***
В зале наблюдения была паника. Служащие сновали между приборными панелями, сверяя друг с другом результаты, полученные сенсорами при сканировании местности. И, судя по их лицам, утешительного в них было мало. — Что там? — спросил Наруто у подошедшего Шикамару, впервые со времен войны растерянного. — Дело дрянь, — обнадеживающе начал он, — из убежища нет никаких новостей, с Саске я тоже не могу связаться, Ино сейчас пытается его найти, — он указал на центр зала, где вокруг огромной водяной сферы располагались сенсоры, возглавляемые Ино. Она сидела на коленях, и даже с довольно приличного расстояния Наруто видел, как побелели костяшки ее пальцев, сжимающих юбку. Здоровенный аппарат на ее голове, предназначавшийся для усиления телепатических волн и увеличения радиуса их распространения, закрывал большую часть лица, и Наруто невольно вспомнил ее отца, Иноичи, представив, как тот точно так же во время войны обеспечивал связь между всеми шиноби альянса. Судя по потеплевшему взгляду Шикамару, направленному на Ино, он подумал о том же. — Уже известно, как далеко распространилась чакра? — Ударная волна была очень сильной, — пояснил Шикамару, — захватило все близлежащие страны, страны Водопада, Железа, Мороза и Горячих источников накрыло полностью, часть чакры дошла до страны Травы. — Наруто напряженно стиснул зубы. Дело точно дрянь. — Возможно отследить эпицентр? — Легко. Все еще хуже, чем он думал. — Собирай отряд, — коротко приказал Наруто, — АНБУ оставь на защиту деревни, остальные с нами. Какаши-сенсей еще в Тацуме? — Неделю назад он был в Суне, но собирался выдвигаться в Коноху. Я попрошу Ино связаться с ним. — Не обязательно. Если он в зоне охвата, то и сам все поймет. Пусть Ино найдет Саске, где бы он ни был, и пусть срочно тащит свою задницу в Звук. — Кажется, выбора у нас нет? — горько хмыкнул Шикамару, не сводя глаз с маленькой фигурки Ино в центре зала, у которой очевидно поникли плечи. — Выбор есть всегда, — отрезал Наруто, — но только остальным Каге наш выбор не понравится, — добавил он чуть тише. — А если… Шикамару не договорил. На мгновение Наруто показалось, что земля уходит из-под ног, а по водяной сфере, висящей в воздухе, пошла крупная рябь. Воздух снова окрасился в красный, более интенсивно, чем первый раз, и отголоски удара болью отдались в теле. — Эта волна мощнее предыдущей, — зачем-то пояснил очевидное Шикамару. Наруто напряженно всматривался в ту точку на сфере, откуда исходили волны. Мысленно наложив карту мира поверх воды, он уже видел, что этот удар почувствовали не только ближайшие страны. Черт, знай они наперед, что такое может произойти, нашли бы способ изолировать Сакуру на каком-нибудь острове посреди океана, и тогда чакра просто не доходила бы до материка. Но уже было поздно. К тому же, все прекрасно понимали, что Сакура бомба с часовым механизмом, и никто не знал, сколько еще времени есть в запасе, так что… — Господин Хокаге! — к ним бегом поднималась Ханаби, держа в руках электронный планшет, одну из последних разработок ученых, — с вами хочет поговорить Казекаге! Этого стоило ожидать. Наруто принял планшет из рук Ханаби, нажав на кнопку приема сигнала, и лицо Гаары показалось ему непривычно розовым. Только спустя мгновение до него дошло, что это воздух в Суне окрашен демонической чакрой в красный. А Гаара, сцепив пальцы на уровне подбородка, глядя прямо в экран и нахмурившись, спросил: — Ты можешь объяснить, что это только что было, или мне самому стоит предположить? Ударная волна чакры дошла до Суны. Это означало только одно — уже более десятка стран знают, что происходит. Сакура сама бросила мощнейший маяк, указывающий на ее местонахождение.***
Вторая волна чакры хлестнула его в грудь в тот момент, когда он уже миновал замаскированный проход в подземелье. И если первый раз он растерялся, ощутив знакомую мощь, проходящую сквозь его тело, как будто Сакура была в нескольких метрах от него, то теперь он уверено встретил толчок, даже не оступившись. Что-то явно пошло не так. Карин предупреждала его, что по человеческим меркам Сакура почти на восьмом месяце беременности, значит, впереди еще месяц, и если переводить в ее сроки — то от двух до десяти месяцев она еще должна была вынашивать плод. Такой большой разбег по датам она объясняла тем, что первые девять месяцев беременности развили плод только до стадии пяти недель, а дальше произошел скачок какого-то гормона, которого у Сакуры обычно то ли слишком много, то ли слишком мало, он не особо вникал. Из-за этого за пару месяцев живот вырос настолько, что казалось, будто у нее уже подходит срок. Так что утверждать точно она не могла. Но она была уверена, что у них есть еще как минимум месяц. Ошиблась. Ну, или теперь месяцем называют две недели. Он не заметил, когда со спокойного шага сорвался на бег, но уже несколько минут легкие отчаянно горели, требуя чуть больше воздуха, чем в них поступало, а отяжелевшие ноги с огромной неохотой позволяли себя переставлять. И он вовремя остановился — никакая реакция не спасла бы его лицо от смачной встречи с дверью, которую прямо перед ним распахнула Карин: — …черти носят-то, а? Тебя уже обыскались и Коноха, и я, и хрен знает кто еще! — как обычно опустив приветствия, считая, что чаще раза в год здороваться просто бессмысленно, Карин уже успела неплохо так проехаться по его личным качествам и интеллектуальному уровню. — Надо остановить распространение чакры, иначе сюда скоро пожалуют те, кого мы не очень хотим видеть. — Где все барьеры? — усилием воли выровняв дыхание, просил Саске, изо всех сил делая вид, что он максимально спокоен. — Как где? Да снесло их к чертовой матери, вот где, — Карин даже не задумалась. — Последний только держится, который Орочимару-сама ставил. А ты как узнал? Опять ваша необъяснимая телепатия? — Нет, меня накрыло первой ударной волной. — На незаданный вопрос Карин он коротко добавил: — В Шиме. — Страна Мороза?! — Карин, казалось, готова всерьез упасть в обморок. — Так, я тебе дала ложную информацию. Вообще все барьеры снесло к чертовой матери. Значит, если… — Уже много кто знает, — перебил ее Саске, быстрее подводя к логичному финалу ее начинавшейся речи. — Вторая волна была мощнее первой, а если первая снесла все барьеры и ее отголоски дошли до страны Мороза, значит, вторую волну вообще ничего не держало… — И уже как минимум две срани Альянса знают, не считая Конохи, — закончила Карин. — Страны? — не задумываясь, поправил Саске. — Я не оговорилась, — одернула она, практически за ворот затаскивая его в ту комнату, в которой она была прежде, чем поймать его дверью в коридоре. Лучше бы она этого не делала. Саске застыл, в холодящем душу ужасе потонул голос Карин, потому что на него смотрела Сакура — бледная, даже белая, с ярко выступающими голубоватыми прожилками вен на щеках, груди, животе и ногах, абсолютно голая, прикованная стальными обручами к металлическому столу, такому же, как те, которые Саске часто видел в операционных у Орочимару. — …уже нет времени, так что придется пустить в ход рабочий вариант… Стеклянные глаза смотрели прямо ему в душу. Но как будто тут был подвох, Саске пока не мог понять, какой. Это слишком странно, что Карин так распяла Сакуру и еще и позволила Саске увидеть подобное надругательство над ней, и опять же — где крылья, хвост? И почему она такая белая? И волосы совсем короткие, она обрита почти наголо, и на черепе видны зажившие уже шрамы от старых порезов, значит, брили не один раз и не недавно… — …ор, так что придется тебе все контролировать. Но если все получится… Он подошел ближе, внимательно разглядывая Сакуру. Она, казалось, вообще не понимает, что происходит — ее глаза следили за ним, но она не говорила, не произнесла ни единого слова, пока он смотрел на нее — лишь потрескавшиеся обескровленные губы сложились в какую-то дурацкую, совершенно не харуновскую улыбку. — …Саске? Он был оглушен увиденным, и это наконец-то заметила Карин, встав между ним и Сакурой, закрыв собой ужасающую картину. — Прости, ты не должен был это видеть, я не подумала… — Карин… — Его пальцы сомкнулись на ее горле быстрее, чем она успела договорить. Она захрипела, но на ее лице не было испуга — только недоумение вперемешку с нарастающим раздражением. — Не… Сакура… осел… Это заставило ослабить хватку. Ну конечно, это не Сакура, как ему показалось вначале — Карин была бы полной идиоткой, если бы так обращалась с Десятихвостой, при этом еще и показав это ему. К тому же женщина на столе, несмотря на фантастическое сходство с Сакурой, не была беременна, у нее не было крыльев и хвоста, не говоря уже об изменениях тела типа увеличенной грудной клетки и резкого перехода от чрезмерно узкой талии к широкому тазу. Карин почти зло откинула его руку от своей шеи, демонстративно растерев кожу с красными отпечатками его пальцев. — Ты больной. Такой же псих и истерик, как твоя подруженция. Хоть бы спросил сначала! Это просто Зецу, и это, — она указала на свою шею, — была бы самая нелепая смерть в истории медицины! — Она выглядит как Сакура, — не извиняясь, попробовал оправдаться Саске, не чувствуя за собой, на самом деле, ни малейшей вины. Карин хлопнула себя по лбу с таким отчаянием, будто пыталась объяснить молекулярную химию трехлетке: — Ну разумеется, потому что этот клон выращен из ДНК Сакуры! Он должен быть на нее похож, иначе от него не будет никакого толку! Саске уже видел. Но это не отменяло того факта, что взгляд, который теперь следил за их с Карин перепалкой, был слишком осмысленным для просто клонированной оболочки. Меньше всего хотелось думать, что тут перед ним распята голой просто похожая на Сакуру женщина, такая же мыслящая, думающая, осознающая. Карин, казалось, прочла все это на его лице, тут же резко и безапелляционно заявив: — Просто кожа, кости и кровь, Саске. И система чакроканалов, родственная Сакуре. И все. Думай так, иначе свихнуться недолго, а тебе так вообще… — Он поймал взгляд Карин и понял — она убеждает своими словами не только его. Сама она вряд ли испытывает другие чувства, глядя в лицо Сакуры каждый раз, проводя на ней опыты. — И ты собираешься что-то тестировать сейчас? — уточнил Саске, стараясь не встречаться с «кожей и кровью» взглядом. — Сакура не дала мне времени доработать сыворотку, — фыркнула Карин, — так что очаг придется гасить тем, что у меня есть, а последняя модификация состава еще не проверена. Вот, буду проверять, собственно. — Что должно измениться? — Саске с хорошо скрываемым интересом наблюдал за манипуляциями Карин — как она натянула латексные перчатки, ловко ввела катетер в сгиб локтя зафиксированного на столе Зецу с лицом Сакуры, покрутила шприц со странной густой субстанцией в пальцах, будто согревая… Зецу тоже наблюдал за ее действиями. — Я пыталась уменьшить боль, которую она испытает после укола. Затея почти невозможная, но я же ученый. И я смогла бы, будь у меня еще хотя бы месяц, — голос Карин прозвучал устало. — И без этого обойтись нельзя, — бесстрастно заключил Саске, получив в ответ короткий кивок. Он понимал, почему. Сакура уже выдала себя, вольно или невольно, но теперь за ней придут, это только вопрос времени, сколько его понадобится, чтобы отследить эпицентр чакроволн. А если выбросы чакры будут продолжаться и учитывая их мощность, сомнений, что это Джинчуурики Десятихвостого, ни у кого не возникнет. Внезапно лицо Зецу перекосило. Карин уже что-то вводила в катетер, и с уменьшением уровня жидкости под поршнем шприца лицо Зецу будто съезжало в сторону, и это было особенно жутко из-за страшного сходства… Нет. Это было не сходство. Это была копия. И копия Сакуры вдруг беззвучно открыла рот, выгибаясь всем телом, а на шее отчетливо проступили мышцы с бегущими над ними реками толстых вздутых вен. Напряженное тело билось в сковывавших его металлических обручах, голова истерично моталась из стороны в сторону, в широко открытых грязно-зеленых глазах полопались капилляры, придав радужкам знакомый ядовитый оттенок. Карин внимательно наблюдала за происходящим, что-то записывая, потом переключилась на приборы — и с них тоже сняла показания, понятные только ей, пока Саске смотрел на беззвучную агонию распятого на хирургическом столе тела. — Удовлетворительно, — наконец, выдала Карин, перестав обращать какое-либо внимание на подопытного и протянув шприц с такой же густой сывороткой, как и та, что она вколола Зецу, Саске. — Сакура должна вколоть это себе до того, как она в третий раз не сможет сдерживать чакру, а то мы и так уже очень жирная точка на радарах шиноби. — Я должен буду ее перепрятать? — задал Саске мучивший его вопрос. Сама мысль о том, что Сакуру в ее положении придется опять куда-то тащить… — Нет, об этом позаботятся другие. Поторопись, пока она не парализует чакру в своем теле, я к ней не зайду. — Почему? — замер в дверях Саске, удивленно обернувшись. Карин скрестила руки на груди и поправила указательным пальцем дужку очков на переносице — на фоне агонизирующего тела этот жест показался почему-то особенно жестоким и напомнил ему Кабуто в самом начале их знакомства, — и саркастично заявила: — Почему? Я человек, Саске. Весьма посредственная шиноби. Ирьенин, да, таких как я поискать еще, к тому же я мощнейший сенсор — но лезть к Десятихвостой, которая мучается схватками, не может контролировать собственную чакру и при этом полагаться исключительно на ее стоящую под вопросом в данной ситуации разумность — я еще не настолько сошла с ума. Саске осторожно сжал пальцы на инъекционном шприце. — Я тебе уже говорила, — зачем-то добавила Карин, — что ее понять очень легко, если попробовать. Но все же если вдруг в процессе понимания пригодится Шаринган, хорошо бы его иметь. Так что, как видишь… — Она ненавидит меня. — И тем более меня рядом не будет при вашей встрече, — без намека на сердечность или понимание бросила Карин. — Моя шкура мне ближе к телу, а значит, дороже. — В этот момент Зецу за ее спиной начал биться затылком о металлическую поверхность стола. Грохот был такой, что Саске с трудом поборол желание закрыть уши, и перед уходом бросил последний взгляд на эксперимент, над которым уже снова начала колдовать Карин. Лицо Сакуры, больное, осунувшееся, с беззвучно распахнутым ртом, чей лысый затылок, раз за разом с силой опускавшийся на холодный металл стола, уже окрасился кровью, искажала мука. Короткое мгновение грязно-зеленые глаза впивались в него, прежде чем снова с размахом ее затылок ударился о стол, и Саске ощутил душащий холод внутри. Видеть, даже понимая, что это не Сакура, было слишком. Но самым болезненным для Саске было даже не это. А то, что ему сейчас предстоит увидеть все это еще раз. И во второй раз это будет именно Сакура и никто иной.***
Еще десять минут длилась агония эксперимента, прежде чем остановилось сердце. Карин раздосадовано всплеснула руками, злясь на себя. Последнее время она бездарно разбрасывается подопытными, а чтобы вырастить одного полноценного клона, требуется не меньше полугода, не говоря уже о медикаментах, электричестве и прочих, не самых легальных составляющих, стоящих весьма дорого. — Карин? — в лабораторию заглянул Джуго, и Карин жестом показала, чтобы проходил за телом. Белое голое тело было мокрым и липким от пота, уже остывшего на холодной коже, глаза и рот застыли, распахнутые до хруста мышц и сухожилий. Напоследок Карин коротким жестом закрыла веки эксперимента, чтобы не видеть застывший в глазах вполне осознанный ужас. — Это… ужасно, — с состраданием вздохнул Джуго, заставив Карин покраснеть от злости: — Лучше, чтобы это произошло с Сакурой?! — Нет, я не… — Вот и не лезь в это! — грубо оборвала она, испытывая дикое желание наорать на него. — Я убью десятки таких, если понадобится. А ты… — ее начинавшееся бешенство немного сбил вошедший Суйгецу, отставший от Джуго, но пламя злости разгорелось сильнее, стоило ей взглянуть на его лицо: — Что, еще один жалельщик, чтоб тебя?! Джуго, унеси этот сраный труп уже! — Джуго, — спокойно обратился к нему Суйгецу, — перенеси тело на исходную, у нас и так мало времени. Джуго, немного растерявшийся от захлестнувшей его ярости Карин, опомнился и быстрыми ловкими движениями освободил труп от стальных обручей, довольно нежно взяв тело на руки. Карин трясло. Она проводила Джуго взглядом, отметив, что тот ни разу не обернулся, и теперь всю злость направила на удачно подвернувшегося Хозуки: — А ты чего приперся? Еще три тела в колбах, ты уже должен был вынимать… — Держись, — коротко сказал Суйгецу, так тихо, что Карин его едва услышала. Но услышала. Тремор стал сильнее, ее заколотило. Ощущение того, что она грязная, что она переступила какую-то важную черту, запретную границу, за которой нет дороги обратно, так тщательно каждый день загоняемое ей как можно глубже в память, туда, где можно это навсегда спрятать и не вспоминать, захлестнуло ее. Руки непроизвольно сжались в кулаки, заскрипели стиснутые зубы. Она резко отвернулась. Каждой клеткой тела ощущала присутствие Хозуки, ни на шаг не приблизившегося к ней. Грудь сдавило, запершило горло, помутнело в глазах. Она прижала кулак ко рту, смачно укусив себя, глуша малейший звук, готовый вот-вот вырваться из ее глотки, и крепко зажмурилась, понимая, что веки не способны сдержать влагу под ними. Две минуты. Именно столько ей потребовалось, чтобы удостовериться, что она снова хозяйка своим чувствам и эмоциям. И чтобы понять, что Хозуки все это время стоял там, где он стоял, не произнеся ни единого слова, никак не выразив ни одной эмоции. Но он хотя бы не видел, иначе Карин пришлось бы убить его окончательно, испарив оставшуюся от него лужу. Она бы не пережила позора, если бы Хозуки — мать его! — попытался как-то ее утешать или успокаивать. Никто и никогда не увидит ее слезы, она вообще не умеет плакать, и бессердечная сука — это прям про нее, — так Карин себе говорила каждый день, день за днем, на протяжении многих лет, и она уже давно верила в это. Она не была несчастна, напротив — ей было прекрасно быть собой, ни перед кем не стелиться, не играть в сострадание. — Остальные три тела куда? — как ни в чем ни бывало, осведомился Суйгецу, и Карин, полностью удостоверившись, что голосовые связки послушны и не пытаются издавать чужеродных для нее звуков, четко обозначила места. — Вот это, — она по одному выдала ему четыре шприца, — вколешь трупу, который унес Джуго, самому первому, как только придете на место. Вот эти два — двум другим экспериментам, которые меньше размерами, я их уже отключила от питания. — Отключила… они что, еще живы? — безразлично осведомился Суйгецу, поддерживая тон, как в беседе о лекарственных травах. — Конечно, иначе смысла бы не было. Я не рассчитывала, что эта умрет, но имеем что имеем. Вот этот, — она обратила внимание Суйгецу на последний шприц, чуть больше остальных по размеру и с более толстой и длинной иглой, — вколоть нужно будет прямо в очаг самому крупному клону, когда достигнете цели. — Ты до этих импульсов даже не знала, что Сакура так может, и как ты сумела найти средство, подделывающее взрывы чакры? — спросил Суйгецу, добавив в голос крошечную каплю восхищения, которой Карин вполне хватило, чтобы с улыбкой превосходства взглянуть на него: — Ты прав, я не знала, что она будет взрывать чакру в своем теле, распространяя вокруг ударные волны на огромные расстояния. И конечно же, подделать такое я бы не смогла за пять минут. — На вопросительный взгляд Суйгецу она только шире усмехнулась. — Эти сыворотки не подделают взрывы чакры. Они реально взорвут очаг в телах экспериментов. Поэтому последний шприц надо вколоть самому крупному клону — у него очаг получился максимально приближенный по объемам к очагу Сакуры до запечатывания Джуби в нее. Резерв у нее был, конечно, будь здоров еще тогда, и даже жалко терять такой ценный образец, но реальная Сакура важнее клонов. Еще выращу. Суйгецу теперь посмотрел на шприцы по-другому. Но, слава Ками, ему хватило мозгов не говорить и без того неслабо подорванной морально Карин о том, что взрывать живых людей посредством их собственной чакры как минимум негуманно.***
Сакура еще никогда не казалась ему такой красивой, как сейчас. Да, на лбу выступила испарина, из-за чего несколько нежно-розовых прядей прилипли к коже, одежда на ней не имела ничего общего с теми изысканно-голыми нарядами, которые для ее удобства и красоты заказывала Ино, щеки пылали нездоровым румянцем, но это были такие мелочи… По Сакуре было видно — эти две недели с их последнего разговора Карин действительно делала все, чтобы обеспечить ей психологический и физический комфорт. Она выглядела отдохнувшей и выспавшейся. Чешуя на хвосте была так начищена, что сверкала, отражая свет от лампы при малейшем движении, как будто была зеркальной. Перепонки крыльев были здорового розово-красного цвета, указывающего на хорошую циркуляцию крови, а ногти на руках были длиннее, чем обычно и были выкрашены в кричаще-зеленый цвет, будто подчеркивающий крупные когти, выступающие из-под них и в данную минуту дербанящие стол на лоскуты. Причем Сакура, казалось, сама не замечала, чем заняты ее руки и что деревянная столешница жалобно скрипит под мощными острыми полумесяцами. Саске так и замер, как вкопанный, глядя на нее, не в силах выдавить из себя хоть слово и привлечь ее внимание. Она же вообще не заметила его присутствия, и он бы простоял так еще довольно долго, наверное, если бы короткая мысль внезапно не прошила его сознание своей ослепительной четкостью. Как же я скучаю. Сакура тут же подняла глаза, обернувшись к двери. Их взгляды встретились. Саске даже под пытками вряд ли смог бы ответить, кому из них принадлежала эта мысль, но после последнего их разговора хотелось верить, что ей. Хотя это было настолько мелочно и неважно… — Саске, — тихо позвала она. И он уже уверенно преодолел расстояние между ними, не задумываясь, упав возле нее на колени, чтобы его глаза были на уровне ее глаз — она сидела на очень низкой штуке, названия которой он не знал. Живот казался криво прилепленным к ее телу, настолько он был несуразно большим в сравнении с все еще довольно тонкой талией. Его обрисовывала ткань топа, свободно струящегося до бедер, и толстая резинка юбки, выглядывавшая сбоку, закрывающей ей ноги до колена. Саске осторожно протянул ладонь к ее руке, придерживающей этот живот, и столешница снова жалобно взвизгнула соскребаемым с нее лаком. Она вложила свои пальцы в его ладонь, почти тут же убрав их — уже рассматривала шприц, про который Саске совершенно забыл, пока смотрел на нее. — Это от Карин? Он кивнул. Язык плотно прилип к небу. Ища тактильного контакта с ней, хоть какого-нибудь, чтобы показать ей свою поддержку, чтобы хоть как-то попробовать самому не потеряться в захлестывающих, пугающих чувствах, которые он испытывал, даже просто смотря на нее, положил руку ей на полусогнутое колено, — она не отшатнулась. — Тебе придется уйти, когда я это вколю себе. — Ни за что. — Саске, — мягко начала она, перестав раздирать столешницу и коснувшись его щеки, — пожалуйста. — Она улыбнулась так, что ему почти удалось поверить, что ничего не происходит, и последние полтора года, обернувшиеся для Сакуры кошмаром — это всего лишь его собственный кошмар. — Я не хочу, чтобы ты это видел. Он не ответил. Глаза болели. Ему было больно смотреть на нее, представлять, как совсем скоро это красивое лицо с яркими глазами, почерневшие белки которых явно выдавали ее радость от его прихода, исказится гримасой боли, и что это будет выглядеть так, как он это видел несколько минут назад. Но он понимал ее. Карин была права — Сакуру очень легко понять. И все же несмотря на предстоящее, она нашла в себе силы улыбаться ему, не фальшиво, а слабо, искренне, нежно. Он потянулся к ней, губами найдя ее губы, ощутив ее тяжелое дыхание на своем лице. И пока их осторожный, полный обоюдного отчаяния поцелуй длился, он заставил себя положить руку на ее живот, и ее тут же накрыли ее ладони. В этом были все они. Саске было смешно и горько от мысли, рефреном бьющейся в голове, что это всего лишь короткое мгновение спокойствия, пока он чувствует лимонный вкус на ее губах, а в воздухе густо разливается ее чакра, не сдерживаемая границами тела. Он касался твердого живота, понимая, что совсем скоро ему, вероятнее всего, придется уничтожить то, что сейчас там, под их руками, под защитой ее кожи, мышц и чакры, не двигается и не дает о себе знать. А после этого решать, что делать с их жизнями дальше, если желание жить у них все еще будет. Саске не хотел этого ребенка. Он был не готов к этому. Будь малейшая возможность избавить Сакуру от этого до того, как все зашло так далеко — не задумываясь, она бы это сделала, и он бы был рядом, полностью поддерживая ее решение. Но такого шанса им не было дано. И тем тяжелее было видеть, что страх, ненависть и злость в глазах Сакуры уже сменились на нездоровую нежность, которую — они оба это понимали — вызывали лишь бушующие гормоны и ничего более. Но если это будет ребенок… Еще хуже. Саске вряд ли сможет полюбить ребенка после всего того, через что пришлось пройти Сакуре из-за него. В конце концов, как бы цинично это не было, но он понятия не имел, кто этот ребенок. А вот Сакуру знал. И дорожил ей больше, чем кем бы то ни было. — Саске… Голос Сакуры сорвался. Их лица все еще были слишком близко друг к другу, и Саске не мог не видеть, как резко побелели глаза, как болезненно сжался в узкую линию зрачок — она приоткрыла рот, тяжело и быстро задышав, с усилием сглотнув слюну. — Ухожу, — тут же поднялся он, всем своим существом сопротивляясь ее просьбе — и не имея права ее не выполнить. Сакура не хочет, чтобы он видел ее мучения от блокировки очага, и он обязан уважать ее желания. — Сас…ке… — остановила она его в самых дверях, — Орочимару… не… подпускайте его… ко мне… Она перестала дышать, глаза закатились, воздух стал осязаем, и в тот момент, когда Саске почти закрыл за собой дверь, Шаринган, активировавшийся против его воли, уловил резкое движение ее руки сверху вниз. Тишина длилась слишком долго. Саске слышал стук крови в своих ушах — и совсем не слышал Сакуру. Не слышал ее эмоций, не ощущал состояния. А потом он просто осел по двери, и звук, взорвавший тишину сильнее, чем до этого разрывала воздух чакра, заставил его спрятать лицо в ладонь, закрыть глаза, из которых снова из-за Сакуры покатились скупые, редкие слезы. Слезы полного бессилия.***
Судорожные вдохи и выдохи помогали оставаться в сознании, которое ей было очень, очень нужно. Ей нужно было оградить Саске от этого, и только боги знали, каких сил ей стоило не расплакаться при виде его, того, по кому она так тосковала, как тяжело было успокаивать его, самой нуждаясь в утешении. Сердца бились в разнобой, усиленно колотились об легкие, работу которых она максимально держала под контролем — вдох основными легкими, выдох побочными, выдох основными, вдох побочными. Этот режим усиленного питания кислородом мозга еще и помогал контролировать боль, которую тело уже было готово испытать, хотя она еще не нажала на поршень шприца, потому что не могла попасть по нему — так сильно тряслись руки. Карин предупреждала, что по сравнению с ошейниками, которые у нее были до этого, эта сыворотка гораздо менее гуманна. Ошейник блокировал ток чакры в теле, в то время как сыворотка блокировала сам факт ее выработки и поддержания — полный паралич очага. Так что Сакура бессовестно тянула, надеясь, что уж третью волну, концентрирующуюся в ее теле и готовящуюся вырваться наружу, она уже сможет обуздать, а если нет — в последний момент ударит по поршню, там перетерпеть секунд пять, не больше. Но Сакура понимала, что переоценила свои силы. Она воткнула иглу в бедро, за Саске закрылась дверь, и в этот момент ее почти разорвало от энергии, требующей освобождения из маленького, тесного тела. И густая субстанция исчезла из шприца в ее мышце. Сначала было странно. Как будто она сильно захотела в туалет. Давление было сильным, Сакура даже начала грешить на плод, что он стал давить на мочевой пузырь, и может ей уже пора изменить положение тела, но не тут-то было — волна напряжения прошла вверх, и у Сакуры перехватило дыхание от острого чувства тошноты. Причем оно замерло чуть выше солнечного сплетения, не оставляя даже шанса от него избавиться. А после этого пришла боль. Сакура умела терпеть боль, умела выносить боль, могла ее облегчить и убрать вовсе. Могла, ориентируясь на боль, найти причину и исцелить ее, могла манипулировать болью, забирая с пациентов увечья на собственное тело, тут же запрещая мозгу ощущать боль. Могла ощутить чужую боль, например, боль Саске за много километров от нее, как физическую, так и душевную. Но то, что она испытывала сейчас, не шло ни в какое сравнение с вышеперечисленным. Это было, как если бы каждый нерв, что есть в ее теле, начали вытягивать тонкими лоскутами пинцетом через крошечные надрезы. И больнее всего было то, что этот метафизический пинцет был внутри нее, в ее животе, под толстым слоем стремительно иссякающей чакры, который отчаянно нуждался в питании и который только что был его лишен. И, видимо, он решил, что для собственного выживания можно пожертвовать матерью. Она терпела тысячу лет, плотно сцепив зубы. Но когда сил не осталось, она закричала — и собственный вопль, отразившийся от стен, не только оглушил ее, но и заставил на короткое мгновение прийти в себя, подумав, что как мало можно выразить через крик. Ведь вопль, почти лопнувший ее голосовые связки, и вполовину не передавал того, что она испытывала.