***
— Кицуня… прости… — Ино плакала за дверью уже минут двадцать, слыша, как Сакуру неслабо выворачивает в принесенный ею же тазик. Унитаз был не вариант — он был занят другой частью Харуно. — Как…ты… могла… забыть, — между жуткими звуками, которые издавала Харуно — причем Ино не могла поручиться, какая из емкостей страдает в данный момент больше, тазик или унитаз, — Сакура хрипела ругательства и проклятия, а Ино только кивала, плакала и покорно сносила все оскорбления. А что, ведь и правда — как она могла забыть, что Сакуре нельзя есть помидоры? Ее организм не в состоянии их переварить, как и много других овощей и фруктов — преимущественно красных. Она иногда ела огурцы, реже — персик или грушу, в основном ее рационе было много мяса, — но помидоры вызвали страшнейшее несварение, а потом, если было съедено много — как сейчас, например, — начиналась сильнейшая аллергическая реакция. И Ино, как самая плохая лучшая подруга на свете, забыла об этом! Хотя каждый день наблюдала крылато-хвостатую Сакуру, впивающуюся в мясо и раздирающую его на части острыми клыками, и просто не могла не думать об ее… хм… особенностях. — Знаешь, свинка, — усталый голос Сакуры на мгновение перестал хрипеть, снова сменившись жуткими звуками, от которых уже начало подташнивать саму Ино, — это было бы даже смешно, если бы не было так больно. — Я так перед тобой виноватаааа… — снова завыла Ино, душа истерический ржач, который прорывался сквозь слезы. — Может, марганцовочки? — Лучше спирт неси. Есть? — Звук сработавшего слива унитаза заглушил очередные рвотные спазмы. — Найдууу… Много нааадо? — Пол. кха… литра хотя бы. — Судя по звукам, Сакура уже вырвала не только сегодняшний завтрак, но и вчерашний ужин, и вчерашний завтрак, и позавчерашний ужин… — Я все принесу, только держись! — Ино вскочила, всхлипывая, и ломанулась на кухню, где она окриком заставила остаться и Саске, и Сая, недоуменно смотрящих на происходящее и слабо что понимающих. Еще бы — зачем рассказывать всем подряд, что Сакура может есть, а что нет? Но ведь Ино-то знала! Балбеска! Когда она вошла, Такеру своим шипящим голосом, заткнув трубку в горле, спросил, все ли в порядке, явно обеспокоившись ее заплаканным видом. Саске и Сай тоже вопросительно уставились на нее, и в глазах Сая она увидела столько немой заботы, что разрыдалась снова. — Спирт… помидоры… Сакура… — Она пыталась говорить связно, но из-за всхлипов парни непонимающе переглянулись, а Ино, от того, что они ее не поняли с первого раза, заныла сильнее: — Спииирт! Спирт! — и вдруг истерически расхохоталась, представив, как Сакура сейчас рвет пополам унитаз и тазик. И от чувства вины опять взвыла. Первым в себя пришел Саске. Коротким, невидимым взгляду движением переместился к ящикам, выудив оттуда бутылку саке. — Из алкоголя есть только саке. Подойдет? Ино кивнула, потянувшись за бутылкой, но даже не успела моргнуть, как Учиха испарился из кухни, а она не окрикнула его, потому что слезы мешали говорить. Сакура точно ее убьет, но если раньше у нее был шанс как-то ее убедить сохранить ей жизнь, то сейчас… Рыдания снова вылились в истерический смех.***
Если бы для того, чтобы ей стало легче, нужно было бы залезть на стену, используя только зубы, она бы залезла. Нутро выворачивало так, что у нее закрадывалось подозрение, что скоро остатки желудка тоже окажутся в тазике, голубой цвет которого еще больше вызывал тошноту. Да и что таить — кишки взбесились, и зеленоватое свечение, охватившее живот, не ослабляло мучений. Не помогала даже печать Инь на лбу — чтобы активировать полное исцеление, не хватало концентрации. Так что приходилось мучиться, сжимая мерзкий тазик и периодически нажимая на кнопку слива на унитазе. И ладно бы этим дело ограничилось — она ощущала, как раздуло щеки, и лимфоузел в правой подмышечной впадине набух, она не могла даже руку опустить. Упершись ребрами крыльев в стены, каждый спазм напрягала их, чтобы хоть как-то стабилизировать свое состояние, и мысленно взывала к убежавшей Ино, чтобы быстрее несла обещанный спирт. С помощью него планировала обернуть всасывание в желудке и кишечнике вспять, а после — воспользоваться тазиком, уже в последний раз. В принципе, имея возможность использовать чакру, она могла легко провернуть такой фокус, только не каждая жидкость сможет ей так помочь, а учитывая особое влияние спирта на ее организм, он подходил лучше всего. Стук в дверь ненадолго оторвал ее от сосредоточенного извержения съеденного из всех возможных закоулков ее организма, и она сдавленно прохрипела: — Принесла? В ответ дверь слегка приоткрылась, и в образовавшуюся щель Ино сунула бутылку саке. Сакура скривилась, но выбора особо не было — саке в крайнем случае тоже подойдет. Подтолкнув бутылку к себе когтем на крыле, открыла и выпила почти залпом. Горло зажгло, но гораздо более сильным ощущением было вытягивание из тела вредных для нее элементов, быстро собирающихся в желудке. Переборов несколько следующих рвотных спазмов, чтобы всасывание прошло лучше, едва слышно прошептала «спасибо» — и, наконец, с последним приступом рвоты очистила организм от разрушающих его ферментов. Почти сразу наступило облегчение. Поняв, что может, наконец, шевелиться, слезла с уже ставшего родным унитаза, быстро смыла всю гадость, включая ту, что накопилась в тазике — ну и мерзость! — и засунула себя под струи ледяной воды, помогавшей быстрей прийти в чувство. Да, давно она так не травилась. Сколько же помидоров Ино запихнула в свое рагу? — Ино, давай договоримся. — Сакура выключила воду, начав выжимать мокрую насквозь хламиду, заменявшую ей платье. — В следующий раз, когда решишь готовить что-то с помидорами — узнай, пожалуйста, кто их будет есть! — Я очень люблю помидоры, — раздалось из-за двери. Голос, который она меньше всего ожидала услышать. Какого черта?! — Свинка? — почти с мольбой спросила Сакура, прекрасно понимая, как глупо это звучит. — Вряд ли. — Из-за двери раздался смешок, от которого чуть не лопнуло сердце. Если можно было унизиться круче, чем она сейчас — она бы хотела на это посмотреть. — У Ино истерика. Она даже говорить нормально не может — только воет и мычит. И плачет. Сакура застыла. Она не знала, как вести себя в таких ситуациях, потому что так «обосралась» — во всех смыслах — впервые. И кто же стал свидетелем ее позора? Ино? Нет! Сай, может быть? Его бы сальные шуточки она бы потерпела, но тоже нет. Учиха, мать его, Саске. У него, наверное, суперсила — заставать ее в самых неудобных ситуациях, при этом делая невозмутимую рожу. — Ты там жива? — Уже нет, — сквозь зубы процедила Сакура, обливаясь холодным потом. А ведь она даже не потела. — Я сдохла. Закажите по мне панихидку. За дверью раздался хохот. Сквозь смех она услышала: — Я захожу. — Только попробуй, и панихидка понадобится уже по тебе! — прорычала Сакура, бешено краснея, бледнея и переливаясь всеми цветами серо-белой гаммы. — Твой труп в ванной — меньшее, что мне хотелось бы видеть. Да и разлагаться начнешь, вонь будет страшная. Или ты уже начала? — Заткнись! — взвыла Сакура под новый приступ хохота. Конечно, Саске понимал, что она тут не рассадой занимается, но — да простит природа сии жуткие подробности — Сакура не пахла, ибо отходы ее жизнедеятельности имели совсем иную природу, нежели у людей. Да только стыд от этой нелепой, даже комичной ситуации меньше не становился. Когда Саске, наплевав на ее запреты и угрозы, все же вошел, странно оглядевшись, единственное, чего хотелось Сакуре — и правда сдохнуть, чтобы не видеть этот жалостливо-высокомерный взгляд. — Я думал, что ты… — он осекся, встретившись с ней взглядом, и невозмутимо продолжил: — Жутко выглядишь. — Спасибо, — выдавила Сакура, представляя, как выглядит со стороны. Мокрая, жалкая, щеки разбарабанило в ширину дверного прохода, и отек спадал очень, очень медленно, несмотря на все усилия исцеляющей чакры. Просто мечта, а не девушка. — Тебе лучше? — вдруг без намека на издевку спросил Саске. — Да. — Сакура безуспешно отжала подол балахона, стараясь не смотреть на него. Да и вряд ли бы получилось — щеки почти полностью загораживали обзор, сделав из глаз две узкие щелочки. — Не знал, что можно так сильно реагировать на помидоры. — Он подошел к ней, отодвинув мешавшее крыло и собрав ей волосы, осторожно скрутив их, чтобы отжать. — У меня много на что странная реакция. — Не было сил жеманиться и ненавидеть его. Хоть пять минут передышки. Она целый месяц не слышала его голоса. — Просто помидоров было очень много, судя по всему. А так — клубника, яблоки, ванилин, который используют при выпечке — да много чего. Если так подумать, аллергии нет только на огурцы и мясо, но у меня крыша поедет, если есть только это. Вкус-то я могу чувствовать. — Ты полна сюрпризов, — спокойно выдал Саске. — Вылезай, я принесу полотенце. И тебе надо переодеться. У тебя привычка такая — все время принимать душ в одежде? — Какая тебе, к черту, разница, — ему в спину выдохнула Сакура. Он едва заметно дернул плечами, но все же вышел из ванной, почти тут же вернувшись с обещанным полотенцем. Щеки постепенно возвращались к нормальному размеру, живот совсем успокоился, и теперь казавшаяся такой ужасной ситуация открывалась с другого ракурса. Нет, ну не смешно ли? У нее даже вопроса не вызвал цвет варева Ино, настолько она пыталась казаться невозмутимой. Ведь если бы она сразу спросила, не боясь обидеть подругу, из чего она готовила, всего дальнейшего можно было избежать, но нет же. Забрав полотенце, также не встречаясь с Саске взглядом, завернулась в него прямо поверх одежды, с невольным удовольствием отмечая, что снова может опустить правую руку — лимфоузел уменьшился до нормальных размеров. Не до конца понимая, что делать дальше, как себя вести — просто вышла из ванной, оставив позади Саске. Наверное, было бы правильно хотя бы поблагодарить его, но уязвленное самолюбие — если оно у нее и было, — диктовало только два варианта поведения. Первый — орать, рвать и метать, причем все и на всех, выставив себя еще более круглой дурой. Либо второй, что она и выбрала — сделать вид, что ничего не случилось, и продолжить свой бойкот. И надеяться на взаимность. Уже зашла в свою спальню, как он окликнул ее: — Сакура. Нам надо поговорить. Она плюхнулась на кровать и презрительно фыркнула — по крайней мере, надеялась, что это прозвучало презрительно. — Мне не о чем с тобой разговаривать. Или ты забыл? Миссия. А после нее — все. Что еще обсуждать? — Я был неправ. А давно Учиха начал так легко признавать свою неправоту? — Мне плевать. — Нет, тебе не плевать. И мне не плевать. — Он так и стоял в проходе, не решаясь шагнуть в ее комнату. — Я не имел права угрожать тебе применением Ринненгана. Прости. — И тебе понадобился месяц, чтобы созрела эта мысль? — ухмыльнулась Сакура. Ее опять начинали разрывать противоречивые чувства, но она на корню погасила любые намеки на нежность к нему. Теперь она точно не имеет права давать слабину. — Ты можешь просто спокойно принять эти дурацкие извинения, не включая суку? — вдруг прошипел он. От неожиданности Сакура посмотрела ему в глаза, увидев в них… отчаяние? — Ты все время поступаешь так. — Шаг в комнату. Уверенный, широкий. — То подпускаешь меня к себе, — еще шаг. Она почти слышала, как колотится его сердце, и ощущала исходящий от него гнев. — То отталкиваешь. Мне надоело это. Определись прямо сейчас. — Да что ты о себе возомнил, Учиха? — выпалила она, постепенно отклоняясь назад, к стене, у которой стояла ее кровать. — Или ты решил, что раз я люблю тебя, тебе теперь все позволено? Черта-с-два ты угадал! Просто оставь меня в покое, отвали — я уже не знаю, как до тебя достучаться! Саске остановился в шаге от нее. — Да пошла ты, — он наклонился к ней, быстрым движением схватив за волосы на затылке, и рванул на себя, с яростью и без намека на нежность впившись ей в губы. Глаза застлала соленая пелена. Он продолжал так же требовательно, по-собственнически терзать ее губы, но она не отвечала, крепко сцепив зубы и пытаясь оттолкнуть его. Она могла применить чакру, одним нажатием ладони просто переломать ему все ребра, почему-то не делая этого. Нос больно упирался в его щеку, она хотела отвернуть от него лицо, но он еще крепче сжал ее волосы, не давая двигать головой. Это длилось недолго. Тут же отпрянув, он отпустил ее и безразличным взглядом прошелся по ней, как по предмету интерьера. Никакого намека на бушевавший в нем гнев. Глядя в его пустые, полные безразличия глаза, окончательно потеряла голову — и кинулась к нему, как утопающий, не умеющий плавать, к спасательному кругу. От решимости сопротивляться своим чувствам не осталось и следа, осталась только потребность — в нем, в его руках, даже просто в его присутствии. Он не артачился. С исступленной благодарностью прижал к себе, до боли сжимая ее плечи, почти ломая крупные кости основания крыльев, вжимая ее в себя, целуя губы, щеки, лоб, жадно и бесстыдно вдыхая запах ее волос. В очередной раз, как всегда рядом с ним, Сакуру затопило безумие — в голове что-то будто взорвалось, сильно отдавая в виски, и поток чувств — не ее чувств — захлестнул все ее существо. Она задохнулась от эмоций огромной силы, каждым сантиметром тела ощущая отчаяние, муку, злость, обиду — и чуждые ей эмоции сливались с собственными, разрывая грудь. А больше всего ей сейчас хотелось, чтобы он использовал Ринненган. Да-да. Подчинил ее своей воле, лишил ее мук выбора между правильным и неправильным. Избавил от стенающей совести, поставил перед фактом, что то, что она делает — единственно возможный исход событий. Потому что он того пожелал. Последнее время ее разрывали в разные стороны собственные мысли, швыряя, как бумажный кораблик, из одной крайности в другую. И она никак не могла справиться со скачущим настроением, и сегодняшнее решение подпустить его к себе не было ложью, потому что было искренним. А завтра, если она вновь решит держаться от него подальше, это тоже будет правдой — ее правдой. Потому что она будет искренне верить, что поступает верно. Как подобное можно объяснить кому-либо? Сакура сама себя понять не могла, что уж говорить о других людях? Только Саске, кажется, понимал. И испытывал то же самое. Послал ее пару минут назад, а теперь его рот накрывал ее, руки блуждали по влажному платью — полотенце спало еще в тот момент, когда она сама опустила голову на плаху, отбросив всяческие разумные доводы внутреннего голоса и вцепившись в Саске, как в единственного реального человека в ее жизни. Он управлял ее дыханием, контролировал биения ее сердец, будто писал для нее законы существования своим присутствием. Это было невыносимо — и в то же время так сладко, так… Сакура мечтала о свободе. Она никогда ее не ценила, потому что не осознавала ее — ровно до того момента, как собственные руки застегнули металлическую пряжку на шее сзади, туго затянув, чтобы печати на внутренней стороне кожаной удавки плотно впились в кожу. Даже после этого ей позволили тешить себя иллюзией, что она свободна — относительно, — но свободна. Хочешь продолжать лечить? Пожалуйста, только без чакры. Хочешь вести исследования? Запросто, только за ними будут следить. Хочешь жить в Конохе? Без проблем, только твое существование будет ограничено плотным кольцом чакры Каге, окружавшим деревню, чтобы ты не могла покинуть ее пределы. И ей подбрасывали кусочки свободы в качестве поощрения, как изголодавшейся собаке куски мяса, прекрасно зная, что она будет ими давиться, перебарывая гордость, но все равно будет подбирать эти подачки. Даже здесь, на миссии — Ино избавила ее от ошейника, и, как оказалось, Сакура вполне прилично могла себя контролировать, если не считать периода, конечно, но тем не менее Сай на каждые десять сантиметров стен поставил глушащие печати, чтобы ее чакру не могли засечь извне. И чтобы Сакура держала себя в этих рамках. И только дважды чувство свободы ее переполняло, настолько было реальным и близким. Когда она босыми ногами ощущала снег, тут, наверху, зная, что никто ее не увидит из чужих. Когда разбрасывала его вокруг себя, мяла в ладонях, подставляла раскрытые крылья холодному ветру, вдыхая полной грудью морозный чистый воздух. И когда Саске подчинил ее себе во время периода. Первый раз, когда это была бойня насмерть, и она проиграла ее. Проиграла и ему, и периоду, и самой себе — но тогда она тоже ощутила это. Вопреки боли от вывернутой наизнанку психики, недолгое избавление от свободы воли стало ее свободой. Абсурд, но именно в полной его власти она могла спрятаться от самой себя, и теперь каждое собственное решение, неважно какое, казалось глупым и надуманным. Все, о чем она думала, всегда поворачивалось к ней с обеих сторон. Она четко видела плюсы и минусы, и от этого принимать любые решения было почти физически больно. И даже если на следующий день она меняла все в диаметрально противоположную сторону, все равно выходило паршиво. Вот как с Саске. И сама мучается, и его уже не слабо извела, да только вот вопрос — а так ли она права, считая, что ему без нее будет лучше? Или что если она будет с ним рядом, все будет настолько плохо, как рисовала богатая фантазия? Только бы эта мука продлилась подольше. Да, это мерзко, паршиво и очень больно — только с этими ощущениями уже породнилось и удовольствие, и нега, и счастье от того, что она может быть с ним рядом. Она может целовать его, и не встречать презрительного взгляда, отказа, еще чего — он как будто ждал ее решительных действий. Она может обнимать его, пальцами ощущая мягкую, шелковую кожу, возбуждающий рельеф его сильного, красивого тела, смотреть ему в глаза и не вести себя, как влюбленная девочка-подросток. Она имеет право хозяйничать на этой территории настолько, насколько он позволял ей — а позволял он непростительно много. В конце концов, не может же она их общий грех взвалить только на свои плечи? Саске прекрасно знал, кем Сакура была и кем стала, знал, какие демоны преследуют ее, знал, чем чревато любое поползновение в ее сторону, и понимал, что все может закончиться смертью. И его это не пугало. Так, а почему она должна останавливать его? Ей хотелось того же. Конечно, секса она не допустит, приложит для этого все силы, но поцелуи, прикосновения, ласки… И пусть, когда она умрет, она поплатится за все то, что творит, но это будет потом. Для нее и так уже жизнь стала сплошным адом на земле, так пусть хотя бы черт, пытающий ее, получит удовольствие. Сейчас же самым важным в ее жизни были его глаза, почти погружающие в транс от восторга и бессилия, и губы, уже заявившие на нее права на, наверное, каждом сантиметре ее кожи. Он скоро остановится, совсем скоро, потому что времени у них мало, есть Ино и Сай, которые не должны видеть подобных проявлений симпатии между Биджу и тем, кто способен ее контролировать. Но это тоже будет потом. Даже двух минут ей будет бесконечно много — и невыносимо мало. И когда действие ее слюны, уже порядком затянувшееся, исчезнет, у нее будет целая галерея воспоминаний, которые она будет прокручивать в голове, запершись в своем кабинете в госпитале Конохи, обложившись таблетками и слушая сплетни медсестер про Саске, сделавшего предложение какой-нибудь тихой девице, которая родит ему кучу маленьких Учих. А до всего этого «потом» надо еще дожить, окончательно не расплавившись под ищущими горячими руками и требовательным, алчным взглядом.