***
Ино открыла глаза, ощущая ломоту в теле от усталости и неудобной позы, в которой она проспала черт знает сколько времени, но отдых все равно пошел на пользу. За окном было так же темно, как и когда она пришла в палату Ханаби, так что сложно было сказать, та же эта ночь или уже следующая, но судя по спящей Хинате, пальцы которой касались виска Ино, это была еще та же ночь. Осторожно выбравшись, постаравшись не тревожить уснувшую подругу, тихо вышла из палаты, бесшумно закрыв за собой дверь. В туалете оперлась руками о раковину, глубоко вздохнула и, включив холодную воду, умыла лицо. Уже отработанным движением выдавила пасту из тюбика прямо в рот, языком распределила ее по зубам и, набрав воды, покатала мятную свежесть за щеками и сплюнула. О щетке она задумывалась только тогда, когда в ней возникала необходимость, и каждый раз, выходя из туалета, успешно о ней забывала. К Цунаде она не могла пробиться ни физически, ни ментально — к приставленным у палаты Сакуры шиноби прибавили заглушки на стенах, запирающие чакру внутри палаты и не давая попадать ей извне, так что телепатия Ино не работала. Иногда ей казалось, что без наставницы она не справится, но доступ был закрыт по всем направлениям, и приходилось принимать тяжелые решения самой. К тому же она не знала, что происходит в той злополучной палате, но то, что Цунаде и Шизуне так долго ее не покидали, давало робкую надежду на то, что Сакура сможет выжить. Она вернулась к Саске, с удовлетворением отметив, что показатели стали лучше и выровнялось сердцебиение, и засветившимися ладонями прошлась от его щиколоток вверх к бедрам, устраняя ожоги и снимая болевой синдром. Он четвертые сутки был без сознания, но Ино готова была, положа руку на сердце, сказать, что его состояние в тысячу раз лучше, чем у Сакуры. Его лицо ее стараниями больше не напоминало запеченный картофель, все больше обретая знакомые точеные черты. На самом деле весь удар пришелся на Сакуру, так что, учитывая, каких масштабов был взрыв, он еще легко отделался. Главное — им с Наруто удалось запустить сердце, а молодой организм, ожив, сам помогал в лечении собственными резервами. У Ино был сильный соблазн отключить его от анестезии, чтобы он пришел в себя, но она понимала, что боль слишком сильная, несмотря на хорошие тенденции касательно выздоровления. Цунаде восстановит оторванную руку, ожоги уже перестали покрывать все тело, лишь в некоторых местах еще не зажив, потому что у Ино чакра тоже не резиновая, но все поправимо. Волосы отрастут, ресницы и брови — тоже, кожа восстановится, ребра срастутся за месяц и сами, их было сломано всего три, и переломы закрытые, легкие не задеты — да вообще критическая точка была преодолена еще в пустыне. Саске невероятно вынослив, и Ино это радовало. Ей было сложно представить свою жизнь без него. Они стали довольно близки, и Ино хотела верить, что она сыграла пусть небольшую, но роль в его социализации. Она прекрасно понимала, как после всего, что случилось в его жизни, ему должно быть было сложно вернуться в деревню, ловить на себе презрительно-испуганные взгляды, заново завоевывать доверие. Восстанавливать хрупкие узы дружбы. Ино ласково провела светящейся ладонью по его щеке, улыбнувшись от растущего чувства гордости. Она вытащила его. Справилась сама, хотя до этого момента была уверена, что без Цунаде и Сакуры медик она посредственный. Ан нет, у нее получилось. Хорошо, что с Ханаби все время была Хината — девочке, как никогда, требовалась поддержка, и Хината отлично справлялась с этой ролью. Ино не могла не подумать, что слова подруги о глазах для сестры были вызваны усталостью и отчаянием, но, зная Хинату, она вполне могла пойти до конца. В ней удивительным образом сочеталось себялюбие и жертвенность, причем не наигранная, а искренняя, идущая от сердца. Для дорогих ей людей она могла пойти абсолютно на все, без доли сомнения, и Ханаби входила в их число — Хината трепетно любила младшую сестру. Ино не ощущала в себе подобной уверенности, хотя, кто знает, окажись она в подобной ситуации… Как ей хотелось поговорить с кем-нибудь. Ни о чем. Просто на несколько минут отвлечься от тяжелых мыслей, от постоянного напряжения, от переживаний. С тоской посмотрела на Саске, ощутив безумное желание сорвать с него кислородную маску, привести в чувство и разрыдаться у него на груди, зная, что он не будет спрашивать, в чем дело, не будет пытаться докопаться до сути ее переживаний, а просто утешит. Не важно, в чем было дело, но, общаясь с ним, Ино чувствовала себя прежде всего человеком, и только потом красивой женщиной, чего в общении с другими мужчинами ей обычно не удавалось. Был еще Сай, но с ним все равно было немного не так — она лишь недавно начала открываться с ним, как личность, и иногда не могла вести себя естественно. А с Саске после его возвращения она изначально не пыталась никого из себя строить, и, черт возьми, насколько это было легче. Внезапно в голове раздался сигнальный звоночек. Ино резко выпрямилась, напоследок пробежав взглядом по показаниям приборов, и, убедившись, что все хорошо, вылетела из палаты, громко захлопнув за собой дверь. В больнице Суны она знала только три направления — к палате Саске, к палате Ханаби и к закрытому коридору, который постоянно находился под охраной, и где уже четыре дня ее наставница боролась за жизнь Сакуры. И то, что Цунаде покинула зону изоляции, означало только одно: битва окончена, и ей было просто необходимо узнать, какой у нее исход. Цунаде плакала. По старушечьим щекам, потемневшим и испещренным глубокими морщинами, катились слезы, пока Шизуне пыталась прибрать седые всклоченные пряди волос наставницы. На Шизуне тоже было больно смотреть, насколько она осунулась и побледнела, и Ино, столкнувшись с ней взглядом, понимающе хмыкнула — ее лицо тоже украшали жуткие синяки от недосыпа. Так она и застыла на пороге, глядя на старуху, которая лишь отдаленно напоминала Цунаде, не в силах задать тот самый, очень важный вопрос, ответ на который был слишком очевиден. Паника сковала горло, и Цунаде, подняв на нее мутные бесцветные глаза, ответила на так и не заданный вопрос: — Бесполезно. Ино вздрогнула от этого короткого слова, произнесенного незнакомым, скрипучим голосом, и ощутила жжение в глазах. — Она умерла? Цунаде молчала. Шизуне едва держалась на ногах, но упорно пыталась превратить седое гнездо на голове Цунаде в подобие порядка, и, не глядя на Ино, коротко бросила: — Сама посмотри, если хочешь. — Меня не пропустят, — попыталась сопротивляться Ино, не понимая, почему вообще говорит это. В голове был полный ступор. Сознание отказывалось воспринимать услышанное, и она меньше всего хотела идти туда, где ее «не верю» больше не будет иметь власти над фактами. — Пропустят, — тихо выдохнула Шизуне. Цунаде закашлялась и устало откинулась на диван, закрыв глаза, заставляя Шизуне прекратить ее бесполезное занятие и тоже опуститься рядом. Ино своими глазами видела, как она заснула еще до того, как ее ягодицы коснулись сидения, и Цунаде сморщенной рукой слегка оттолкнула завалившуюся на нее помощницу на другую сторону. — Я сделала все, что смогла, — в голосе Цунаде была горечь. У Ино больше не было сил смотреть на иссохшее старое подобие своего учителя, на то, как слезы теряются в складках темной кожи у губ, на бессильно опущенные руки… Охранявшие вход в крыло шиноби ничего у нее не спрашивали. Просто расступились перед ней, без каких-либо церемоний и дознаний. С каждым шагом, приближающим ее к нужной двери, сердце начинало биться быстрее. Привыкнуть к смерти сложно, даже будучи ирьенин, а смириться со смертью кого-то столь родного и близкого вообще невозможно. Рука легла на ручку двери, и металл обжег ее ладонь, заставив глубоко вздохнуть, борясь с подступившими слезами и тошнотой. Она этого не вынесет. Пока она не зашла туда, она сможет, пусть недолго, но утешать себя мыслью, что все еще можно исправить. Стоит ей преодолеть эти пять сантиметров двери, отделяющих ее от Сакуры, и больше не будет незнания, которое было даже сейчас, несмотря на то, что по Цунаде уже было отлично понятно, чем все закончилось. Она не знала, что скажет Хинате. Как отреагирует Наруто. Точнее, знала, но слабо представляла масштабы того, что случится. Как после этого они все будут смотреть в глаза друг другу? Как она сможет строить свою жизнь, встречаться с Саем, дружить с Саске и Хинатой, тренироваться с Шикамару, если они всегда — всегда — будут смотреть друг на друга и понимать, что это они поспособствовали осуществлению плана чокнутого фанатика, из-за которого Сакуру разорвало собственной бомбой Хвостатого изнутри? Пальцы соскользнули с ручки, и дверь медленно и тяжело открылась, лишая Ино последней возможности отступить. В нос ударил целый букет запахов: густой металлический запах крови, отдушка детской присыпки, сладковатый аромат гниющего мяса. Даже спирт, который безуспешно глушил все предыдущие запахи, будто отдавал тухлятиной. Ино смотрела прямо перед собой, видя только сочленения трубок, массивы аппаратов, поддерживающих жизнь, два кардиомонитора, упорно показывающие прямые линии и давно переставшие издавать сигнал тревоги по этому поводу, жуткие конструкции над тем, что должно быть койкой, удерживающие то, что можно назвать телом, практически на весу. Сакуры за всем этим было почти не видно. Ино осторожно переступила через многочисленные провода, тянущиеся по полу, и обошла приборы, уже не в силах остановить себя. Если несколько минут назад она колебалась, заходить ли сюда вообще, то теперь должна была увидеть, рассмотреть, понять, доказать собственному упрямому рассудку, что поделать ничего нельзя, потому что надежда агонизировала, травила мозг, но умирать упорно отказывалась. Прямо как Сакура. Ино видела сердце в груди еще живого человека лишь раз в своей жизни. Оно ритмично билось и выглядело, как кусок мокрого мяса, зажатого между серо-розовыми легкими. Ее тогда чуть не вырвало, и Цунаде приказала ей покинуть операционную, решив уже тогда, что Ино не создана для операций. Сакура в этом плане всегда была более хладнокровной. Для нее человек был на первом месте, но стоило ему оказаться перед ней на операционном столе, она уже не воспринимала его как человека. Это был механизм, в котором что-то сломалось, и ее задача была починить неисправность. Никакого отторжения. Ни капли брезгливости. Просто выполнить свою задачу, запустив руки в чужое тело по локоть, а вечером после этого бегать по Конохе, пытаясь найти приют бездомному котенку, подобранному возле больницы. В этом была вся Харуно. Как же это было давно, даже не верится. Ино хорошо знала Сакуру. Лучше многих, она в этом не сомневалась. И от этого было еще тяжелее видеть, что в ее тело входят с десяток иголок капельниц и столько же трубок, выполняющих за ее организм все функции поддержания жизни. Тихо шумел аппарат по очистке крови, шипела машина, заставляющая единственное не разорванное побочное легкое дышать, нижняя часть лица обильно обмотана бинтами, подчеркивающими бугор на шее, будто у нее вырос огромных размеров кадык. Изломанные, изорванные крылья казались старой драпировкой, давно заброшенной из-за ветхости, хвост был кривой в трех местах, согнутый под неестественно прямыми углами. Кожа, сохранившаяся лишь на кончиках пальцев рук, была серо-синяя, как у трупа. — Ками-сама, Сакура, чем же ты так согрешила, что заслужила такое?.. Ино посмотрела на ее сердце, выставленное напоказ, неподвижное и безжизненное, окруженное двумя мокрыми тряпками порванных легких, и подрагивающее, когда снизу машина надувала воздух в побочное легкое — единственное, что вообще, пусть насильно, но функционировало в распахнутой грудной клетке. Ключицы торчали вертикально, было видно всю разорванную гортань, даже шейные позвонки — правой половины шеи просто не было. Она опустилась на колени перед койкой, по-детски размазывая слезы по лицу тыльной стороной ладони. Вот и все. Цунаде была права — она сделала все, что смогла. Точнее, она сделала невозможное — она умудрилась заставить жить это подобие искалеченного тела, задействовав ресурсы, которых бы хватило для реанимации трех трупов, и то, скорее всего, самое главное — мозг — умер еще там, в пустыне, а это значит, что сколько бы им ни удавалось поддерживать жалкое существование этого трупа, Сакуры уже нет. В существование аморфной души, не зависящей от тела, Ино не верила. Ученый не может верить в то, что нельзя доказать. А вот то, что без мозга человек уже не является человеком, в нее было вбито прочно и основательно. Уровень владения клановыми техниками Яманака у Ино был заоблачным. Она могла вытянуть воспоминания из покойника, если с момента смерти прошло до десяти минут и мозг не был поврежден. До нее такого не удавалось никому, Ино не без повода гордилась собой, но сейчас, в данную минуту она презирала себя за слабость. Рыдая перед тем, что осталось от Сакуры, она не могла заставить себя даже попытаться пробиться в ее разум, чтобы хотя бы узнать, есть ли куда пробиваться. От одной мысли о возможном вторжении в ее сознание Ино бросало в неосознанную дрожь, волнами накатывала паника, и она ничего не могла с этим сделать. Не могла перебороть ужас, о причинах которого забыла. Лучше не уметь, чем уметь, но не сделать из-за собственной трусости снова пережить что-то, о чем она даже не помнит. А Ино умела. Но не смогла себя заставить. Чувство вины оглушало, нарастая с каждым судорожным всхлипом, и Ино была виновата, страшно виновата перед Сакурой, но… Какая же она жалкая.***
Пальцы судорожно сжимали куски плоти, приставляя их к остову тела. Джуби с презрительной ухмылкой смотрела на его потуги, сложив руки на груди, изредка начиная хихикать, когда на Саске накатывало отчаяние от бесполезности его затеи. — Еще не надоело? Саске проигнорировал вопрос, выругавшись, когда понял, что пытается соединить предплечье и голень. Джуби расхохоталась. Саске взбесился. Тварь снова зашлась истошным воплем, а слепые глаза перед ним подернулись влажной дымкой, словно еще немного — и она заплачет. Саске закатил глаза, стараясь удержать рассудок в здравой колее, с которой сбивала чудовищная головная боль, и принялся дальше подбирать куски тела друг к другу. Эта мозаика из фрагментов человека уже порядком начинала раздражать. Слабо верилось, что что-то получится, потому что за очень долгое время — ему казалось, что прошло уже не меньше суток, если не двое, — удалось собрать только фрагмент кисти, который лежал на груди Сакуры, показывая ему непристойный жест. Ему нужно было отвлечься. Если он сойдет здесь с ума, под гиканье Джуби, он точно ее не спасет. Он встал, отряхнув колени от каменной крошки, и направился в сторону кратера, разделяющего эту часть подсознания и еще не уничтоженные до конца лабиринты, и голос Сакуры издевательски выкрикнул: — Куда же ты, Саске-кун?! Он стиснул зубы в бессильном гневе и двинулся дальше, мысленно приказав твари не сходить с места. То, что она говорила ее голосом, было просто невыносимо. Она не имела ни малейшего права красть ее лицо, ее голос, даже чертовы нежно-розовые пряди на ее голове выводили его из себя. Еще долго его преследовало эхо ее зова и перемежавшего нежные слова смеха, язвительного и злого. К Джуби у него не было ни капли сострадания. Он мечтал убить ее, задушить голыми руками, но практика уже показала, что это не его поле боя, и он бессилен причинить ей существенный вред. Сделать больно — да, безусловно, управлять ей — легко, но убить… Это была битва Сакуры, которую она проиграла, а он лишь оказался случайным свидетелем ее поражения, смешной со своими жалкими потугами привести ее в чувство и заставить снова вступить в бой против заведомо более сильного противника. Должно же остаться хоть что-то светлое в ее душе. Хотя бы одно воспоминание, которое поможет ему собраться с силами и продолжить начатое. Он отказывался верить, что ничего не осталось, ведь в его памяти еще осталось то тепло, что она ощущала, будучи младенцем на руках матери. Жаль, что мозг не позволяет запоминать и осознавать такие вещи. Такую безусловную любовь можно испытать только в объятиях мамы, когда она — это центр мира, главная защита, источник ласки и еды, и Саске был почти счастлив за Сакуру, что хотя бы ее младенчество было безоблачным и счастливым. Детства он не видел, но помнил со стороны — как она отзывалась о Наруто, будучи глупой двенадцатилетней девчонкой, что он такой балбес из-за того, что сирота. Ей было очень тяжело понять Наруто, потому что она с таким не сталкивалась, но она и правда изменила отношение к нему, стоило Саске ее одернуть. Старалась ставить себя на его место, хотя балбесом он от этого быть не перестал, и Саске невольно улыбнулся этой мысли, выбираясь из кратера у одного из коридоров лабиринта. Двери едва заметно светились, и Саске облегченно выдохнул — он попал в осознанную часть, и это сильно облегчало ему жизнь, потому что подсознание обычно хранит страхи и неразрешенные проблемы, а в сознательной части разума можно было найти что-то, что придаст ему хоть каплю душевных сил. Собственные были на исходе уже давно, Саске держался только на упрямстве, но и у его упрямства, как оказалось, есть обозримые границы. Двери с первой по четвертую ему не подошли. Первая тренировка с Цунаде даже на поверхности пузыря памяти выглядела больно, вторая дверь скрывала их перепалку с Ино из-за какого-то пустяка, за третьей было созерцание фотографии их команды номер семь, что явно по времени совпадало с его обучением у Орочимару, за четвертой — первая операция на живом человеке. Жутковатое зрелище, но Саске отнесся спокойно — Орочимару был сторонником экспериментов над людьми, приносящими самые интересные результаты. Так что он видел вещи и похуже. Несколько комнат были разрушены, и он, переступая через разбитые стены и крупные валуны, оставшиеся от потолка, если это можно было так назвать, переместился в другой коридор, уже начав немного понимать систему. Сознание Сакуры было круговым лабиринтом, почти в центре которого находилась могила Джуби, только он еще не до конца сообразил, как конкретно делятся сознательные и бессознательные коридоры. Так что когда сквозь начавший сгущаться туман он заметил красное свечение, исходившее от одной из дверей, без сомнений двинулся туда, не задумываясь, что прошлая красная дверь была средоточием боли и мучений для Сакуры. Сфера была маленькой и красной, у Саске даже создалось ощущение, что это то же воспоминание, что он уже видел, но ощущение от нахождения в самой этой комнате было несколько иным. Так что дальше он решил действовать на свой страх и риск — уже уверенно погрузил руку в густую субстанцию, ухватившись пальцами за маленькое ядро…***
— Поцелуй меня. — Он поперхнулся, опешив, и уставился на Саске, который смотрел в противоположную от него сторону, будто нарочно не сталкиваясь с ним взглядом. — Учиха, ты в своем уме? — с трудом выдавил он, ощутив, как сердце пропустило удар. — А что такого. Мы ведь уже целовались, ты сама сказала. — Ему показалось, что он ослышался, настолько невозмутимым оставалось лицо Саске, но колени предательски задрожали, стоило ему подумать, что это только что сказал Саске на самом деле. — Саске, ты был пьян, я была зла — мы просто соприкоснулись губами! — срывающимся голосом выпалил он, — это даже поцелуем считать нельзя! — Тогда поцелуй так, чтоб можно было считать. Мир встал с ног на голову, стоило ему представить, что то, о чем он столько мечтал, вот так просто становится возможным, и одновременно с этим его сковало отчаяние. В голове рефреном звучало, что это опасно, что он опасен, и если он поддастся своей слабости, то подвергнет Саске неоправданному риску. И лишится последней надежды заставить молчать свое взбесившееся сердце, каждым ударом о ребра изнутри вынуждающем поддаться. — Да что ты делаешь, Учиха! — он взвыл, понимая, что борьбу с самим собой позорно проигрывает, и один взгляд на губы Саске буквально сорвал крышу, но, видимо, капля благоразумия у него еще осталась — он так и застыл, не делая никаких попыток приблизиться. — Не хочешь — не надо. Мы не дети, могла и прямо сказать. — От холодных слов Саске мир посыпался осколками. Мелко задрожал, глядя на то, как он встает с дивана и сгребает в охапку свой пиджак, поправляя пустой рукав рубашки, и мысленно проклял себя за невыносимое желание вернуть предыдущий момент, заключить его в янтарь и бесконечно наслаждаться вечно срывающейся с совершенных тонких губ фразой: «Поцелуй меня так, чтобы можно было считать». — Да причем тут не хочу. Не могу. Нельзя, Саске, — сам понимал, как жалко сейчас звучат его слова, но они срывались с языка быстрее, чем он успевал их обдумать, — не издевайся, пожалуйста, надо мной, — последнее вообще прозвучало как мольба, но в груди было больно от двойного сердцебиения, из-за которого шум в ушах был неестественно громким. Он столько раз представлял себе этот момент, что было трудно отличить, где заканчивается его вымысел и начинается реальность. — Издеваешься как раз ты, Сакура. — Он чуть не поперхнулся от тона Саске. Было трудно осмыслить тот факт, что его отказ мог уязвить Учиху, но факты были налицо. — Определись, что тебе нужно. Говоришь, что любишь, а сама боишься. Если уж делаешь такие заявления — умей отвечать за них. Ненавижу неопределенность. — Саске направился к выходу из кабинета, а он смотрел на его широкую спину, почти плача от тоски, ведь он сам уничтожил возможность исполнения своей мечты. Собственными словами. Ведь вся эта ситуация в кои-то веки напрямую зависела от него, а не как тогда, когда Саске на его глазах предавал деревню, покидая ее ночью, чтобы обрести силу. Тогда он сделал что мог, но всё решил Саске. Теперь вся ответственность за агонизирующую мечту ложилась на его собственные плечи. Он встал и сделал пару быстрых шагов за ним, с силой сведя крылья за спиной и рефлекторно сцепив дрожащие пальцы в замок, стоило Саске повернуться в проходе. — Я не… Да за что ты так… — бессвязно простонал он, парализованный тяжелым взглядом Саске, и когда он двинулся ему навстречу, трусливо закрыл лицо ладонями, признавая свою полную капитуляцию. Дальше все как в тумане. Сердца колотились с такой силой, что он слышал, как трескается грудная клетка от напряжения, скованного в ней, когда лицо Саске оказалось так близко от его лица. Он пробормотал какую-то чушь, Саске что-то ответил, а дальше — робкое прикосновение губ к губам, и он ощутил, что по телу разливается жар стыда и неловкости, из-за чего он даже не подумал закрыть глаза. Как и Саске. Изучающие, неумелые касания друг к другу — стыд ушел, оставив их один на один, и он с трудом оторвался, легко подтолкнув его обратно к дивану, с необъяснимым триумфом наблюдая, как Саске сел. И с едва заметным вызовом во взгляде посмотрел на него, сжигая этим взглядом в нем все остатки сомнений и угрызений совести, практически давая разрешение больше не сдерживать себя…***
…Саске резко вдохнул, стараясь как можно быстрее отделить себя от Сакуры из ее воспоминания, и мотнул головой, приходя в чувство. Пережить их первый поцелуй вот так для него было откровением. Он тогда, почти год назад, даже не задумывался, каких душевных мук это стоило Сакуре. Попытался вспомнить собственные эмоции, и для него стало неожиданностью, что он тогда не испытывал ничего подобного ее чувствам. Да, он спровоцировал ее, да, он хотел ее поцеловать, но это было просто желание поцелуя, ничего больше. Интерес. Если бы у него была возможность вернуться в прошлое и изменить этот момент, он бы придушил себя прежнего и отнесся бы к Сакуре по-другому. Например, не стал бы откровенно ее припечатывать к стенке, фактически не оставляя выбора своей формулировкой вопроса: «Поцелуй меня, ну раз нельзя, значит, не очень-то хочешь, ладно, я пошел». Это было как минимум жестоко с его стороны. — Поражен, какой ты ублюдок, да? — раздался насмешливый голос Сакуры за его спиной. — А как ты насиловал ее — не хочешь пережить от ее лица? Зрелище презабавное, гарантию даю. Саске резко повернулся, почти мгновенно сковав своей волей Джуби, стоявшую у входа и с мерзкой ухмылкой его разглядывающую. Видимо, он потерял контроль над ней, пока был погружен в воспоминание, и эта тварь неизвестно, сколько ошивалась тут… Джуби сама подошла к нему, повинуясь его немой команде, и он сжал пальцы на ее горле, наслаждаясь дрожанием под пальцами: — Ты сделала что-нибудь, пока я был занят, о чем я должен знать? Она промолчала, и Саске с нескрываемым удовольствием заставил ее хрипеть от боли, еще больше разозленный ее словами и пережитым воспоминанием. А ведь та ситуация что-то изменила в Сакуре, раз оно стоит в одном ряду с тем, первым, о котором Саске не мог вспоминать без содрогания. — Ну? — Вы все сдохнете, — яростно проблеяла Джуби, и его пальцы сжались на ее глотке еще сильнее, заставляя зайтись в тяжелом захлебывающемся кашле. — Конечно, — спокойно согласился Саске, — только ты этого уже не увидишь. Джуби скептически прищурилась, явно показывая, что она думает о нем и его словах, но Саске уже было плевать. За спиной твари, так чудовищно изуродовавшей внешность Сакуры своей грязной сущностью, светились белые, слепые глаза, испещренные мелкими полопавшимися капиллярами. Саске улыбнулся и разжал пальцы, отпуская горло Джуби, которая тут же отступила и, закашлявшись, принялась растирать шею. — Ты долго тут все равно не продержишься. Я не могу тебя убить, но и ты меня тоже не можешь, — прохрипела тварь, растянув губы в жуткой улыбке, которая заметно поблекла, когда она наконец обратила внимание на Саске. — Не могу, — он недобро ухмыльнулся, — но она может. Джуби обернулась, и Саске едва не рассмеялся, настолько преобразилось ее лицо, застыв испуганной маской на знакомых до боли чертах. — Этого быть не может, — медленно проговорила она, — ты же почти сдохла! Как, как?! — она сорвалась на истеричный крик, и Саске, слабо понимая, как у него получилось, но опьяненный осознанием победы, посмотрел на ту, что стояла в проходе, — неуверенно, шатаясь, но стояла, буравя слепыми глазами Джуби. На теле были четко видны полосы в тех местах, где части тела соединялись друг с другом. Они еще не срослись окончательно, но это был первый шаг — Саске понимал, что это только начало. Да, разрушения, что учинила в ее сознании Джуби, огромны, но, в конце концов, даже Коноху отстроили заново, значит, и эти руины они восстановят, и Саске точно не останется в стороне. Саске посмотрел на искалеченную душу Сакуры, и внезапно понял, что это она его направляла. Она знала, что ей нужно, и из последних сил внушила ему желание, которое не могла исполнить сама, чтобы это дало толчок к тому, что он безуспешно пытался сделать руками — собрать куски в единое целое. Ей просто хотелось понять, ради чего нужно снова истязать себя борьбой, и это воспоминание помогло ей вспомнить. А ему — осознать до конца, насколько сильно он влиял на ее жизнь, даже будучи предателем деревни, находясь неизмеримо далеко от нее, предавая ее снова и снова, вытирая ноги о ее любовь… — Дурак, — вдруг выплюнула Джуби. — Она все равно никогда не станет прежней. Она — демон, и даже моя смерть этого не изменит. Так что ты, по сути, променяешь шило на мыло, и рано или поздно она поймет, что я была права, и тогда тебе придется убить уже ее. Ты готов к такому исходу? — злобный оскал окончательно стер остатки человеческого с ее лица. Саске взглянул на нее уже без ненависти, лишь с бесконечным презрением, которое даже не пытался скрыть. — В отличие от тебя, она не чудовище. И никогда им не станет. Он не даст этому случиться. Он во многом виноват перед ней, и чувство вины никуда не делось, но в его власти помочь ей излечиться от этой раковой опухоли на ее психике, а значит, он сделает это, во что бы то ни стало. Оставалось только уничтожить последнее препятствие, мешающее началу ее исцеления. Слепые глаза уставились на него в немом ожидании. И Саске, чувствуя, как разум распадается на осколки, сказал первое, что пришло в затуманенную болью голову: — Фас. Комнату огласил чудовищный крик.