Не по закону Природы

Хината устало опустилась в уже ставшее родным кресло Сакуры. С тоской проведя по подлокотникам, хранившим следы ее когтей, тяжело вздохнула, пустым взглядом уставившись в потолок. Она сильно подурнела. Возможно, так на ней сказались усталость и постоянное напряжение от того, что приходилось с точностью до буквы выверять каждое сказанное слово. А может быть, это было связано с тем, что она просто вымоталась, таща на себе уже двоих. С Наруто становилось жить каждый день сложнее. Эйфория от их свадьбы сошла на нет, открыв ей безнадежную картину того, во что она ввязалась. Нет, она не разлюбила его ни в коей мере, даже наоборот, чувства стали острее и четче, обрели форму в человеке, который был рядом, но… Рядом не было мамы, которая могла бы объяснить, что так бывает всегда. И не было никого, кому она могла бы доверить все то, о чем она думает, будучи точно уверенной, что ее поймут правильно и не переврут ее собственные слова. Пожалуй, даже Сакуре она не смогла бы высказать, какие сомнения рвут грудь, как уверенность сжимается и бьется под натиском реальности — у подруги и так проблем с прицепом, а взваливать на нее еще и свои — явный перебор. Зато у книг Сакуры проблем не было. В них была только информация, обезличенная, отфильтрованная и такая нужная сейчас потерявшей последние крупицы сил Хинате. Она долго перебирала фальшивую библиотеку в ее кабинете, отлично зная, что книги вполне настоящие, кроме красного пухлого тома с надписью «Кардиохирургия». Найдя книгу с интригующим названием «Психология для чайников: Я, Сверх-Я и Оно», немного ее полистала, лишь через полчаса опомнившись и поняв, что взахлеб ее читает. Тема оказалась весьма интересной, но книжка была толстой, и за день она никак бы с ней не управилась. В книге затрагивалась тема взаимоотношения личностей, и там то, что происходило сейчас с Наруто и Хинатой, называлось по-простому — «притирка». Сравнивался этот процесс с началом работы любого механизма. Известно, что самый сильный износ деталей происходит сразу после введения механизма в эксплуатацию. Этот вид износа называется приработка. Детали стачиваются друг под друга, и весь последующий эксплуатационный срок износ идет гораздо более низкий, до момента, пока механизм не придет в негодность. Так же и с отношениями. Два человека, две личности, жившие в совершенно разных условиях, имеющие разные взгляды на жизнь просто не могут начать жить вместе легко и припеваючи. Средний срок «притирки» длится около пяти лет — тот срок, когда люди начинают уже взаимодействовать слаженно, как детали одного механизма. То есть то, что сейчас испытывала Хината, было вполне нормально. А ее обуревало отчаяние. Казалось, что все впустую, и то, что сглаживалось в самом начале их отношений счастьем, сейчас неприглядно выступало наружу. Ее достали его носки, которые она постоянно находила то под кроватью, то под столом на кухне, то возле балкона — иногда по одному. Ее стало раздражать, что перед сном он не чистит зубы и дышит на нее всем тем, что съел на ужин. Раздражало, что во сне он складывал на нее все свои конечности, которых сквозь сон, казалось, больше, чем четыре. Иногда вообще во сне забирался на нее, и она просыпалась от того, что задыхается. Сбросить с себя эту тушку тоже было тяжело, а еще он отбирал у нее одеяло и пускал слюни на ее подушку. Это было особенно мерзко — поворачиваешься ты, значит, на другой бок, и со всего маху влетаешь щекой в скользкую лужицу. Отвратительно. А еще он даже не думал помогать ей по дому. Нет, он делал это не нарочно, просто он даже не задумывался о таких прозаичных вещах, как мытье посуды или смахивание пыли. Пожрал — дай бог, что в раковину поставит, и то это было даже реже, чем он кидал свои грязные вещи в корзину для стирки. Обычно она их, как и носки, собирала по всему дому. И сегодня с утра она не выдержала. Последней каплей стал фантик. Обычный серебристый фантик, в который была завернута конфета, которую он съел с утра под приторно-сладкий чай. Он просто оставил его на столе. Как она мечтала в тот момент запихнуть ему этот фантик в задницу и вбить ему в зубы полупустую кружку с чаем! Пока она кричала на него, не помня себя от праведного гнева, он испуганно смотрел на нее и непонимающе хлопал глазами, искренне недоумевая, что случилось с его всегда тихой и спокойной женой. Когда он в лоб спросил, месячные у нее или просто плохое настроение, она практически выпнула его за дверь, громко хлопнув ей за его спиной и прижавшись к ней, стараясь погасить гнев непонятно откуда взявшегося в ней демона. Это был единственный способ не остаться вдовой в двадцать лет. Сквозь дверь слышала, как он неуверенно мнется на пороге, не решаясь постучать, а потом шаги стали тихо удаляться. Сейчас ей было совестно за то, что она так грубо с ним поступила, но сделанного не воротишь, и вечером Хината добросовестно извинялась, стараясь загладить собственное чувство вины. Наруто, конечно, сразу простил ее, но ему это было просто — он не умел обижаться. Хинате иногда казалось, что он немножко «блаженный», но, в конце концов, она же знала о его исключительности, и все равно же его любила? Значит, ее все устраивало. Теперь ныть уже поздно, что она мечтала совсем о другом, нужно делать желаемое из того, что есть. И ей грех был жаловаться, Наруто замечательный, просто робкие мечты в ее голове были совсем не такие. А следовательно — нужно из нынешних, довольно неплохих отношений делать идеальные, а это многолетний труд, а никак не дар свыше. Сладко потянувшись в кресле и с трудом заставив себя встать, подошла к полке и выудила книжку по психологии, открыв в том месте, где слегка загнула уголок, чтобы не потерять место, где остановилась. В книге было много пометок, сделанных желтым маркером, и их Хината перечитывала с особой тщательностью. Плюхнувшись с книжкой на диван, скинула легкие туфли и закинула ноги на подлокотник, с наслаждением пошевелив пальцами на ногах. «Самой популярной моделью психики считается трехкомпонентная модель, состоящая из условно названных составляющих — „Оно“, „Я“ и „Сверх-Я“. Вместилищем первичных (врожденных) влечений является „Оно“ — ядерная и онтогенетически наиболее ранняя структура личности. „Оно“ существует по принципу удовольствия и не принимает в расчет окружающих людей. Существует три вида первичных влечений: 1. Влечения жизни (биологические потребности выживания); 2. Сексуальные влечения (тоже биологические, но не связаны напрямую с выживанием); 3. Деструктивные влечения (влечения к смерти).» Хината обескураженно нахмурила брови. Разве человек может стремиться к смерти? Но, отведя взгляд от строчек и рассеяно оглядев кабинет, вспомнила про Сакуру, и тут уже ей перестало казаться диким возможное стремление человека к смерти. Сакура и Шира, если смотреть глобально, похожи не только внешне, но и психологически. Только у одной психика была изначально сформирована на неверных постулатах, а у Сакуры она была сломана. Шутка ли — осознать себя чем-то другим, отличным от того, чем ты себя считал? Хината слышала краем уха истории, когда находили детей в лесах, которые росли вместе с животными. Таких было мало, конечно, ибо шанс выжить маленькому ребенку в дикой природе ничтожно мал, но, если таковые встречались, то адаптировать их к жизни в нормальном обществе было практически невозможно. Они вели себя, как звереныши, не понимали, зачем им дают ложку или пытаются натянуть на них неудобную одежду, даже не могли ходить на двух ногах. Жуткое зрелище. Хорошо, что сама Хината никогда таких детей не встречала — от жалости и сострадания у нее бы лопнуло сердце. Мотнув головой, отбрасывая мрачные мысли, она снова углубилась в чтение. «„Сверх-Я“, Супер-Эго — это своеобразное отражение социального мира в психике человека, вместилище социальных правил, норм социального общежития, моральных запретов. Три функции Супер-Эго: совесть, самонаблюдение, формирование идеалов. В то время как „Оно“ рождается вместе с ребенком, „Сверх-Я“ развивается постепенно путем воспитания. „Оно“ эгоистично, „Сверх-Я“ ориентировано на общество. „Оно“ и „Сверх-Я“ пребывают в постоянном напряженном конфликте, который отражает конфликт общества и индивида (чтобы жить в обществе, человеку приходится ограничивать себя во многих желаниях).» Видимо, в этом причина. Шира совершенно не имеет представления, как жить в обществе. То есть, если судить по книге, у нее конфликт между «Оно» и «Сверх-Я» сведен к минимуму. Хината задумалась. Девочку не учили доброте, она не умеет делиться — не умела, во всяком случае, — не понимает, как можно сделать что-то для кого-то, ничего не прося взамен. Точнее, она, конечно, сделает, что ей прикажут, но это будет приказ… Как же все сложно, с ума сойти. Что Хината, кажется, и делала последние полгода — медленно съезжала с катушек. «Однако ни „Оно“, ни „Сверх-Я“ не могут проявить себя непосредственно. Свое объективное существование они получают через „Я“ (примерно совпадающее с сознанием). Я (Эго) — развивается по мере вступления в социальные отношения. Функция Эго заключается в том, чтобы обеспечить человеку возможность удовлетворения своих влечений во внешнем мире. „Я“ ребенка слабо и вначале пытается жить по установлениям „Оно“ (поэтому ребенок эгоистичен, капризен, зол), но со временем, постоянно наталкиваясь на противодействие взрослых, приобретает средства для адаптации в социальном мире, и начинает существовать по „принципу реальности“. „Я“ находится под давлением как „Оно“ (что проявляется в желаниях, вспышках агрессии, невротических симптомах), так и „Сверх-Я“ (чувство вины, депрессия, тревога).» Хината запуталась. То есть получается, что у Ширы искажено «Эго». За счет этого «Оно» — потребности, влечения, желания — выражено сильнее. «Сверх-Я» — это совесть, которая воспитывается родителями и окружением, когда ты, например, ударил кого-то, и чувствуешь вину, потому что знаешь, что так делать нельзя. Логично, что у Ширы совести в обычном ее понимании быть не может — она думает только о себе и о Хинате, только потому, что, опять же, хочет Хинату. Это ее желание — чтобы она всегда была рядом. Если она сможет сблизиться с кем-то еще, то снова повторится все то же самое — она будет хотеть другого человека, и ей будет плевать на то, что его желания не будут совпадать с ее собственными. Тем более теперь, когда, скажем так, сдерживающий фактор — хозяин — отсутствует. Если задуматься, то получится, что роль «Сверх-Я» в психике «переносится» в физический мир и выполняется хозяином. «Основная функция „Я“ заключается в интеграции „Оно“ и „Сверх-Я“ для обеспечения необходимой связи с внешним миром. Еще одна важная функция „Я“ — механизм психологической защиты, посредством которой слишком строгое „Сверх-Я“ может быть обмануто, а удовлетворение потребностей будет достигнуто без чувства вины. Защита позволяет осознавать только часть влечения (или вовсе перестать осознавать его), и найти для влечения такой объект, который является социально приемлемым, тем самым ослабляя интенсивность конфликта. Пример защитного поведения: старшеклассник испытывает сексуальное влечение к учительнице. Это влечение не может быть реализовано напрямую. Психологическая защита делает так, что подросток не осознает своих истинных желаний, вместо этого он увлекается предметом, который преподает эта учительница. Такое поведение одобряется и окружающими и его „Сверх-Я“.» Хината слышала от Сакуры слово «сублимация». Только Сакура приводила другой пример — человек, скажем, со склонностью к садизму, сублимирует свои желания, занимаясь хирургией. Он же режет человека? Режет. Человеку больно? Ну, если бы он не был под наркозом — то, разумеется, больно. Общество принимает хирургов? Да. А садистов? Нет, конечно. В целом это защитный механизм психики, благодаря которому снимается внутреннее напряжение за счет перенаправления энергии в приемлемое для социума русло. «Итого, личность трактуется как ансамбль иррациональных бессознательных влечений. Личность не осознает своих настоящих влечений, чувств и целей, постоянно находится в заблуждении относительно своей сущности и причин поведения. Свободы личности нет, самодетерминация отсутствует — если человек думает, что он что-то определяет в своей жизни, он себя обманывает.» Само… чего? Хината этого слова не знала, так что отложила книжку и на листке бумаги неровным подчерком вывела «самодетерминация». Она так делала со всеми незнакомыми словами, чтобы в последствии прочитать, что они значат, и за счет этого лучше понимать сложный текст. Черт, она сама себе начинала напоминать Сакуру с ее дотошным стремлением к знаниям. Интересно, а что она сублимирует, когда постоянно ищет новые способы лечения болезней? Желание убивать с помощью ядов? Хината хихикнула. Если оценивать все поступки людей с этой точки зрения, каждый, получается, перенаправлял свою энергию в приемлемое русло, скрывая тем самым от окружающих и самого себя истинную причину своих действий. «Доминантой жизни личности является стремление максимизировать удовлетворение врожденных влечений и одновременно минимизировать наказание (внешнее и внутреннее) за это удовлетворение. Конфликт неизбежен не только в связи с исходной „испорченностью“ человека, но и потому, что при отсутствии конфликта исчезает источник динамики личности.» Получается, все люди изначально плохие? Хотя стоп, а что вообще подразумевается под словом «плохой»? Хината задумалась. Если углубляться, деление чего бы то ни было на «хорошее» и «плохое» весьма условно. Например, убить человека — плохо. А если он угрожает убить еще пятьдесят? То есть получается, что в случае, если ты знаешь, что не убьешь его ты — он убьет других, и ты ничего не делаешь, вы оба злодеи. А если ты все же убьешь его, тем самым спасая жизни остальным? С точки зрения морали убийство — в любом случае плохо. А вот тут и включается защитный механизм психики — «Сверх-Я» оправдывает тебя тем, что ты спасаешь людей, а «Оно» помогает совершить убийство, потому что, по сути, это инстинкт. Хината убивала. И сейчас в ее голове крепко засела мысль — а чувствует ли она за собой вину? Получается, что нет, раз она может спокойно спать по ночам, строить семью, общаться с подругами, без угрызений совести обнимать сестру и отца… «Все поведение носит защитный характер. Человек в течение всей жизни пытается разрешить заданный ему собственной природой конфликт и вернуться в состояние равновесия. Гармоничная личность та, которая максимально овладела умением сдерживать порывы „Оно“ за счет усиления функции сознания. Человек по природе эгоистичен, а общество должно сдерживать людей, обеспечивая каждому примерно равные шансы на удовлетворение влечений. Эго принимает путь подчинения социальным требованиям как единственно возможный способ сохранить себя.» Жесть. Хината прочитала совсем немного, буквально несколько страниц, но голова уже лопалась от количества вопросов, которые было некому задать. Сделав вкладку на следующей главе, обещавшей заголовком рассказать про «Либидо и мортидо», она закрыла книжку, вернув ее на место и потянувшись. Срочно хотелось поговорить с кем-то, поделиться собственными мыслями, и она решила, что дойдет до цветочного магазина, где уже неделю покупателей радовала своей ослепительной улыбкой красавица Ино. Уйдя в фантазии, где она уже обсуждала с Ино интересную книгу, сама не заметила, как вернулась в кресло Сакуры и крутанулась на нем, босой ногой отталкиваясь от стола. Крутиться было классно, перед глазами все смазалось, и она от удовольствия прикрыла их, наслаждаясь ощущением качки. На очередном повороте она зацепилась пальцами на ноге за тумбу, стоящую под столом, и слегка сжала пальцы, захватив ручку выдвижного ящика. А, это же тот самый, в котором Сакура держала свою тетрадь с названием «Панацея». Хината кстати не так давно читала определение этого слова, и тем более ей было удивительно, что Сакура именно так назвала свой проект по исцелению. Ведь панацеей называют мифологическое универсальное средство от всех болезней. Ключевое слово — мифологическое, то есть, не существующее. Как-то не очень обнадеживающе для человека, который положил столько усилий на его разработку. А может, Сакура нарочно замахнулась на невозможное? Если ей удастся, точнее, когда ей это удастся, она войдет в историю как человек, разработавший лекарство от необратимого изменения в генах. А это будет значить, что наследственные болезни, которые передаются из поколения в поколение, им тоже можно будет вылечить. Невероятно. Хината очень верила, что все получится, ведь это же Сакура. Она всегда добивалась недосягаемых высот, а медицина — это ее. Так кто, если не она, превратит миф в реальность? Руки уже тянулись к толстой тетради в коричневом переплете. Она даже не заметила, как открыла ящик, и вот — пухлая тетрадка снова в ее руках, но сейчас Хинате не кажется, что она делает что-то зазорное. Она все равно ни черта там не поймет, но, тем не менее, это так завораживающе — смотреть на работу истинного гения. Как не можешь оторвать взгляд от каменной глыбы, из которой искусный скульптор как будто освобождает скульптуру, так и работа Сакуры сейчас тянула ее, любопытство отчаянно желало смениться восхищением, ей хотелось убедиться, что подруга на верном пути. И совершенно плевать, что Хината в этом понимает чуть меньше, чем в микросхемах. А про микросхемы она знала только то, что это какие-то штуки, над которыми сейчас работают ученые Конохи и Суны. И все. Тетрадь оправдала ее ожидания. Там была куча всего непонятного, написанного аккуратным, уверенным, круглым почерком. Были подклеены длинные бумажки с ломаными линиями — это кардиограммы, она много раз их видела, когда Сакуру еще вводили в кому на время периода, и все принадлежат Харуно, потому что линий две. Только у Сакуры может быть две линии кардиограммы, причем идущие не синхронно, а вразнобой — два сердца, которые бьются каждое в своем ритме. Хината глубоко вдохнула, прислушиваясь к ощущениям. У Сакуры две пары легких. Четыре штуки. Просто уму непостижимо. Зато кишечника всего около метра. Кто-то ей рассказывал, наверное, это все же была тоже Сакура, что у человека четыре метра кишечника. Четыре метра! И это при жизни. Когда человек умирает, мышцы кишечника расслабляются, он вытягивается, и его длина составляет пятнадцать метров! Хината, скорее всего, не поверила бы, если бы это ей сказал кто-то другой. С другой стороны, ниндзя учат основам биологии, хотя бы для того, чтобы шиноби понимал, где находятся жизненно важные точки. Просто на уроках так не заостряют внимание на таких вещах. Еще были подцеплены квадратные бумажки с результатами анализов мочи и крови, на некоторых было от руки написано красной ручкой «cito!». В них Хината вообще ничего не понимала, но видела, что одни показатели сильно меняются, а другие обведены ручкой и рядом стоят какие-то пометки. Безумно интересно. И так же безумно сложно. С какой страницы начались обычные рукописные заметки, Хината не заметила. Но помимо собственной воли жадно проглатывала прочитанное, не в силах оторвать взгляд от аккуратных, круглых букв, каждая из которых буквально кричала, что ее написала Сакура своей рукой. Тетрадь почти прочитана, но за пару десятков страниц до конца записи обрывались. Последний лист был неровный, будто на него что-то пролили и высушили, но Хинату интересовало совсем не это. Снова и снова она перечитывала последнюю запись, много раз перечеркнутые строчки, скачущие буквы, написанные не подчерком Сакуры. Точнее, это был тот же, круглый и аккуратный подчерк, но буквы скакали, имели между собой разные интервалы, и запись с каждой секундой казалась Хинате все страшнее и страшнее. Нет. Этого быть не может. Захлопнув тетрадь, она вылетела из кабинета, вихрем пронеслась по коридору и что есть мочи ломанулась к выходу, быстрее, еще быстрее. Уже на улице, когда мелкие камни стали ранить нежную кожу ступней, она поняла, что оставила туфли в госпитале, как и поняла то, что продолжает судорожно прижимать к себе коричневую тетрадь, забыв разжать пальцы в кабинете. Но теперь все это было неважно. Картинка сложилась. И изображение на ней было до того неожиданным, что пугало гораздо сильнее, чем должно было. Она неслась, сбивая неспешно гуляющих в выходной день людей, и, вопреки обыкновению, не останавливаясь и не принося своих извинений за причиненные неудобства. Сейчас у нее была только одна цель. Нужно срочно остановить все это безумие! Лишь вломившись в цветочный, где на нее недоуменно уставилась Ино из-за прилавка, она оперлась на стойку и стала, задыхаясь, пытаться что-то кричать. Но не могла — она забыла, как дышать, и все это время неслась по улицам, задержав дыхание, и теперь легкие горели, взахлеб заглатывая столь необходимый кислород. Несколько секунд бесплодных попыток — и она просто ткнула в лицо Ино тетрадь, другой рукой накрыв грудь, где бешено колотилось сердце.  — Эбонитовая сила… — испуганный взгляд Ино тоже снова и снова бегал по строчкам. — Да ну нахер, не верю…  — Останови… их… — прохрипела Хината, отчаянно стараясь восстановить сбитое дыхание. — Срочно!  — Не могу. — В бездонных голубых глазах появилось отчаяние. — Я не могу! У меня нет связи с Саске!  — Сакра… — Хината проглатывала гласные, но было более чем понятно, что она имела в виду.  — Нет, — отрезала Ино. — Даже если я захочу… — чуть мягче добавила она, — связь потеряна с ними обоими. Они теперь сами по себе, до конца миссии.  — Гребаный свет, Ино! Хоть что-то сделай! — Теперь глаза Ино расширились от изумления, что Хината выражается, но она тут же взяла себя в руки.  — Хина. Ничего не случится. Наши все уже отправились туда — Наруто тоже, они выдвинулись утром. На протяжении всей недели торгов вся окружающая местность в радиусе десяти километров будет под четким и бдительным наблюдением.  — Но ты же понимаешь, что все это значит? — почти пришла в себя Хината, обвиняюще ткнув пальцем в пресловутую тетрадь, которую все еще держала Ино открытой у своего лица.  — Это значит, что мы в полной жопе, — пожала плечами Ино, — потому что мы все это проморгали. И черт с ними, с остальными — главными дурами оказались именно мы с тобой. Но Сакура-то, получается, вообще наглушняк стукнутая!  — Она уже три года наглушняк стукнутая! — вдруг бешено заорала Хината, — ты что, совсем слепая, Ино?! У нее с башкой не в порядке, она псих, мать ее, а мы ВСЕ ЭТО ПРОМОРГАЛИ! И ТЫ ЭТО ЗНАЛА С САМОГО НАЧАЛА! ТЫ ПРОСТО, МАТЬ ТВОЮ, НЕ ПОМНИШЬ!  — Да не ори ты так! — перекричала ее Ино, вылетая из-за стойки и схватив Хинату за плечи, сильно тряхнув. — Сейчас не время истерить! Врубай апатию! Хината послушалась, и эмоции рывками отпустили, оставляя только логику и рассудок.  — Эти торги нужно остановить.  — Звездец. Те таблетки… — Ино прижала подбородок к груди, стараясь дышать ровно, — которые Сакура нашла возле дома этого урода…  — Это все продумано заранее, — закончила ее мысль Хината. Теперь ее не разрывали в клочья страх и злость от собственного бессилия, и мыслить стало легче. — Значит, у нас есть второй Шикамару.  — А это, в свою очередь, значит, — подхватила Ино, — что он спланировал даже то, что спланировал Шикамару… У меня даже слов цензурных нет.  — Вот и ответ, как Такеру, весь переломанный, оказался возле Конохи, хотя, если верить его словам — а ты лично убедилась в их правдивости, — он жил со своей семьей в Хотто. И именно там все и произошло.  — Полтора дня пути, и то для шиноби… — потянула Ино. — Почему никто из нас не задумался, как он переместился из страны Горячих Источников в окрестности Конохи? Ведь не дополз же?  — Мы все облажались, — сквозь зубы прошипела Хината. Она отлично знала, что сейчас вообще на себя не похожа, волосы растрепались, ступни сбиты в кровь, а на ладонях остались глубокие полумесяцы вмятин от ее ногтей, так сильно она сжимала кулаки.  — Надо выручать нашего демона, — кивнула Ино, резко срывая с шеи фартук. — До начала торгов неделя. Если поторопимся и будем бежать без ночлегов — доберемся за пять дней.  — Через час у главных ворот. И передай все, что мы узнали, Какаши-сану, — коротко кивнула Хината и так же стремительно покинула лавку, услышав вдогонку крик Ино: «Пилюли! Больше пилюль!» У нее был всего час, чтобы собраться. Они должны, просто обязаны успеть. Связи ни с кем, кто на этой миссии, нет — у всех печати от прослушки, на всякий случай, и Ино сквозь них не пробиться. Вся миссия спланирована как автономная, не завязанная на контроле действий через командный центр Конохи. А если они опоздают, может случиться непоправимое.

***

Когда они прибыли, их уже встречали. Четверо красиво одетых мужчин низко поклонились криво вылезшему из повозки старику, а следом — с двух сторон подали руки женскому силуэту, с ног до головы укрытому темным покровом плаща с очень низким капюшоном. Старик небрежно кивнул извозчику, тот, в свою очередь, слегка качнул головой, обозначая поклон, и хлестнул вожжами, направив лошадь с повозкой к конюшням. Там весь багаж разгрузят и перенесут в комнаты господина и его элиты, которые уже подготовили. Старик тяжело кряхтел, сильно цепляясь за перила и опираясь на свою трость, с очень дорогим набалдашником из натуральной кости. Земной шар в когтистой лапе был настоящим произведением искусства, и от того более сильный контраст создавала темная, морщинистая рука с поросшими белым волосом костяшками пальцев, сжимавшая его. Лестница вниз была очень крутая и длинная, но никто из их сопровождающих не предложил пожилому господину помощь — нижние не имеют права говорить без приказа. А старик был очень горд, и гордость не позволяла ему мараться об этих грязных выродков, которых он и за людей-то не считал, так, просто ходячие предметы. Силуэт следовал за ним, изредка натягивая капюшон пониже, чтобы не было видно лица. Если элита до встречи своего хозяина с другими господами покажет свое лицо, это считалось проявлением неуважения, кроме, конечно, случаев, когда хозяин сам отдавал такой приказ. Фигура тоже была полностью скрыта, лишь по нежному изгибу плеч да по плавной, изящной походке можно было понять, что это женщина. Когда долгий спуск закончился, и тяжело дышащий старик, наконец, смог передохнуть, смахнув испарину с морщинистого лба и над губой, где еще виднелись три волоска, символизирующих усы, элита обошла хозяина спереди и протянула из-под плаща сложенный платок, стараясь не показывать полностью узкую ладонь. Он грубо вырвал платок из длинных пальцев и ударил по нежной ладони, заставляя тут же убрать ее обратно под плащ. Все происходило в тишине, нарушаемой лишь отрывистым, хриплым дыханием старика да едва слышным шелестением ткани плаща, достающей до каменного пола. Впереди был коридор, довольно длинный и освещенный очень небрежно, кусками, там, где чадили факелы. Несмотря на достижения цивилизации, нормальное освещение здесь отсутствовало. Воздух был спертым, сильно пахло дымом, но ни один из четверых, сопровождающих странную пару, никак не показывал дискомфорт от чада огня на промасленных тряпках. Медленно и неспешно они миновали коридор, и небольшая процессия попала в помещение, разительно отличавшееся от всего, что было раньше. Пол тоже был каменным, но идеально гладким, настолько, что отражал тусклый свет от нескольких красивых ламп с шелковыми абажурами. Стены были густо задрапированы темно-красным бархатом и золотым атласом, создавая довольно интересный ансамбль цветов и структур, а посреди комнаты лежал очень большой аляпистый ковер, покрывающий две трети помещения, и резко контрастировавший с выдержанным стилем зала. На ковре располагались полукругом три небольших дивана, пять кресел и низкий, похожий на кофейный, стол со стеклянной столешницей и на резных ножках. Между двумя диванами стояла большая колба, наполненная белой жидкостью на две трети, и от нее шла труба, из которой выходило две гибкие, длинные трубки. Помещение было наполнено густым дымом — тут довольно часто курили кальян. Помимо двоих прибывших и четырех сопровождающих, в помещении оказалось еще трое мужчин, двое сидели в креслах, а третий на диване, тот, который курил. Шесть женщин сидели у дальней стены на коленях, опустив глаза, одетые совершенно по-разному, под вкусы своих хозяев. Тот, который курил кальян, был самым молодым из присутствовавших мужчин, не считая мальчиков-нижних, которым едва ли исполнилось лет по двадцать, а может, и того меньше. Именно он первым встал и трепетно поклонился вошедшему, но сделал это не так, как кланялись ему до этого — его спина осталась прямой, и он не опускал лицо, а смотрел прямо в мутные глаза дряхлого старика.  — Бабаи-сама, огромная честь познакомиться с Вами лично. Я — Горо, сын Акараши. Мой отец последние месяцы неважно себя чувствует, и предоставил мне честь представлять нашу семью на этих торгах. Старик молча окинул парнишку взглядом, не удостоив его даже обычного кивка головы. Двое других мужчин, постарше, едва услышав «Бабаи», тотчас же встали и тоже поклонились, но если молодой парнишка поклонился дерзко, глядя в глаза, то эти двое смотрели заискивающе, будто надеялись хоть как-то растопить лед почтенного господина.  — Асу, великий господин. Большая честь…  — Я Мода, выражаю Вам огромное почтение от нашей семьи, от моего отца, господина…  — Завали, — резко каркнул старик, злобно зыркнув на дерзких мальчишек. И плевать, что двоим из них глубоко за тридцать, для него они все были молокососами. Молодой, Горо, тут же расхохотался над сконфузившимся торговцем, снова слегка поклонившись старику кивком головы, и приглашающим жестом указал на диван:  — Бабаи-сама, желаете отдохнуть с дороги? Я привез саке с севера страны Рисовых Полей…  — У них отвратительное пойло. В конце концов, ваши безмозглые шлюхи принесут мне выпить? — Старик с трудом сел на диван, больше упав на него, нежели опустившись, и махнул тростью в сторону сопровождающих. — Пошли вон. Мужчины почтительно поклонились и вышли. Горо подозвал одну из девушек, сидящих у стены, и она приблизилась, низко опустив голову.  — Бабаи-сама, любое Ваше желание для нас будет честью исполнить, — усмехнулся парень, и старик резко приказал принести ему воды и разбавить ее лимоном, чтобы было кисло, но не очень. Девушку он даже не удостоил взглядом, обращаясь исключительно к Горо. Пока он ждал свое питье, атмосфера была заметно напряжена. Мужчины не решались продолжить беседу, которую вели когда он зашел, и с ним заговорить тоже не решались — он не производил впечатления человека, остро нуждающегося в общении. Старик промокнул лоб платком, и гаркнул, что у него болят ноги. Асу и Мода наперебой начали предлагать своих нижних, искусных в деле массажа, которые помогут снять боль уставшего господина, и только Горо дерзко посмотрел прямо в лицо старику:  — А где же Ваши нижние, великий господин? Наглый. Бабаи одобрительно скривил лицо, от складок больше похожее на моську шарпея, и пролаял:  — Эти дуры были совершенно бесполезны. Только жрали мою еду. Я от них избавился. Одна из них была куплена у твоего папаши, совершенная бездарность, как и он сам. — Бабаи ткнул пальцем в Моду, и мужчина заметно стушевался.  — Мне очень жаль, великий господин, что она принесла Вам неудобства. Позвольте загладить Ваше впечатление о наших нижних, примите от меня подарок. Я хотел продать этот деликатес, но, как только узнал, что Вы почтите нас своим присутствием на этих торгах, еще и с Вашим товаром, — он красноречиво взглянул на силуэт в плаще, неподвижно все это время стоящий за спинкой дивана, возле своего хозяина, — для меня будет большая честь…  — Ты дебил? — Резко перебил Бабаи. — Ты хоть немного можешь думать этим унитазом, который у тебя вместо башки? На кой хер мне твой деликатес? Я ее, по-твоему, трахать буду?  — Я совсем не это… — начал оправдываться Мода, тут же склонившись в поклоне.  — Да знаю я, — гаркнул Бабаи, вдруг смягчившись. — Черт с тобой, пришлешь ее сегодня ко мне.  — С огромным удовольствием, — облегченно выдохнул мужчина, заметно расслабившись. Девка принесла ему запотевший стакан с холодной водой и плавающей в нем долькой лимона, и старик трясущейся рукой забрал его, отпив, причмокивая. Держать холодный стакан в руках было ниже его достоинства, и он немного отвел руку, из которой стакан тут же перекочевал в руки силуэта, слегка звякнув, когда длинные ногти царапнули стекло. Горо заинтересованно посмотрел в сторону элиты, с особой интонацией спросив:  — Ваша элита всегда Вас сопровождает?  — Ты мне допрос решил устроить, щенок? — мерзко захихикал Бабаи. Горо улыбнулся. Этот парень понравился Бабаи. Молодой, задиристый, дерзкий. Истинный хозяин, не то что два овоща, сидящие рядом. Им под сорок, а ведут себя, как пятнадцатилетние девственники, впервые увидевшие бабу голой.  — Не сочтите за неуважение. Я искренне восхищен Вашим опытом, и если Вы считаете, что так надо — значит, так надо.  — А ты неплох, — улыбнулся мокрыми губами Бабаи. — Ты мне даже нравишься. Кто, говоришь, твой отец?  — Акараши.  — Ты — второе поколение твоего рода?  — Да, великий господин. Бабаи удовлетворенно откинулся на диване, закинув дурно пахнущие ноги в плетеных сандалиях на дорогую обивку дивана. Второе поколение, значит. Если род господ был старше трех поколений, друг другу представлялись с фамилиями, если моложе — то в их общине называлось только имя. Сам Бабаи был представителем пятого поколения своего рода. Сыновей у него никогда не было, как и дочерей, так что Шира была первым и единственным его ребенком.  — Ты можешь идти к остальным, — сказал Бабаи, и силуэт за его спиной слегка шевельнулся, будто замявшись, а потом уверенно прошел к столу, стоящему в центре полукруга диванов и кресел, поставив стакан хозяина на стол. Горо удивленно вскинул бровь, но промолчал, зато подал голос Асу:  — Твой господин разве сказал ставить тебе стакан на стол?  — Не сказал, — глухо раздалось из-под капюшона. — Я сама решила его сюда поставить. — Пока офигевший Асу приходил в себя от наглости рабыни Бабаи, сам старик хрипло расхохотался, и его смех был похож на бульканье.  — Да как ты смеешь дерзить? — возмутился Мода, от негодования даже привстав, но Бабаи жестом заставил его опуститься обратно на диван. Элита ничего не ответила, развернувшись и пройдя мимо нижних, сидящих у стены, в сторону коридора, ведущего еще дальше, под землю. — Бабаи-сама, я, конечно, не имею права… — начал он, но Бабаи прокашлялся, прервав возмущенную речь.  — Не имеешь. И ты даже малейшего представления не имеешь, что такое элита, щенок. Так что закрой рот, пока не опозорил свою семью еще больше. Мода тут же начал извиняться, отлично понимая, что такой, как господин Бабаи, одним своим словом может уничтожить всю репутацию их семьи. Он представлял последнее, третье, поколение, и если все пройдет гладко — его сын будет иметь в общине гораздо больший вес, чем сейчас имел сам Мода. Это понимали все присутствующие мужчины, так что никто и не подумал подкалывать его за откровенные заискивания перед знатным господином Акаи Бабаи. Старик тяжело потянулся за своим стаканом, но Мода опередил его, с широкой улыбкой протянув его Бабаи, на что он только презрительно хмыкнул.  — Это мои последние торги, — вдруг сказал он, от чего все мужчины застыли.  — Но почему? — не выдержал Мода после короткого молчания, в такой же нелепо-согнутой позе стоя над столом.  — Ты когда-нибудь чувствовал, что то, для чего ты был рожден, ты выполнил? — спросил Бабаи, не смотря конкретно на Моду, а обведя всех присутствующих взглядом. Все трое обескураженно покачали головами. — Потому что вы еще молокососы. Ты, — он небрежно кивнул в сторону Горо, — двадцать лет назад еще мамкину сиську сосал, а ты, — запотевший стакан качнулся в сторону севшего Моды, — даже не знал, что со своим стручком делать. А я уже тогда успел забыть об элитах гораздо больше, чем когда-либо знали вы трое, вместе взятые. Все благоговейно закивали, даже не пытаясь ставить его слова под сомнение. Бабаи с мерзким причмоком допил воду, и Горо тут же отправил свою девочку за новой порцией. Все-таки это было хорошее решение — выбрать Бабаи. Обстоятельства миссии сложились не просто удачно, а прямо-таки великолепно. Его авторитет был непререкаем, он был стар, и какие-то мелкие детали можно было сгладить, сославшись на возраст. Просто фантастическое везение. Не говоря уже про Ширу…  — С нетерпением жду, когда Вы представите Вашу элиту, — с улыбкой сказал Горо, — о Вашем товаре легенды ходят, а если эта элита, если так можно выразиться, Ваша «лебединая песня», то, должно быть, она…  — Да, — перебил Бабаи, не дослушав. — Она уникальна уже тем, что она моя дочь. Мой характер в красивом теле женщины…  — Бесподобно… — мечтательно вздохнул Асу, от чего сначала расхохотался Бабаи, а потом его поддержали Горо и Мода.  — Говоришь, как дебильный педик, — Бабаи с омерзением выплюнул это слово, и Асу тут же залебезил:  — О нет, ни в коей мере, великий господин! Просто моя семья всегда считала примером…  — Да, да, да. Мне восемьдесят семь лет. Из них семьдесят я слушаю одну и ту же херню каждые два года. Думаешь, выделился, педик? — от слов Бабаи Горо впал в исступление, заходясь в бешеном хохоте. Этот парень все же очень нравился Бабаи. Наверное, он даже жалел, что это не его сын, о чем в полупрозрачных глазах можно было прочитать при некотором старании. Асу нервно хихикал, уже наверняка поняв, что прозвище «педик», скажи его Бабаи-сама в начале торгов, навсегда плотно к нему приклеится, и теперь стал вести себя отстраненно и сдержанно, что, собственно, ни капли не помогало.  — Где эти придурки? — Бабаи не выпил даже половины своего напитка, гневно взглянув в сторону выхода из подземелий. — Я хочу отдохнуть. Вы тупы и утомительны.  — В сравнении с Вами — бесспорно, великий господин, — без капли лести в голосе заявил Горо. Быстро сделав жест одной из девушек, сидящих у стены — не той, которую отправлял за водой, а другой, — откинулся на спинку дивана, задымив кальяном. — Ваши вещи наверняка успели разгрузить. Может, Вам дать на вечер одну, — он небрежно кивнул в сторону нижних, — чтобы помогла с вещами?  — Чтобы я потом чесался после ее грязных лап? — прохрипел Бабаи. — Нет, этим займется моя дочь. Мужчины переглянулись. Эксплуатировать элиту? Заставлять ее делать ту работу, на которую сгодится любая нижняя? Это что-то новенькое. Но опять же — авторитет, он и в стране Медведя авторитет. Вслед за вернувшейся нижней вошли те же четверо, что встречали господина Бабаи. Когда старик с трудом, кряхтя и тужась, поднялся на слабые, тощие ноги с опухшими, воняющими ступнями, трое господ тоже поднялись и не сели, пока великий господин не покинул комнату, опираясь на свою трость и даже не попрощавшись. Четыре сопровождающих — больше, чем у кого бы то ни было на этих торгах. Не удивительно — Бабаи был исключительным случаем, когда наследственность и статус сохранялись и множились в одном роду, и именно на нем все величие прервется. Вопрос только когда. Ведь ему уже восемьдесят семь лет, а он еще в состоянии самостоятельно ходить, что уже было удивительным. На пороге старик, не поворачиваясь, прокряхтел:  — Не забудь, твой деликатес. Через четыре часа пусть будет у меня. Мода учтиво поклонился спине старика, отлично понимая, что тот даже не увидит. И Бабаи шаркающей походкой покинул зал.