — это при стабильной тридцать пять и пять. Сакура хорошо помнит ту боль. Скальпель разрезал кожу, мышцы, входя прямо в живот, опухший, почти как у беременной, и ставший фиолетового цвета — сплошной синяк. Боже, как она орала. Когда по бокам ливанул гной из первого прокола, она думала, что умрет. И когда Цунаде продолжала резать дальше, а Сакуру прижали к койке, чтобы не дергалась, тоже думала, что умрет. И когда мальчик-медик из Тумана стал вставлять дренаж. И когда по резинкам, вытянутым из ее живота, нитками шел гной. И когда ей вскрыли живот, поняв, что органы превратились в кисель из ошметков мяса и гноя, и спасти их нельзя. И когда Цунаде начала отрезать. Умрет, умрет, умрет. Она уже не думала, она молилась об этом. Чувствуя, как копошатся в ее внутренностях затянутые в латекс руки, жжется холодом скальпель, как ей пытаются что-то говорить, чтобы она не потеряла сознание, чтобы как-то отвлечь, не доводя до болевого шока. Держат, навалившись на ее руки и ноги, не давая дергаться, ни на миллиметр не позволяя отодвинуться от причиняющих чудовищную боль рук. Вопли. Сухая глотка болела от этих воплей, но глаза тоже были сухими. От такой боли не плачут. Штопка. Металл иглы в ее внутренностях — если от них что-то еще осталось. Ощущаются вливания чакры — точечные, такие, которые помогают вылечить место, но не недуг в целом. Зашивать еще рано. Страшные воспоминания. Хотела бы она их забыть, да только как… С крыльями и хвостом было не так страшно. Спину разорвало еще на запечатывании, так что когда появились наросты на позвонках, им не нужно было прорывать плоть. Зачатки крыльев и копчик были покрыты сначала какой-то субстанцией, как слизью, и развивались «в мешочках». Позже оказалось, что эти «мешочки» имеют очень схожий состав с плацентой, питающей ребенка в утробе матери. Беременность наизнанку. Больно было, конечно, но, по сравнению с тем, что с ней делали дальше, да с теми же органами, или еще позже, когда было воспалено все тело — отторгались кости, — просто прогулка по весеннему саду с кофейком в руках. Потом организм отшлифовывал «остатки». Крылья росли, уже похожие на крылья, а не две мокрые окровавленные тряпки; хвост пока состоял только из хрящей, но они стремительно твердели, становясь новыми костями; внутренностей почти не осталось, сократился кишечник, отмерла селезенка, часть печени, одна из почек… Да там проще было назвать то, что осталось; первые признаки чешуи проступили на спине; деформации ног помогла та же Цунаде, когда воспалились все суставы, и она резала, резала, резала… Менялось зрение, менялся слух, она стала иначе обонять, развились когтевые мешочки на кончиках пальцев рук и ног, оформились клыки. Все происходило очень быстро — и вместе с тем это время казалось ей вечностью. Первый период. Вот он, как на ладони, будто произошло все вчера. Они все в палате. На ней еще нет ошейника. Это был, кажется, первый раз, когда к Сакуре допустили посетителей. И волны, исходящие от Шино. Он в тот момент был для нее желанием. Потребностью. Самым важным, что сидело в ее голове — она даже не чувствовала своего уродства. И вот из-за этого Тен-Тен на всю жизнь осталась инвалидом. Просто встав между Сакурой и ее «потребностью». Звук тупого удара об стену, хруст ломающихся костей и писк Тен-Тен. Все перед ее глазами. Звуки, которые до сих пор иногда мучают ее во снах. Небытие. Картинки скользили перед глазами, заставляя заново проживать события ее жизни. Медленно, снова и снова окуная ее в те эмоции, которые она испытывала. Десятый день рождения — мама стряпала тогда йогуртовый торт. Папа обнимал ее и, взяв на руки, кружил по комнате в вальсе. Каким счастливым ребенком она была. И другое воспоминание. Она в больнице. Они с Цунаде только вернулись из Суны, где проходило собрание Каге. То самое собрание, перед которым она надела ошейник, заблокировавший ей чакру. Она бледная, ей очень плохо — организм ниндзя зависит от чакры, которой у нее больше нет. То есть она, конечно, никуда не делась, но тело не чувствует ее, не может ей пользоваться, не может управлять ее потоками. В голове шумит, она на обезболивающих, но толку от них немного. И в палату заходят ее родители. Папа застывает на пороге, не давая маме пройти дальше, но она буквально врывается в палату и впивается взглядом в то, что осталось от ее дочери. Сакуре больно от ее взгляда. Она смогла только выдавить: «Мама», но женщина отшатывается, как от пощечины. Сакуру душат слезы, и она больше ничего не может сказать. Еще шаг назад. Она снова чувствует, как от поступка матери душу выворачивает наизнанку, но всеми силами пытается ее понять. Она просто испугалась. — Это… не моя дочь. — Мебуки, да что ты такое говоришь! — Папа с ужасом смотрит на маму, но сам… Не подходит ближе к ней. — Кизаши, разуй глаза. Это не Сакура. Когда ей без наркоза вырезали гнившие в ее теле органы, было не так больно, как от ее слов. — Мама… — Не смей меня так называть! — Выражение лица Мебуки — злое, остервенелое. — Я не знаю, кто ты, но если ты, тварь, что-то сделала с моей дочерью — я тебя убью! — Мебуки! — Кизаши одергивает ее, но Мебуки не сводит с нее бешеного взгляда. Отвратительно заново переживать это. Больно. Больно. БОЛЬНО! Мерзкие воспоминания. Новые кадры. Они втроем — Наруто, она и Саске. Первая их тренировка. Звон колокольчиков у Какаши на поясе. Как будто это было тысячу лет назад и не с ней. Та восторженная девочка, напуганная собственной беспомощностью… Неужели она когда-то была такой? Все бы отдала, чтобы вернуться в то время. Помочь себе. Спасти себя от Джуби. Или от самой себя? Хината. Она плачет рядом с ней. Первая кома — жуткие пролежни под ягодицами. Черные, вонючие пятна, сочащиеся кровью и гноем. Хината промывает их, Сакура стискивает зубы. Она не чувствует в ногах ничего, кроме боли. Но у нее такие ласковые руки. Она делает все неловко, но очень аккуратно — она даже не медик, но первую помощь умеют оказывать все ниндзя. Хината первая, кто прикоснулся к ее хвосту без брезгливости, не двумя пальцами, а ладонью передвинув его в сторону, чтобы не мешал. Разминает мышцы, сильно массируя ей бедра и икры. Пощипывает одеревеневшие сухожилия пяток. Пытается хоть как-то помочь ей. Черт, в последние годы ее жизни были ли хоть какие-то моменты, когда бы ей не было больно?! Были. О да. Последний месяц-два. Когда она начала заниматься с Какаши. Когда ее насильно сдернули с наркотиков. Тело теперь болит только от физических нагрузок, но это очень приятная боль. Каждый ниндзя с ней знаком. Боль физического превосходства. Каждый раз становиться сильнее самого себя, давать нагрузку больше, чем раньше, и ежедневно становиться лучше себя вчерашнего. Но вернулся Саске. И вернулась любовь, больше не заглушаемая наркотиками. Обреченность. Как он посмел дать ей надежду?! Но надо терпеть. Новая картинка. Они сидят друг напротив друга, на подоконнике в ее кабинете, и пьют саке. С горла. Делая глоток после него, она чувствует тепло его губ, оставшееся на горлышке. Сама оставляет горьковатый запах сигарет, но его это не смущает. Он встречается с Фуки. А как она хотела? Она знала, что будет так. Она говорила ему. Говорила, что не вынесет видеть это, чтоб он держался от нее подальше. А он стал только ближе. Видел ее разбитую, больную, смывал с нее рвоту, даже в туалет носил, приходил в госпиталь за каплями для глаз, которые она ему прописала. Пусть не она их выдавала, но обостренное обоняние всегда ловило его запах возле сестринского поста. Даже тогда, когда она сидела у себя в кабинете. И теперь он еще и в отряде S, созданном для нее и от нее. Ревность. Она стала агрессивнее с Фуки — девушка делает вид, что не понимает, но она понимает. Ведет себя, как обычно, и понимает, что Сакура злится. А она ничего не может с собой поделать — от него пахло Фуки. Слишком сильно пахло ей. Снова тянет в темноту. Пустые коридоры ее подсознания. Гулкие шаги эхом отдаются от каменных стен. Она идет — каждая комната — период ее жизни. Двери по обеим сторонам от нее. Зайти в любую — и снова окунуться во все переживания того момента. Но она не хочет этого. Потом слишком больно возвращаться в реальность. Как ей это все осточертело.***
Саске не совсем понимал, зачем их вызвали. Но факт оставался фактом — в кабинете Хокаге собрались все двадцать шесть человек отряда S. Какаши сидел, вперив взгляд в бумаги, которые принесла ему Фуки. Медсестра стояла рядом с ним и нервно теребила ворот халата. Когда Саске столкнулся с ней взглядом, она вспыхнула и отвела глаза. Все еще было очень неловко. Какаши перелистал страницы, почти не смотря на то, что там написано дальше. Саске успел уловить графики, какие-то расчеты… — Фуки. Как заместитель главного врача на данный момент, будь добра, введи всех в курс дела. — Какаши крепко зажмурился и начал массировать лоб. Ничего хорошего это явно не сулило. К тому же, он выглядел очень уставшим. Фуки кивнула и, надев маску профессиональной медсестры, деловито оглядела всех присутствующих. — Сакура в коме. — В ответ началось роптание. Они не ослышались? Опять? — Она впала в кому неделю назад. Когда я ее нашла, уже было все плохо. Она себе вколола что-то. Судя по тому, что я знаю, Цунаде-сама приостановила проект «Панацея». Возможно, это причина. Проанализировав остатки препарата, который она вколола… — Фуки нервно дернулась и оперлась одной рукой на стол Какаши, обведя кабинет взглядом. — Я сначала подумала, что она синтезировала новый наркотик взамен Кьюру. Но нет. В шприце был коктейль из всего, что мы использовали на протяжении двух с половиной лет, чтобы ее усыплять на время периода. Но это не все, что мы нашли. — Что еще? — встрял Наруто. Саске был почти уверен, что Наруто знает больше, чем они все. Если все так серьезно — Хината от Сакуры не отойдет, а значит… — Ударная доза гормона. Эстроген. — Саске нахмурился. Фуки опять перешла на термины, которые мало кто тут понимает. — Если наши догадки верны, — Моэги подошла к Фуки и взяла со стола бумаги, которые пролистал Какаши, — эстроген в таком количестве вызовет внеплановый период. На днях. — Твою мать… — выдохнул Наруто. — Нахрена она вообще себе эту байду колола? — Ино скрестила руки на груди, с укором глядя на медсестер. Как будто они в чем-то виноваты. — Я не знаю. Понятия, блин, не имею. — Фуки выхватила бумаги у Моэги и быстро начала листать, что-то ища. — Вот. Шприц, который она использовала, не из Конохи. Такими пользуются в Суне для взятия позвоночной пункции. Наши инструменты делают из другого материала. — То есть шприц ей привезли из Суны? Бабуля Цунаде? — Девушка рядом с Наруто одернула его за рукав. Саске не был с ней знаком, но уже был благодарен. Наруто переживал настолько сильно, что, казалось, сейчас кинется к медсестрам и вырвет у них бумаги. И плевать, что он ничего в них не поймет. — Цунаде? А ей это зачем? Не логично. — Шикамару подал голос с дивана, на котором по-хозяйски развалился. — Сакуру обманули. Ей кто-то привез этот шприц, возможно, сказав, что это — готовая «Панацея». Сакура двинута на теме исцеления. Но я не думаю, что этот шприц у нее недавно. Скорее всего, он какое-то время был у нее. Тот, кто дал ей этот препарат, скорее всего, был уверен, что она его вколет сразу, и он сможет ее похитить. — Откуда, мать твою, ты это все знаешь? — Наруто дернулся, скинув руку незнакомой девушки. Какаши и все остальные уставились на Шикамару. — Это единственное логичное объяснение. И тот, кто это сделал, знал про ее периоды и знал про разработку «Панацеи». Это сужает круг подозреваемых до… — До тех, кто работает в Суне. — Какаши встал. — Что сделано — то сделано. Сакура осталась тут, и это самое главное. Шикамару прав — если кто-то хотел ее похитить, то сказать ей, что вот оно, готовое лекарство — это идеальный план. С одной поправкой — Сакура почему-то замешкалась. Другой вопрос — зачем ей давать такую дозу гормонов сверху. Если предположить, что для того, чтобы вызвать период — то тогда непонятно, зачем это нужно похитителю. Тут список тех из вас, кто возьмет на себя охрану деревни. — Какаши передал бумагу девушке с темными волосами. — Каждый вход, каждый человек, который проходит в деревню или покидает ее. Мы должны знать всех. Кто знает, может, это принесет нам какие-то зацепки. Начинаете прямо сейчас. Девушка назвала имена, и названные отправились на посты, которые были указаны там же, в списке. Кабинет быстро опустел. Их осталось шестеро, не считая Какаши и Фуки. — Почему вы не поставили охрану в первый день, как узнали все это? — Саске скрестил руки на груди. Как же ему не хватало этого ощущения. — Саске. — Шикамару достал пачку сигарет, но не стал сразу закуривать. — Подумай сам. Результаты анализов препарата из шприца были получены только два дня назад. То есть, если судить объективно, у нас не было оснований предполагать возможную попытку похищения. А когда всплыли остальные факты, было уже поздно. Охрана назначена не для того, чтобы выявить причастного к этому — хотя, если вдруг получится, будет отлично. — А для чего тогда вообще нужна охрана? — Наруто недоуменно перевел взгляд с Шикамару на Какаши. Саске отметил, что Фуки с Моэги как-то виновато переглянулись. Ханаби застыла, а Яманака… — Не-ет, вы этого не сделаете, — с сарказмом потянула Ино. — Вы же этого не сделаете?.. — Какаши-сама, — позвала Ханаби. Какаши посмотрел на девушку ничего не выражающим взглядом, и у нее задрожали губы. — Мне Хината говорила, что вы думали сделать. Но это же будет не сейчас? Пожалуйста, просто скажите, что не сейчас, — она шумно сглотнула. Теперь уже и Саске ни черта не понимал. — У нас есть возможность пронаблюдать все сейчас, не ждать несколько месяцев. — Какаши оглянулся на Фуки с Моэги. Фуки едва заметно кивнула. — Как только Сакура выйдет из комы и мы получим подтверждение, что начался период, — Какаши говорил с нажимом на каждое слово, — мы закрываем ее в запечатанной комнате. И я сниму ошейник. Тут началось невообразимое. Наруто орал так, что трещали барабанные перепонки, Ханаби испуганно застыла, Ино начала грызть идеально наманикюренные ногти, даже Шикамару встал с удобного дивана, хотя и не выглядел шокированным. Медсестры мялись возле стола Хокаге, не решаясь поднять глаза. Саске лихорадочно переваривал то, что услышал, пытаясь осознать, что в происходящем такого ужасного. «Скажу так — во время периода у нее бушует чакра. С огромной силой. Ошейник даже не всегда выдерживает ее напор — печати просто выгорают. И… она не совсем адекватна в эти моменты.» А ведь он тогда даже не задумался, что подразумевал Какаши, говоря «не совсем адекватна». Иначе из-за чего поднят весь этот ор? Ведь проблема с чакрой решается благодаря запечатанной комнате. Саске был там недавно — каждый член отряда S отлично знал, где и какая блокирующая печать стоит. И он тоже должен был знать, где и что. Запечатанная комната больше походила на комнату в общежитии, с той разницей, что одна стена была закрыта двухсторонним зеркалом — за стеклом располагался пост наблюдения. За комнатой, если там была Сакура, следили круглосуточно. Внезапно Наруто заткнулся. Кто-то настойчиво стучал в дверь кабинета. Стоило Какаши только подать голос, в кабинет влетела молоденькая девушка в белом халате. — Она очнулась! — Как давно?! — Тут же Фуки кинулась к выходу, Моэги не отставала. — Несколько минут назад, — девушка выглядела запыхавшейся. — Тупица, мать твою! Мне нужно точное время! — Фуки так рявкнула на молодую медсестру, что у той подкосились коленки. — Че-четыре минуты наза… — она не успела договорить, Фуки буквально оттолкнула ее с дороги и пулей вылетела из кабинета. — Все туда! — Какаши исчез из кабинета с такой скоростью, что Саске даже моргнул — не померещилось ли ему? Уже почти на подходе к запечатанной комнате, где лежала Сакура, все остановились. Перед ними стояла Хината. Под глазами пролегли глубокие тени от недосыпа. Наруто тут же подошел к ней и обнял ее, но она, не отрываясь, смотрела на скрытое маской лицо Хокаге. Она уже знала, зачем он пришел. — Вы еще можете передумать. Пожалуйста, — вместо приветствия прошептала Хината. Ее слова повисли в абсолютной тишине больничного коридора. Молчали все. И все выжидательно уставились на Какаши. — Прости, Хината. Но рано или поздно это должно произойти. Пусть лучше рано и под контролем, — тихо сказал Хокаге. Он не видел взгляда, которым Хината буравила его спину, пока он шел к двери. Но все остальные видели. Страх, всепоглощающий, животный, панический. Он кристаллизовался в ее зрачках, и Саске понял. Ей придется пережить все это вместе с Сакурой.***
Сакура медленно разлепила глаза. Тело было тяжелым, разморенным от долгого сна. Она потянулась, не вставая, сладко зевнув. Надо же было так выспаться. Слишком быстро села, отчего голова закружилась, и, упершись лбом в колени, потянула крылья в стороны, чувствуя каждую онемевшую мышцу. Спустив ноги с койки, со второй попытки поставила ступни на холодный пол. Окончательно встав, еще раз потянулась, напрягая крестец и вытягивая хвост. После того как она чакрой излечила себя, он больше не доставлял неудобств. Пару раз присела, разгоняя кровь по холодным мышцам, и пошлепала в ванную. По инерции умывшись, взглянула в зеркало, сама себе улыбнувшись. И тут ее прошиб холодный пот. В ее ванной нет зеркала. Оглянулась, лихорадочно пытаясь сообразить, где она. Нет, это не ее ванная. Она выглянула в комнату и медленно осела по стенке. Она в запечатанной комнате. Какого хрена она тут забыла? Что все это значит? Память подкидывала картинки, но они никак не были связаны с тем, что последнее она помнит. Помнит Хинату, они разговаривали, потом она тренировалась с Какаши. Но как она легла спать? А никак. Она вколола себе «Панацею», которую ей принес Тонери, у себя в кабинете. В голове сироп. Она себе вколола лекарство, которое должно было ее убить с шансом в девяносто семь процентов. И она жива. Но как же?.. Крылья были послушны. Она раскинула их по обе стороны от себя, чувствуя спиной дверной косяк. Она хвостом взяла себя в кольцо. Нет, все на месте, изменений нет. Никаких. Кроме того ощущения, которое она не заметила сразу или решила проигнорировать, надеясь, что это просто после сна еще не размялось тело. Как же дергает живот. Она начала осматривать себя. Некоторые когтевые мешочки на руках воспалились и опухли. Слюна вязала рот, как после сладкой конфеты. Языком потрогала небо — две припухлости. Точно там, где расположены железы, выделяющие фермент для блокирования чакры. Глубоко вдохнула, до хруста в ребрах раздувая обе пары легких, как меха. И выдохнула. Боже, нет. Этого не может быть. Период. Главное — держать себя в руках. Черт возьми. Черт! Почему так скоро? Сколько она проспала? Не четыре же месяца?! Поворот ключа в замке — и вот она имеет честь лицезреть Какаши. Из-за маски понять, что с его лицом, практически невозможно. — Привет, Сакура. — Какаши-сенсей… — Голос охрип. — Не подходите. Я… у меня период начался. — Я знаю. — Какаши подошел, не смотря на ее предупреждение, и встал перед ней на колени, оказавшись лицом на одном уровне с ее. — Это из-за того, что ты себе вколола. Сакура, кто дал тебе этот шприц? — Я… я не знаю, — соврала она. Нельзя выдавать Тонери. То, что ничего не получилось — не его вина. Он единственный, кто действительно хочет ей помочь, и терять такого союзника она не собирается. — Он мне пришел в посылке, анонимно. Но внутри было написано «Панацея», и я… — Она сглотнула под внимательным взглядом Какаши. — Я не удержалась. — Ты умереть могла, ты осознаешь это? — Да. Осознаю. — И зачем, Сакура? Зачем? — Какаши взял ее лицо в ладони, заставляя смотреть ему в глаза. — Ты делала такие успехи. Ты поставила медицину на колени. Ты спасала жизни людей, даже не увидев их ни разу — только их больничные листы. Ты стала заниматься собой, — он грустно хмыкнул, — и я верил. Правда, верил, что ты нашла в себе силы жить дальше. — Это не жизнь. И вам это известно. — Она стиснула зубы, чувствуя, как горячая волна проносится по телу. Она слышала, как бьется жилка на его шее. Слышала, как ткань его одежды слабо шуршала, когда он поглаживал ее щеки. Невыносимо. — Вы хотите снять его. — Не вопрос даже. Констатация факта. Вместо ответа его руки скользнули к шее. Она чувствовала сухие кончики его пальцев на своей коже, когда он отодвигал волосы с ее затылка, чтобы получить доступ к пряжке ошейника. Расстегивая ее, задел лямку больничного одеяния. Она поежилась, и тяжелая кожаная полоса осталась в его руках. И крыша съехала. К жаркой волне, туда-сюда гуляющей по телу, прибавилось ощущение течения чакры. Она наполняла ее, с каждым ударом сердца становясь все гуще, насыщеннее. Она тяжело выдохнула. Колени задрожали. Это ее кошмарный сон — то, что происходит сейчас. Период. Без комы. И без ошейника. — Как ты чувствуешь себя? — Опять отцовская нежность в его глазах и голосе. Как жаль, что он ей не отец. Свечение. — Нормально. — Она подняла на него глаза и улыбнулась. Подняла руку. Коснулась его щеки. Ткань маски мягкая, эластичная. Ребром левого крыла провела по его спине. — Мне спокойней, что вы рядом. — Чистая правда. Он сложил ошейник в несколько слоев и, привстав, засунул его в карман брюк. Перехватив освободившуюся руку, она снова приложила ее к своему лицу, доверчиво прижимаясь щекой к сухой, шершавой ладони. Какаши улыбнулся сквозь маску. — Не понимаю, почему ты так переживаешь. Ты умница, моя девочка. Голос Шикамару из динамика под потолком неприятно резанул слух. — Какаши-сан, нужно покинуть комнату. Он не оставит ее одну. Не бросит ее. Ведь ей так нужна его поддержка. Именно сейчас. — Почему вы никогда не показываете свое лицо? — Она снова потерлась щекой об его ладонь и, чуть повернув лицо, невесомо коснулась ее губами. Ненавязчиво. Ей так нравились его руки. Настоящие, грубые, мужские, большие ладони. Он, не отрываясь, следил за ее движением. Медленно передвинул ладонь ниже, к челюсти, и провел мизинцем по нижней губе, немного оттягивая ее, оголяя клыки, сверху и снизу сходившиеся замком. — У тебя очень ровные зубы. — Она улыбнулась от его замечания. Его черные глаза изучали ее лицо, внимательно разглядывая бледную кожу, пытаясь отыскать хоть один изъян. Но их не было. — Какаши-сан, вам нужно выйти! Она недовольно нахмурилась. В голосе Шикамару слышались истеричные, бабские нотки. Чего он боится? Все ведь в порядке. Она не навредит Какаши, ведь она соображает, что делает. По телу бежит кровь, разгоряченная такой родной, такой правильной чакрой. Тело сочится чакрой, и ей приятно. Безумно приятно. — Я хочу увидеть, какие зубы у вас. Он ухмыльнулся. Маска пошла складками. — Не получится. — Тогда, может быть, губы? У вас, наверное, губы тонкие. Красивой формы. — Она провела пальцем по его губам. Нежно, аккуратно, едва касаясь маски. — Я угадала? — Какаши-сан! Немедленно убирайтесь оттуда! — Может быть. — Какаши сквозь маску поймал ее палец губами, невесомо сдавив. — У тебя глаза все чернее и чернее. — Потому что я счастлива, что вы рядом. — Светится, Господи. — Вы всегда рядом, когда мне тяжело. Вы мне стали чем-то больше, чем просто учителем. Я так… счастлива, что в детстве попала именно к вам в команду. — Слишком медленно. Но эта мука так приятна. Все, что сейчас, здесь - так приятно. — КАКАШИ-САН!!! Ему плевать, что они там кричат. Она видит — ему комфортно рядом с ней, он не боится ее. Да и зачем ее бояться? А эти, за стеклом — не пошли бы они? А ведь она хотела его проучить. Да, хотела. Но тогда это был голый расчет — просто дать ему понять, насколько для нее мучительны периоды. А сейчас ей не хочется мстить. Ей просто хочется, чтобы наконец… Просто смотри мне в глаза. Чувствуй мои мысли. Я уже в тебе — ты дышишь мной, с каждым глотком воздуха вбирая в себя это чувство. Эту чакру. — Сакура, что ты делаешь… — Голос такой же спокойный, как всегда. Но в глазах видно правду. Она придвинулась ближе, приближая к нему лицо, упершись руками в его колени. — Просто я хочу, чтобы вы знали, как много значит ваша поддержка. — Ткань маски, там, где был ее палец, едва влажная. Но она чувствует запах его губ. — Не хотите снимать — не надо. Через маску ощущает губами его губы. Пусти меня, почувствуй… — Какаши-сан!!! — В комнату влетели Шикамару, Саске и Хината. Твари, как они не вовремя. Шикамару почти за шкирку оттаскивает от нее Какаши, заслоняя его собой. И сам начинает задыхаться. Да, правильно. Весь воздух пропитан ей. Пусть дышат глубже. Она продолжала стоять на четвереньках, снизу вверх глядя на вошедших. У Хинаты светилась грудь даже через плотную, теплую мастерку. С трудом пришло осознание — это ее чакра. Сколько чакры она выпустила из тела? Какаши трясет головой, приходя в себя. Черт, она не успела. Он бы защитил ее от них. Глаза наполняются слезами. Она жалкая, какая же она жалкая… — Уходите… скорее. Быстро пятятся к двери. Да, пусть уходят. Чтобы не искушать ее. Она глубоко вздохнула, пытаясь подавить слезы, капающие на пол. Спрятать лицо за волосами. Стыдно. Последним вышел Саске. Он обернулся, прежде чем закрыть за собой дверь. Эти мерзкие, прожигающие душу глаза. Она снова откинулась к стене, закрыв лицо руками. Он видел, он видит, мать твою! Видит ее такой! Тварь, мерзкая тварь, почему он вообще вернулся в деревню, почему сейчас, почему все так!!! А в животе густо пульсирует чакра, наполняя тяжестью промежность, требуя, желая, вымогая… Сквозь слезы она рассмеялась. Истеричный хохот эхом отдавался от стен почти пустой комнаты. — Этого, да? Это то, что вы хотели увидеть?! — Она заорала в зеркало своему отражению, зная, что они там, за ним, и смотрят на нее. — Отвечайте, твари! Это вы хотели?! Я же просила! Я умоляла не делать это со мной!!! — Сакура, пожалуйста, успокойся. — Голос Какаши в динамике заставил снова зарыдать, спрятав лицо в ладони. — Нужно, чтобы ты совладала с этим. У тебя получится. — Прошло пять минут, Какаши-сенсей. Пять гребаных минут, — прошептала она сквозь пальцы. — И даже вы не совладали с этим. Динамик в ответ промолчал. Но она знала — микрофоны, распиханные по всей комнате, уловили каждое сказанное ею слово. И в этом аду ей придется провести несколько дней.