Не по закону Природы

Саске спал без анестезии уже вторые сутки, и его состояние было почти таким, каким должно быть в норме. Ино ждала, когда он проснется, и одновременно с этим боялась этого момента, будучи уверенной, что он спросит про Сакуру. А сказать было нечего. Нет, конечно, она могла ему рассказать, что она дышит через трубку, сепсис с крыльев пошел вглубь спины, почти поразив нерабочее побочное легкое, кончики пальцев стали черными, кровь очищать становится все сложнее, потому что уже два аппарата сломалось… Но вряд ли это именно то, что он хотел бы услышать. Глядя, как мерно вздымается его грудь от глубокого спокойного дыхания, она грызла идеальные ногти, уже отросшие до неестественной длины. Он выглядел достаточно хорошо для человека, неделю назад оказавшегося в эпицентре взрыва, но перед глазами Ино каждый раз, когда она смотрела на Саске, вставала картина почти распятой на аппаратах Сакуры, с раскрытой грудной клеткой и мертвым, потемневшим сердцем в ней. Как заветренное мясо. Цунаде все еще находила в себе силы лечить ее, но даже ей - Ино была уверена - было понятно, что это бесполезно. Если бы не задержка перед тем, как на Сакуру надели ошейник, она уже давно была бы мертва во всех смыслах, и даже аппараты не смогли бы поддерживать подобие жизни в трупе. Но хоть одной проблемой было меньше — Шикамару рассказал, как они с Какаши и Гаарой решили объяснить бешеный всплеск чакры недалеко от Суны, которой засекли агенты Райкаге. Все свалили на Наруто. Да, это был хороший ход — Гаара солгал, что это было боевое учение, на котором Наруто выпустил демона-лиса, запечатанного в нем, и, пусть с сильными сомнениями, но Райкаге удовольствовался объяснением. Хорошо, что остальные Каге не требовали объяснений, хотя были вполне обоснованные сомнения, что они ничего не знают. Скорее всего, просто ждут. Перемирие — штука хрупкая, а то, что Коноха помимо Джинчуурики Девятихвостого владеет еще и Джинчуурики Десятихвостого, сильно подрывало доверие остальных трех крупнейших стран. Страна Ветра в счет не шла — Гаара, пусть и не позволил Сакуре восстановиться за счет собственного Бьякуго, все равно был на их стороне, хоть и принял нелегкое решение по мерам безопасности от Сакуры. Все же он Казекаге, и безопасность жителей Суны была для него на первом месте, так что осуждать его было не за что. Но Ино все равно была на него зла. Ее выводило из себя то, что он отказывался поддаться уговорам Цунаде, а Какаши так вообще повел себя как тряпка — не настоял на спасительном для Сакуры освобождении от ошейника. Нет, с точки зрения глав скрытых деревень, может, их решение и было верным, но это же Сакура, черт возьми! И это по их вине с ней произошло все то, что произошло! Ино не могла с этим смириться. И с собственной трусостью, нахлынувшей на нее в палате подруги, тоже смириться не могла. Факт оставался фактом — спасать нечего. Может, первые мгновения после взрыва, когда у Сакуры еще работал Бьякуго, усиленный аналогичной техникой Цунаде, у нее был шанс, но теперь было поздно. Смерть тела была вопросом времени, счет которого шел на часы, а мозг… Нет, про мозг думать нельзя. Даже одна мысль о том, чтобы попробовать перебороть себя и снова зайти в пахнущую гниением и кровью палату, чтобы выяснить, жива ли еще Сакура как личность, вызвала сильную дрожь. Как и каждый раз до этого. Веки Саске, лишенные ресниц, дрогнули, и Ино ощутимо напряглась. Внешне она была спокойна, но руки затряслись независимо от ее попыток сохранять холодную голову и успокоиться, а когда он открыл глаза, и вовсе не смогла сдержать нервный смешок. Но тем не менее пришлось признать, что она испытала облегчение, увидев расфокусированный взгляд Саске, бессистемно блуждавший по потолку.  — Где я? — спросил Саске чужим, хриплым от долгого молчания голосом, пытаясь подняться и повернуть голову, но Ино не позволила, положив руку ему на грудь и вернув в лежачее положение.  — В госпитале в Суне, — ответила Ино, дрожа от непонятного трепета, вызванного то ли счастьем, что он очнулся, то ли страхом по той же причине. — Как себя чувствуешь?  — Будто год пробыл в ночном кошмаре, — честно прохрипел Саске, больше не предпринимая попыток встать. — Не важно. Главное — Сакура спасена. От этих слов Ино захотелось застонать. Но вместо этого она нашла в себе силы и самообладание, чтобы спросить:  — Что произошло там? Из-за песка и чакры было трудно понять, что творилось, — почти не солгала она, все еще умалчивая о состоянии тела, раньше носившего имя Сакура.  — Я плохо помню, — Саске нахмурился, напряженно вспоминая, — кажется, она хотела взорвать Биджудама, а я ей помешал. У меня получилось с помощью Шарингана попасть в ее сознание, а дальше как в тумане. Помню образы, какие-то обрывки, но там была не Сакура, а Джуби.  — Джуби? — По телу Ино табуном пробежали мурашки, и ее практически парализовало от жуткого страха, вызванного этим коротким словом.  — Да. Он принял ее облик, пытался обмануть меня, что он — это она, но я не помню, что его выдало. А потом я нашел Сакуру. Она убила Джуби. Ино, там такие руины, — его голос дрогнул, если бы не его абсолютно сухие глаза, Ино бы под присягой подтвердила, что он плачет. — От ее психики почти ничего не осталось. Но это теперь не важно. Главное, что теперь Джуби мертв окончательно, и Сакура спасена.  — Сколько ты провел там? — похолодела Ино.  — Трудно сказать. Сутки, может двое. У меня сильно болела голова, трудно было сориентироваться во времени. В реальности прошло, может, несколько секунд…  — Одна, — перебила Ино. Саске все-таки повернул к ней голову и протянул руку, неожиданно переключив свое внимание на нее. Не на руку, а на то, что от нее осталось — перебинтованная культя.  — Что с моей рукой? — как-то слишком резко, но при этом спокойно спросил Саске.  — Оторвало при взрыве, — очень тихо ответила Ино. Саске замолчал. Ино тоже. Она могла только предполагать, какая цепочка мыслей сейчас строится в его голове, но примерно понимала, чем она закончится.  — Где Сакура? — с едва заметной угрозой выдохнул он, вопреки ее ладони на его груди сев. Да, вот именно этим и должно было закончиться.  — В другой палате, — слова вылетели из ее рта прежде, чем она успела их обдумать. Зря она это сказала. Это могло дать ему ложную надежду на то, что Сакура еще жива. Так что она предупредила его облегченный выдох, продолжив: — Она проглотила Бомбу перед самым взрывом. Ей вырвало челюсть, разорвало шею и грудную клетку. Сердце не бьется уже неделю, — только не думать о том, что это все она говорит о Сакуре, иначе она разревется. А слезы ей вообще не помогут. — Из четырех легких уцелело только одно, и то оно отбито, за нее дышит машина. Крылья и хвост отмерли, и теперь сепсис пошел в спину, но позвоночник пока не гниет, и это заставляет Цунаде-сама продолжать попытки ее спасти. Я предлагала ей ампутировать мертвые конечности, но тело Сакуры зависит от третьего круга кровообращения и второго сердца, так что ампутацию проводить бессмысленно. Она умрет в любом случае. Саске уставился на нее с таким растерянным и глупым выражением лица, усиленным отсутствием ресниц и бровей, что Ино не выдержала и всхлипнула. Его взгляд будто вырывал из нее слова, никому из них не нужные, но остановиться она уже не могла:  — Травмы от взрыва только усугубили ее состояние. У нее уже отмирали крылья черт знает сколько времени, а это травило здоровые ткани, этот ублюдок Тонери практически наизнанку вывернул ее лопатки, задев ребра, сместившиеся во время взрыва и пробившие три легких. Он насиловал ее, кости малого таза треснули, и даже если каким-то космическим чудом ее мозг до сих пор жив, тело функционировать не будет — взрыв почти оторвал ей голову, нарушив связи в костном мозге. — Почти сухая констатация фактов, прерываемая рыданиями, сбивавшими дыхание и мешавшими говорить. — Если она и была спасена, Саске, то это было всего на крошечное мгновение перед тем, как взрыв убил ее. Его лицо, казалось, застыло абсолютно непроницаемой маской.  — Ты не проверяла мозг, — он больше утвердил это, чем спросил, и Ино, не в силах выдерживать его тяжелый взгляд, судорожно кивнула, безрезультатно душа слезы.  — Я не могу, не знаю почему, я не могу себя заставить… — ну вот, она произнесла это вслух. Она трусиха. Тяжело представить, каких масштабов презрение испытывает к ней Саске, но не могла снова встретить его прибивавший к полу взгляд. Не хотела. Это было выше ее сил.  — Джуби пытал тебя, когда ты переместила сознание в тело Сакуры. Она не смогла проанализировать его голос, чтобы понять, что он чувствует, но от сквозившего сквозь безразличие понимания сделала то, о чем уже неделю мечтала — бросилась к нему, спрятав лицо на обнаженной груди, и разревелась сильнее, ощутив утешающее прикосновение его единственной руки к ее волосам. Его подбородок уперся в ее макушку, и сквозь ломающие ребра рыдания и боль почувствовала влагу на своем виске. Вот и ответ на ее трусость. Четыре года ее мучила неизвестность, почему всякий раз, когда необходимо было связать собственное сознание с Сакурой, ее било током страха и она отказывалась, почему на ее голове красуется полутораметровая густая седая прядь, почему Сакура металась между жаждой жизни и нестерпимым желанием умереть. Голос в голове, про который Сакура говорила, как про собственный, принадлежал не ей. Черт с остальными, но Ино, глава клана, владеющего ментальными техниками и возможностью переноса сознания, должна была понять. Обязана была. А она все списывала на тяжелое восприятие Сакурой новой реальности, в которую та была насильно погружена через перерождение. И брезговала. Черти ее побери, она брезговала Сакурой. Лучшей подругой. Еще вопрос, кто из них двоих чудовище. Ино отодвинулась от груди Саске, приподнявшись и прижавшись лбом к его лбу, глядя в его покрасневшие влажные глаза, и короткий взгляд на его губы пробудил воспоминание о том, как она впервые поцеловала Сакуру. Ее глаза были так же перед ней, зеленые и с узким зрачком, расширившимся от удивления, когда Ино уверенно скользнула губами по ее губам, углубляя поцелуй, пытаясь этим диким жестом дать Сакуре хотя бы возможность узнать, как это — целоваться. После перерождения и первого периода стало понятно, что Сакуре это не светит, и Ино хотелось, пусть и таким странным способом, позволить ей ощутить удовольствие от прикосновения другого человека. Сакура не сопротивлялась — то ли от удивления, то ли просто пыталась насладиться моментом — неуверенно, робко отвечала, почти отчаянно вцепившись Ино в предплечья. Тогда Ино не чувствовала, что Сакура какая-то другая, что запечатывание сделало с ней, и лишь выступавшие сверху и снизу клыки подруги при прикосновении к ним языком напоминали о случившемся. Она просто хотела облегчить ее участь, немного сбить накал отчаяния и ненависти к себе. Потом Сакура злилась, по ней было видно, и она не раз обвиняла Ино в том, что это было сделано из жалости. Жалость Сакура не переваривала, а сострадать, как Хината, Ино не умела. И все же эти два поцелуя, которые Ино подарила Сакуре, были ее проявлением любви, попыткой разделить ее боль, и теперь губы Саске, так горько сжатые в плотную белую линию… Она провела ладонями по его голове, вздрогнув от ощущения коловшихся коротких волос, только начавших густым ежиком покрывать восстановленную от ожогов кожу, и резким, порывистым движением прижала его голову к своей груди, заставив согнуться, почти баюкая в своих объятиях. Она смогла тогда поцеловать Сакуру, но выразить боль, которую они с Саске испытывали оба, не могла так. В этом было что-то неправильное. Предательское. Ино обнимала его, прижимала к себе, как ребенка, слегка покачиваясь в такт его дыханию. Сколько они так просидели, сказать было трудно, но оба отпрянули друг от друга и напряженно уставились на дверь, едва заслышав тяжелые шаги по коридору. Кто-то бежал очень быстро, и ворвавшаяся в палату Шизуне с истеричным выкриком «Ино!» заставила Ино вскочить и застыть, пытаясь взять себя в руки.  — Что… — она не успела задать вопрос до конца, потому что по лицу Шизуне читалось такое, что вовсе Ино видеть не хотелось. На корню зарубив все попытки Саске спросить ее о случившемся, жестко одернула: — Потом. Я вернусь и все объясню. По недовольной гримасе Саске было понятно, что ответ его не устроил, но он все же коротко кивнул, прожигая взглядом спину Ино, когда она покидала палату — она практически чувствовала этот взгляд, как прикосновение. Тяжелый, очень тяжелый, но сейчас она ничего не могла сказать. Или не хотела? Копаться в себе не было ни малейшего желания, да и времени тоже — едва за ней закрылась дверь в палату Саске, как Шизуне лихорадочно зашептала:  — Всплеск активности на электроэнцефалограмме.  — Чем вызван?  — Цунаде-сама не знает. Мозг просто включился, буквально мгновенно. Прямые линии неделю, а теперь самописцы будто с ума сошли, прыгают с невероятной амплитудой.  — Еще бы. Если мозг активен, она чувствует боль, — сквозь зубы выдохнула Ино. Это очень плохо. Катастрофа. — В наркоз пробовали класть?  — В том-то и дело, тело не реагирует ни на анестезию, ни на наркоз.  — А дозу увеличить?  — Ино! — возмутилась Шизуне.  — Да-да, извини, — Ино неловко пожала плечами. Да, сморозила глупость, с кем не бывает, хотя, конечно, сомневаться в компетенции и Цунаде, и Шизуне — это было что-то новенькое даже для нее. — И как вам могу помочь я? Шизуне слегка наклонила голову в абсолютно цунадевском жесте, и Ино побелела.  — Вы же не… Шизуне дернула подбородком, будто подгоняя мысли Ино в правильном направлении, и Ино нервно хохотнула:  — Нееет, — потянула она, — я не…  — Да, Ино. У нас другого выхода нет. Колени оцепенели, и каждый шаг давался сложнее на ватных ногах. По рукам побежали мурашки, а на затылок будто дохнули ледяным ужасом, от которого мозг отказывался думать. Опять то же самое. Раскуроченное тело, куча приборов, запах гниения и смерти, и она, снова вынуждаемая приказом сверху проверить, осталось ли в изуродованном куске мяса хоть что-то от Сакуры. Точно как тогда. Почти один в один, за исключением некоторых деталей. Например, у нее была поддержка других членов ее клана, тоже менталистов. И приказ исходил от Какаши. И самое важное — ее не душил сверхъестественный ужас от одной только мысли о том, к чему ее принуждали. Ино боялась увидеть причину боли. Нет, с физической болью было все понятно, но ее причины — помимо взрыва… Сколько она пробыла у Тонери? Дня три-четыре, пока они не догадались, где искать? Не так много, но если мерить это время не часами и минутами, а теми пытками и истязаниями, которым он ее подверг, третьим периодом подряд, изнасилованиями, гниющими крыльями и хвостом, не срастающимися открытыми переломами и воплями боли и ужаса — тогда это время приобретает совершенно иной вид. Может ли человек остаться собой после того, как пережил подобное? В очередной раз задумавшись, за какие прегрешения Сакуре на долю выпало столько всего, не заметила, как они дошли до охраны, но пропустили их обеих без вопросов, так что окончательно осознать весь свой страх она смогла только тогда, когда Шизуне в приглашающем жесте открыла перед ней дверь в палату. Выворачивающий наизнанку запах металла и гниения ударил в ноздри, но Цунаде, сгорбившаяся у койки, видимо, давно притерпелась к нему, не замечая.  — Наконец-то, — облегченно выдохнула старуха голосом Цунаде, более низким и дребезжащим, чем ожидала Ино, и стало понятно — Цунаде выдохлась. Почти окончательно. — Ино…  — Я в курсе, — коротко бросила Ино, не теряя времени приблизившись к монитору, на котором высвечивались острые пики мозговой активности, дублируемые на длинной белой ленте, уже достигшей пола и свернувшейся там в несколько раз. — Какая доза обезболивающего?  — Уже в три раза превысили норму.  — Тогда нужно превысить ее в четыре раза.  — Но у нее же тогда остановится сердце! — не выдержала Шизуне, и только Ино повернулась на нее, чтобы возразить, как Цунаде опередила ее:  — Оно остановилось неделю назад. Я не подумала об этом, — устало выдохнула старуха, на мгновение приобретая сходство с Цунаде. — Вообще не подумала.  — Мозг может быть поврежден, — неуверенно начала Шизуне, — но если мы поставим барьер из чакры…  — Тогда тело боли чувствовать не будет, но мозг не получит этого сигнала, — продолжила Ино, покачав головой. — Бесполезно. Они замолчали. Пиканье приборов нарушало молчание, шипели поршни, загоняющие через трубку в гортани воздух в единственное целое легкое, попискивала система очистки крови.  — Это очень рискованно, — уловив настроение в комнате, проговорила Шизуне, косясь на увеличивающиеся пики активности мозга на мониторе.  — Если мы все подумали об одном и том же, — Ино взглянула и на Шизуне, и на Цунаде, получив от второй небольшой кивок в знак согласия, — значит, это единственное, что нам осталось.  — На ней ошейник, — сморщенная рука Цунаде снова легла на багровое сердце Сакуры, засветившись зеленым светом лечебной чакры, — и Гаара не позволяет его снять. Как бывшая Хокаге, я его понимаю.  — А как ее учитель, вы его ненавидите, — понимающе прошипела Ино, ощущая совершенно то же по отношению к Казекаге. — Но если у нас получится, то, может, мы сможем его переубедить. Если получится.  — Если получится, — эхом повторила Цунаде, и сморщенное лицо исказилось гримасой решимости: — Давай. Шизуне, выключай анестезию.  — Вы серьезно?! — Шизуне задохнулась от негодования и удивления, но под решительным взглядом наставницы сдалась. — Мы убьем ее.  — Она давно мертва, — побелевшими от напряжения губами возразила Цунаде, и Шизуне, смахнув наворачивающиеся слезы с глаз, подошла к аппарату, поставленному у изголовья койки, и потянулась к регулятору.  — Прости, Сакура, — обратилась она к ней, и Ино застыла, напряженно наблюдая, как тонкие пальцы Шизуне поворачивают тумблер подачи обезболивающего, перекрывая капельницу.  — Адреналин, — коротко скомандовала Цунаде, и Ино взяла из тумбы три шприца, на вздернутую широкую бровь Цунаде лишь пожав плечами:  — Чтоб наверняка. Каждый укол в мертвое сердце между растопыренных пальцев наставницы приближал момент истины. Либо они убьют ее уже окончательно, либо… Игла входила в мясо с легким хрустом, а руки к концу третьего укола тряслись уже так, что она с трудом нажимала на поршень, вгоняя адреналин в мертвое тело. Цунаде увеличила силу подачи целебной чакры на сердце, слегка сминая его, чтобы создать легкое сердцебиение, но не настолько, чтобы вывести из строя прибор искусственного кровообращения, тысячей тонких проводов входящий в распахнутую грудную клетку, четко очерчивая края вывернутых наружу ребер.  — Активность мозга снизилась, — сообщила Шизуне, и Ино тоже взглянула на монитор, где резкие пики снизились, почти тут же заняв собой всю площадь экрана неожиданно частыми и мощными всплесками.  — Херово, — брякнула Ино, а Цунаде резко одернула ее:  — Глупо было ожидать чего-то другого. И правда — они собрались разбудить ее окончательно, в том состоянии, в котором она была, и вряд ли думали, что она внезапно проснется, улыбнется останками лица через маску и скажет: «Как же долго я спала». Ино закрыла глаза. В голове крутилась только одна мысль. Чертов ошейник. Чертов ошейник. Чертов ошейник. Чертов ошейник! Ее хлестнуло током боли, и она открыла глаза, тут же потеряв возможность дышать, захлебнувшись, заблудившись в зеленой радужке, в тонкой вертикальной нити зрачка, в абсолютно красных белках от полопавшихся капилляров, слепо следящих за ней с койки. Если и есть после смерти последний суд, то именно таким будет взгляд у судьи. Вырывающим из души всю грязь, баламутящим муть на дне сознания, исполненный такой нечеловеческой боли, что, просто глядя в них, хочется кричать. Кричать от невыносимости происходящего, зная, что это невозможно прекратить, и те, кто должен был спасти тебя от мук, не нашли другого выхода, как окунуть в них с головой. Не придумали ничего лучше, чем отдать на растерзание ощущениям отмирающего тела, сжимающих сердце пальцев, качающей воздух машины. Но самым страшным в этом взгляде для Ино было не это. А то, что она совершенно точно видела в нем Сакуру. Сакуру. И никого больше.

***

Восьмой раз прошивая свое тело молнией, Саске наконец смог встать. Ноги все еще плохо слушались, как и тело в целом, но стимуляция мышц не прошла бесследно — он стоял, уже не опираясь на кровать. Схватившись здоровой рукой за обрубок другой руки, сжал его, пытаясь заглушить фантомную боль в несуществующей кисти, глазами блуждая по палате в поисках того, чем можно прикрыть наготу. Обнаружился только больничный халат с открытой задницей, но лучше так, чем совсем без ничего. На третьем шаге оступился, тут же снова пропустив через себя обжигающий болью разряд, сумев устоять на ногах, и не с первого раза, но ему удалось одеться. Внутри его потряхивало, но было трудно понять, то ли из-за молний, столько раз прошедших через него, то ли от смутных предчувствий и волнения. Он отказывался верить, что то, через что он прошел, пытаясь искупить свою вину, пытаясь спасти ее — оказалось напрасным. Ино он верил, но… Своим глазам он верил больше, и пока он не увидит труп Сакуры, он не поверит, что она умерла. Только не она. Мысленно прокручивал в голове остатки воспоминаний, почему-то начисто выбеленных из памяти, и пытался воедино связать обрывки образов и чувств. Сакура в форме Объединенной Армии Шиноби, искалеченное тело, воспоминания, которые он успел увидеть, плавящаяся под его ладонью ручка сияющей двери, выжигавшей сетчатку глаз своим светом, и стоявшее за ним существо, безмолвно наблюдающее за его действиями. Ее рот и руки были покрыты черным после расправы над той, что прикидывалась Сакурой, и агонизирующие вопли боли до сих пор стояли в ушах. Саске схватился за голову, сжав виски, потому что воспоминания о чудовищной головной боли стали почти осязаемыми, и осел на пол, поддаваясь накатившей слабости. Чертовы слезы жгли глаза, но он запретил себе плакать. Он мужчина. Он не имеет права на это. Не сейчас. Ненависть к себе, такая знакомая, почти ощутимая физически, затопила все его существо, придавая сил снова встать, и вдруг чужеродная, плотная мысль ударила по ушам, почти оглушая. Чертов ошейник. Ино и правда думала, как и остальные, что Тонери ее насиловал. Это заставило Саске улыбнуться горькой, злой улыбкой, почти рассмеяться. Он так и не нашел в себе силы признаться Ино, что именно он положил начало капитуляции Сакуры перед Джуби своим скотством. После этого она начала сдаваться. А Тонери просто подтолкнул ее к этому. Этот Тонери… Саске его ненавидел. И себя ненавидел. Ненависть обретала форму, росла, заполняя все те трещины в душе, которые он столько лет старательно вычищал от нее, но Саске было плевать на это. Он уже освободился от нее однажды, сможет и снова. А пока она давала ему силу, решимость и позволила внезапно пришедшему в себя мозгу оформить в четкую мысль его дальнейшие действия. Чертов ошейник. Саске закрыл глаза. Ему казалось, что тело распадается на атомы, расширяясь и заполняя собой все пространство палаты, с трудом проходя за ее пределы, ускоряясь и несясь по коридорам, прошивая каждого человека, через которого проходили, и он чувствовал их всех. Мог даже с уверенностью сказать, у кого есть чакра, у кого нет. По ней же мог определить, кто это, радиус рос, и внутри него — Саске — было только одно черное пятно, которое он не мог распознать, и именно поэтому узнал, что это Сакура. Там же была Ино, далеко от того места, где Саске был изначально, но теперь он был везде и кожей ощущал ее дыхание. Но это было не то. Он искал не Ино и даже не Сакуру. Чертов ошейник. Нашел. Ринненган зажегся болью в глазнице, собирая Саске обратно в его тело и тут же толчком сжимая в точку, мгновенно меняя белые больничные стены на полумрак незнакомой комнаты. Меньше всего он задумывался, как он это сделал, не будучи сенсором. Все стало простым и понятным, будто чакра, текущая в его теле, перестала быть его частью, по его воле заполняя собой окружающее пространство, подчиняясь ему покорно и безропотно, как если бы он делал так тысячи раз. Перемещение далось тяжелее, чем обычно, но вот это он умел делать, так что застывшая спина Какаши перед ним совершенно не удивила. Он стоял у окна, впившись пальцами в подоконник, и смотрел на ночную Суну. Был полностью одет, как будто собирался куда-то, и Саске некоторое время изучал его взглядом, пока голос Какаши не вывел его из оцепенения:  — Я рад, что ты очнулся, Саске.  — Какаши, — вместо приветствия обратился Саске к его спине.  — Как только я получил сообщение Ино, я уже понимал, что скоро ты придешь за мной. — Казалось, он был спокоен, но Саске видел, как пальцы судорожно сжимали подоконник, подрагивая.  — Ты пойдешь со мной.  — Зачем? — Какаши, наконец, обернулся, и застыл, сложив руки на груди, без усмешки глядя на Саске. Это его взбесило.  — Не строй из себя идиота.  — Раньше ты был более уважителен, — вдруг голос Какаши стал жестче, — когда, например, просил позволения остаться в Конохе.  — Сакура тогда не умирала.  — У меня связаны руки, Саске. Мы не в Конохе, а в Суне. Мои действия тут регламентируются Казекаге, а…  — Мне плевать на это! — рыкнул Саске, тут же заставляя себя успокоиться и пресекая желание свернуть бывшему наставнику шею.  — Случившееся — моя вина. Я все пытаюсь понять, что дернуло меня согласиться на это, и не нахожу ответа. Мне жить с этим грузом. Но это было мое решение, как Хокаге.  — И ты собираешься принять еще одно тупое решение? — зло усмехнулся Саске, — или включишь, наконец, то, что называется мозгом, и исправишь то, что не только ты, — а все мы — совершили?  — Гаара тоже прав, Саске. — Глаза Какаши блестели нездоровым светом, выдавая то, что он тоже не спал уже очень давно. Как Ино. Но в глазах Ино он видел отчаяние и желание помочь, а в черных глазах Какаши было только застывшее, кристаллизованное горе. И все. — Он исполняет свой долг — защищает жителей своей деревни. Будь я на его месте, я не могу с уверенностью сказать, что поступил бы иначе. Саске молча слушал, позволяя своей ненависти расти от каждого последующего слова Какаши. Она жгла ему грудь, разъедала разум, но вместе с тем заставляла мыслить с ужасающей скоростью, четко составляя план дальнейших действий.  — Значит, долг Каге — защищать тех, кто ему вверен? — спросил Саске, совершенно не нуждаясь в ответе. Он и так его знал. — В таком случае, я даю тебе выбор.  — Ты — мне? — губы Какаши под маской изогнулись в подобие улыбки, но глаза с головой выдавали то, что ситуация его совсем не веселит.  — Да. Ты можешь пойти со мной, и это может быть — только вероятность, заметь, — подвергнет Суну и ее жителей опасности.  — Или? — вздернул брови Какаши.  — Или оставайся здесь. Сколько тебе потребуется времени вернуться в Коноху, м? — малейший намек на издевку пропал из голоса Саске. Осталась только решимость. — Я убью всех шиноби Конохи. — Какаши застыл. — До единого. Мне на это потребуется день — я не буду торопиться. Второй день мне потребуется, чтобы убить всех женщин и мужчин, не являющихся шиноби. Третий день — ты застанешь его, если поторопишься, — у меня уйдет на уничтожение всех детей, которые в первые два дня останутся без родителей и опекунов.  — Ты мне угрожаешь? — тихо спросил Какаши, не выдержав взгляда Саске и опустив глаза в пол.  — Угрозы — это почти всегда блеф. Я не угрожаю, Какаши, — спокойно ответил Саске, — я просто рассказываю тебе о последствиях того или иного решения, которое ты примешь. В первом случае ты рискуешь титулом Хокаге, возможно, дружбой между Ветром и Огнем, и, возможно, теми, кто будет в ее палате. — Саске не мог назвать ее имени. Слишком больно было то, что он собирался сказать, и говорить о безымянной «ней» было проще. — Если что-то выйдет из-под контроля — я сам убью ее до того, как она… Войдет в полную силу. Во втором случае ты рискуешь всем Листом. Без «но» и «возможно». Всеми жителями до единого. Какаши снова прямо посмотрел на Саске, и он спокойно и холодно встретил его взгляд. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он действительно не угрожал. Просто просветил его, что сделает, если Какаши не выполнит то, о чем он пока что только просит, и ни на секунду не сомневался, что сможет это сделать. Даже ослабший и однорукий он все равно способен совершить то, о чем говорил.  — Наруто сейчас в Конохе.  — Не говори мне про Наруто! — взбеленился Саске, стиснув зубы в бессильной ярости изменить все происходящее так, как ему хотелось. — Наруто, будь на твоем месте, нашел бы способы договориться с Гаарой! Не допустил бы, чтобы с Сакурой…  — Ты был ответственен за нее, когда ее похитили. Эти слова хлестнули его, как пощечиной.  — Ты был с ней, когда ее украли прямо у тебя из-под носа. Еще одна словесная оплеуха.  — Я доверил ее тебе, а ты все просрал. Нокаут. Саске опустил глаза. Он не знал, что ответить на это.  — Ты оцениваешь ее жизнь дороже, чем жизни всех жителей Конохи? Саске молчал. Прийти сюда и требовать что-то от Какаши он — он — не имел никакого права. Он ничтожество. Разбирать тут полеты и выяснять, кто виноват, он тоже не имел права. Руки Какаши в крови Сакуры, это да, как и руки Ино, Шикамару, Наруто, Хинаты, Сая — их всех. Руки их всех в ее крови, и только Саске вымазан ею по самые уши. Какаши опустил руки, больше не держа их в замке у груди, и сделал шаг к Саске.  — Снять ошейник, значит? Чертов ошейник!  — По… — от этого слова ломило зубы, деревенел язык и ныли скулы. — Пожалуйста, Какаши.  — Я под присягой подтвержу, что был во власти твоего Шарингана, если дойдет до расследования. — Какаши подошел к нему, и, когда Саске, не веря собственным ушам, поднял на него глаза, маска на лице Хокаге пошла волной от улыбки, а один глаз на мгновение закрылся. — Так что будь добр, если тебе не сложно…  — Конечно. И Какаши удовлетворенно кивнул, увидев зажегшийся в черной радужке правого глаза Саске кроваво-красный контур Шарингана.