***
Она вскинула лицо к небу, подняв руки и смачно, с хрустом потянувшись всем телом. Саске завороженно смотрел, как ходят мышцы спины у нее под кожей, напрягшиеся, когда она широким движением раскинула крылья в стороны. Упершись когтями на сгибах крыльев в землю, она прогнулась назад — волосы, собранные в тугой неровный пучок, густой волной рухнули ей на спину, вырвавшись из-под резинки, достав кончиками до перепонок у основания хвоста. Она первый раз за две недели вышла на улицу. На ее лице сияла улыбка. Солнце светило ярко, земля дышала весной, а воздух был настолько чистым, что Саске было больно его вдыхать полной грудью. А Сакуре нравилось. Саске наблюдал, как раздувается грудь Сакуры, когда она наполняла кислородом сначала одну пару легких, потом другую, а после делала особо глубокий вдох во все легкие, и ему казалось, что сейчас ее ребра не выдержат и треснут. Сарада тоже внимательно наблюдала за ней. Она слегка зашевелилась, заставив его оторвать взгляд от жены и обратить на нее внимание, и когда их глаза встретились, дочка странно выпятила маленькие мокрые губы и слегка их пожевала. Он с интересом разглядывал ее, каждый раз находя новые сходства с собой и Сакурой. У Сарады были узкие вертикальные зрачки, как у Сакуры. Из-за черной радужки глаз, как у него, это было практически невозможно увидеть, но сейчас, при ярком солнечном свете, держа ее и прижимая к своей груди единственной рукой, Саске видел. Она была немного страшненькая, и в этом даже было некое очарование — но Саске мысленно надеялся, что все дело только в возрасте и непомерно большой голове, и это со временем пройдет и дочка будет красивой. Пусть не как Сакура, конечно, но хотя бы чтоб была на человека похожа, а не на черную пухлощекую обезьянку. Зато взгляд был очень проницательный. Иногда создавалось ощущение что Сарада понимала, о чем они говорят, хоть это и было невозможно. Сарада, не получив отклика на свои действия, замурчала. Да, так она тоже умела делать — мурчать, но только Сакура делала это сознательно и от удовольствия, Сарада же пока не могла это контролировать и тихим тарахтением выражала и радость, и злость, и недоумение. Саске ни разу не слышал, чтобы она кричала или плакала. Когда у Сакуры был период, почти сразу после родов, Сарада из-за чакры Сакуры уснула и проспала два дня. Проснулась, правда, голодная очень, и без того измученную Сакуру еще и высосала до последней капли молока, которого у нее и так почти не было, но этого ей хватило, чтобы после молча смотреть в окно и пытаться непослушными маленькими пальцами поймать самую первую в этом году — и в ее жизни — муху. — Саку, — позвал он, и Сакура с дальнего края поляны, куда успела забраться своими разминками, в четыре мощных взмаха крыльями спланировала к ним, очень аккуратно приземлившись прямо перед распахнувшей глаза Сарадой, даже что-то вякнувшей от восторга. — Голодная? — спросила она у Сарады, и дочка опять пожевала губами, потянувшись к ней. Сакура безумно стеснялась кормить ее при нем, и теперь тоже попыталась было уйти в дом, но Саске остановил ее, кивком указав на расстеленные на влажной траве старые, потрепанные одеяла, накрытые сверху его плащом: — Она и так редко бывает на улице. — Ты просто хочешь посмотреть, — беззлобно парировала Сакура, но сопротивляться не стала, опустившись при помощи крыльев прямо на его плащ и крылом же закрывшись от него. Саске улыбнулся. Второй день абсолютного счастья, когда весь мир ограничивался крошечной поляной в самой глухой чаще леса, которую он только мог найти, однокомнатной хижиной с очень скромным обустройством и ей, его женой, ласкающей ногтями нежную кожу на щеке их маленькой дочери, скоро подойдет к концу. И как каждый вечер до этого, сегодня он тоже должен будет решать — вернуться в Коноху или провести еще один день с ними. Он лег рядом, и Сакура игриво накрыла его крылом, которым прятала себя от него. Солнечный свет пробивался сквозь ее перепонки, и полумрак под крылом был красноватого цвета, но Саске при слабом освещении довольно хорошо видел, как красные маленькие губы Сарады накрыли бледно-розовый сосок Сакуры. Сарада очень мало ела, а молоко у Сакуры было приторно-сладким. Два странных факта, которые он знал, но которые никак не укладывались у него в голове. Он смог расслабиться только тогда, когда солнце уже скрылось за верхушками высоких деревьев и они все зашли в дом. Каждая стена изобиловала печатями, наслоенными друг на друга, пересекающимися, видоизмененными и улучшенными, которые они разрабатывали вместе, которые придумывали отдельно — защита была надежна, гораздо надежнее печатей ошейника, и даже запечатанная комната в госпитале Конохи, раньше казавшаяся лучшим, что только можно придумать для сокрытия чакры Сакуры, теперь была лишь жалким прототипом. Пробным вариантом. Сакура искупала Сараду, делая это так легко и непринужденно, как будто всю жизнь только и занималась купанием младенцев в старых неприспособленных для этого деревянных тазах, и уложила в кустарно сделанную люльку, пожелав сладких снов и чмокнув прямо в кончик маленького носа, от чего Сарада невероятно смешно скосила глаза на место поцелуя. Да, их дочь спала очень, очень спокойно. Саске не мог себе простить ни одного дня, проведенного не с Сакурой. Видеть ее, наслаждаться ее красотой и смехом, видеть сияние глаз и слушать порой нелепые, но понятные только им шутки — все, чего он хотел. Саске с ней смеялся до слез. До слез, до хрипов, до хватания за живот и мольбы: «Прекрати!». Он был живым с ней, настоящим, и он не ощущал себя пустым и потерянным, когда она была рядом. С ней он был одержимым. Он впивался губами в ее кожу, находил шрамы и родинки, изучал как в первый раз каждый изгиб и впадинку, пока выступавшие из-под ее ногтей когти вырывали поролоновое мясо из продавленного матраса, пока ее хвост обволакивал его за поясницу, чтобы острым кончиком кольнуть его в бок и заставить дернуться — она любила так делать, потому что Саске напрягался, и от этого рельеф живота проступал особенно четко. А Сакура любила его живот. Сакура любила его. Так что глядя, как она засыпает у него на плече, закинув мускулистую ногу ему на талию и накрыв их сверху крылом, он сделал выбор. Все равно от еще одного дня его отсутствия ничего не изменится.***
Ино лихорадочно строчила в толстой, только что начатой тетради убористым подчерком формулы, понятные только ей. Таким вычислениям не научат ни в одной школе. Даже клан Яманака не знал, как можно рассчитать то, что пыталась рассчитать Ино — она и сама не знала, выгорит ли что-то из этой безумной идеи или нет. Рядом лежал свиток, который вот-вот должен был ей понадобиться, и взгляд Ино периодически пробегался по нему — размер был довольно внушителен, в развернутом виде он занимал весь стол в столовой. Переменные. Она вводила их по очереди, пыталась перевести хоть в какую-нибудь знакомую ей единицу измерения, но подходящих просто не было, а вычислять вообще все в процентах… Какой процент у человечности? А у морали? Ино видела в документах Сая фото того, что Сакура сделала с одним из вражеских шпионов — он вроде как пытался убить ее ребенка буквально сразу после рождения. Гирлянды из кишок, на которых через равные промежутки и с устрашающей симметрией были подвешены легкие, почки, печень — аккуратно разорванная пополам, хоть и без претензии на скальпельный чистый разрез, — желудок, тоже пополам… А по центру всего этого праздника в анатомическом театре маньяка-любителя «позрелищней» — семенники и пенис. Кот Сакуры, которого она взяла с улицы совсем крохой, до сих пор иногда среди персонала госпиталя именовался «зам Сакуры-сама». Изнеженный, лощеный, упитанный — он был живым воплощением любви окружающих к нему, а ведь когда он был маленький, больной и блохастый, только Сакура смогла разглядеть в нем несчастное существо, нуждающееся в любви. Одна и та же женщина. Ее лучшая подруга. Две ситуации — и невозможно поверить, что Сакура, пожалевшая больного маленького котика и вылечившая его, потратившая на это уйму сил и времени, не говоря уже о моральных затратах — она за него страшно переживала, что не выкарабкается, сильно запущенный был — живьем освежевала человека за попытку напасть на ее ребенка. Распотрошила его, и это был точно не припадок ярости — слишком уж кропотливо и аккуратно была обставлена ужасная сцена его смерти, слишком продуманно расположены органы. Ударить, да, это Ино могла легко представить — Сакура была в этом плане гораздо более несдержанной, чем кто-либо из их знакомых, но такое… Ино дописала последнюю строчку и развернула свиток, стараясь выбросить из головы результаты осмотра места смерти шпиона. Ее глазам предстала воистину внушительная картина — огромный лабиринт круглой формы, местами прорисованный очень четко, но по большей части испещренный белыми пятнами неизведанной территории. Самое удивительное строение психики из всех, что когда-либо ей встречались. Пальцы непроизвольно метнулись к затылку, перебирая навсегда поседевшую прядь волос. Подсознание человека всегда было загадкой, но потому Ино и была самым талантливым менталистом своего клана — пусть не самая сильная, зато самая дотошная и потрясающе разбиравшаяся в своем деле. Она пыталась рисовать схемы, опираясь на разных людей, в чьих головах ей приходилось наводить порядок — или беспорядок, — и постепенно выработала общую схему того, как может выглядеть сознание человека, если перевести его в графику. Ино — первый человек из живущих, кто смог, по сути, запечатлеть на бумаге человеческую душу. Подсознание Сакуры она рисовала со слов Саске. Он не раз и не два после того, как Сакура выкарабкалась практически с того света, победив в себе Джуби, попадал в самые неожиданные глубины ее психики, пытаясь помочь ей исцелиться. Ино, конечно, работала с ней в качестве психолога, но решиться снова перенести сознание в ее тело так и не смогла, даже понимая, что больше никто не сможет причинить ей зла в голове подруги. Круглый лабиринт вел к центру, где маячило довольно крупное белое пятно, если соотносить с толщиной бесконечных переходов и коридоров, хранящих в себе самые разные тайны — человек ничего не забывает, никогда. Каждый, кого мы видим — независимо от того, один раз мельком в толпе или регулярно в похожих обстоятельствах — навсегда остается в нашей памяти, навсегда запирается в подсознании, так надежно, что потом при желании и правильно направленном гипнозе можно вспомнить, с кем ты обедала в столовой много лет назад в определенный день. Каждую деталь одежды. Черты лица. И так с любой информацией — будь то неинтересная книга, или энциклопедия с таблицами цифр, которые тебе никогда не пригодятся и которые, как ты думаешь, ты даже не запомнил — все там, и все влияет на нашу личность. Ино задумчиво провела пальцем по одному из тоннелей, пару раз завернула и уперлась в тупик. Она не может облажаться. Она — последняя надежда Саске и Сакуры. И пусть это с одной стороны бесчеловечно, если она не справится… У нее осталось всего четыре дня. Четыре — и начнется война. Но только если она не справится. Ино решительно сжала кулаки, зажмурив глаза. Она — Яманака Ино. Глава клана Яманака. И она справится.***
Почему он не пришел на день раньше?! Хотя бы на день! Саске смотрел, как его колотит. Наруто буквально выворачивало от волнения, и его попытки взять себя в руки не давали никаких результатов. Хорошо, что они были наедине, и кроме Саске никто не видел, в каком он состоянии. — Ты сможешь выиграть время? — Какое нахер время, Саске? Нет больше никакого времени. Нам давали неделю. — Мне бы хватило недели… — Нам давали неделю пять дней назад, — отрезал Наруто. — Через два дня начнется война. Ее не предотвратить. Саске молчал. Он всегда молчал, когда задумывал нечто, что Наруто не нравилось — и сколько таких ситуаций было у них за плечами, и не сосчитать. Если бы раньше ему сказали, что из них с Саске адекватнее будет Наруто, он бы рассмеялся в лицо говорящему. Теперь было совсем не смешно. Теперь была война на пороге их дома, и Наруто был виноват в том, что не смог ее предотвратить. — Знаешь что, — наконец, выдохнул он, слегка успокоившись, — я пойду домой. Меня ждут жена и сын. И у меня осталось не так много времени, чтобы насладиться их обществом. Тебе советую поступить так же — лучше пусть Сакура не знает… ты понимаешь. Она и так натерпелась, я даже представить не могу, как человек вообще может выдержать… — Не может, — вдруг ответил Саске, не меняясь в лице и не встречаясь с Наруто взглядом. — Человек не может. И совершенно неожиданно для Наруто Саске приблизился к нему, грубовато обхватил за плечи рукой и порывисто прижал к себе, так, что Наруто почувствовал грудью сердцебиение друга. Этот порыв был совершенно чужд Саске, ему вообще были эмоции не свойственны, но что-то больно кольнуло в груди жестоким пониманием — и Наруто ответил. Свел руки на его спине, с силой собрав в кулак грубую ткань его походного плаща. — Не начинай бой, — тихо прошелестел голос Саске у его уха, заставив оцепенеть. Сердце в груди друга колотилось так, что вибрация ударов отдавала Наруто в подбородок. — Я приведу ее. — Что?! — Наруто буквально оттолкнул его, прищурившись. — Ты в своем уме? Для Сакуры это будет означать смертный приговор! — Для страны Огня будет смертным приговором эта война. Ты понимаешь, что она закончится очень трагично. Наруто не мог поверить своим ушам. Саске сам предлагал выход, которого Наруто избегал так рьяно, что был готов выставить войска Конохи против Облака и сам сражаться с Эем. — Ты готов предать жену с ребенком ради мира? — холодно спросил он, не понимая, что чувствовать. Как Хокаге, ему хотелось пожать Саске руку, как человеку — врезать по его наглой морде, ведь речь идет о его жене, черт возьми, об их друге детства, о Сакуре, об их ребенке! — Что же ты за человек такой… — почти презрительно выпалил он, но ставший жестким взгляд Саске, который он наконец поднял на него, выражал такие эмоции, что Наруто невольно проглотил ком, вставший поперек горла. Его голос медленно вкручивался в его сознание, будто набатом отдаваясь в ушах, хотя Саске говорил тихо, взвешивая каждое слово: — А я и не человек больше. Наруто еще долго после ухода Саске оставался в своем кабинете, мысленно прокручивая эту фразу в голове и пытаясь уловить ее смысл, но это было без толку. Вроде бы вот, решение проблемы, и быть может, он бы и правда обрадовался такому исходу, но Сакура все еще занимала одно из главных мест в его жизни, из-за чего представлять решение именно таким ему хотелось меньше всего. Саске не покидал здания через санкционированные выходы, всегда находил свои пути, чтобы ни один шиноби и ни одна печать не могли отследить его против его воли. Наруто не знал, как давно он покинул Коноху, покинул ли вообще, но руки тряслись, как от холода, и предательская мысль билась в голове — Хината и Боруто ему дороже Сакуры. Гораздо дороже. И эта мысль своей своевременностью и цинизмом бередила душу, заставляя тихо ненавидеть себя. Если быть Хокаге означает стать таким, то его мечта детства, сбывшаяся благодаря его упорству и обстоятельствам, гроша ломаного не стоила. Никогда.***
— Оставить Сараду? — удивленно вскинула брови Сакура. Саске мысленно чертыхнулся, но на лице не отразилось ни одной лишней эмоции: — Усыпи ее. Тут ей совершенно ничего не грозит. Было видно, что Сакура растеряна, хоть и длилось это недолго. Она улыбнулась — улыбка была той самой, которая всегда предназначалась только ему, как же он себя в этот момент ненавидел! — и кивнула, направившись к люльке. Саске ждал, тщательно скрывая мысли, касающиеся того, что он задумал. Не все — Сакура могла понять, что что-то идет не так, если бы вообще не ощущала от него ничего. Она доверяла ему, зная, что он никогда не причинит ей вреда. Это спасет ее, внушал он себе. Это выход. Это бесчеловечно, но это выход. Он вышел из дома, глубоко вздохнув, ощущая на кончике языка вкус влажного после недавнего короткого дождя воздуха, не в силах смотреть, с какой любовью она вошкается с их дочкой, еще не зная, что это их последняя встреча. Не последняя, поправил он сам себя. Он найдет способ. Он придумает что-нибудь, обязательно придумает, но для этого нужно время, а как раз его было чудовищно мало, и то, что он собирался сделать, возможно, в случае успеха выиграет им это время. Завтра начнется война из-за того, что он посмел быть с Сакурой. Это выводило из себя и заставляло ходить желваки на его лице зло и с остервенением. Сам факт вмешательства такого количества вообще не имеющих к ним отношения людей в его семью с Сакурой был настолько возмутительным, что порой ему казалось, что он не выдержит и напомнит этому миру, кто они с Сакурой такие и где они видели все эти длинные носы, лезущие в их дом и постель. Но это будет означать конец для других людей, которые им дороги. Дороги Сакуре. Дороги ему. Терять контроль над ситуацией и полагаться на других людей было не в его характере. Он был уверен, что если что-то хочешь сделать хорошо — сделай это сам. Но теперь слишком многое зависело от двух женщин, которые уже успели занять в его жизни довольно много места, и Саске с этим смирился. Именно на Карин и Ино он мог положиться, зная, что и одна, и другая ради Сакуры пойдут на многое. Ладно, только Ино, но Карин тем не менее слишком увлечена исследованиями ДНК Сакуры, чтобы просто так сдаться и не пойти Саске навстречу, спасая свою подопытную. Теперь ему важно справиться со своей частью задуманного им плана, и сердце сжала ледяная боль. Она возненавидит его за это. Сакура выпорхнула из дома, тут же скрыв чакру, и с интересом покосилась на него: — И что же такого ты хотел мне показать? Он вел ее за руку между деревьев, следуя только ему известным маршрутом, а Сакура покорно шла следом, сжимая холодные пальцы на его чуть теплой ладони. Ее спокойствие не было фальшивым, она и правда полностью и безоговорочно доверяла ему, и это придавало особый оттенок его предательству. Иначе он это назвать не мог. Но и потерять ее он не мог. Без нее жизни для него уже никогда не будет — она настолько плотно засела у него под кожей, настолько подчинила себе саму его сущность, что даже разлука с ней была мучительной, а представить ее смерть… То, что он делал, для нее было гораздо хуже смерти. Но эгоизм, которому его научила сама Сакура, не позволял отпустить ситуацию и решить ее другим способом. Он вдруг остановился и резко обернулся. Она растерянно на него посмотрела, но в этой растерянности не было ни капли смятения — только любопытство ребенка, которого куда-то ведут родители в его день рождения, обещая сюрприз. — Ты доверяешь мне? Вот он — страх. Он так отчетливо проступил на ее лице, что это заставило его усмехнуться — когда он спросил это у нее в последний раз, на ее шее вновь оказался мучающий ее неистовой болью ошейник. Но сейчас ошейника у него не было — он расцепил их пальцы, ощутив, как сильно похолодела ее и без того холодная рука, и приложил ладонь к ее щеке, приблизив свое лицо к ее: — Доверяешь? Она прильнула щекой к его руке, ловя призрачную ласку, и прикрыла глаза, гася страх, горевший в них. — Полностью. Он прижался губами к ее губам, неожиданно для самого себя потеряв контроль над собой. То, что должно было стать невесомым прикосновением, превратилось в остервенелый, полный тоски яростный поцелуй, на который она после секундной заминки ответила с не меньшей страстью, едва не заставив его забыть, зачем он вообще привел ее сюда. С трудом оторвавшись от ее губ и с усилием отпрянув от ее льнувшего к нему тела, он заглянул в ее зеленые глаза, начавшие мерцать от мрака под сенью деревьев и сумерек, и повлек ее за собой, выводя на небольшую поляну, чуть больше той, на которой был их домик-убежище. — Боже… — выдохнула она, озираясь по сторонам. Это была обычная полянка посреди густой чащи, образовавшаяся вокруг пародии на озеро, больше напоминающее болото, но Сакура замерла — для нее это было сказочно красиво. Саске отвернулся, чтобы не видеть ее восторг — ее реакция вызывала у него страшное отвращение к себе. А это было только начало. Пока Сакура медленно приближалась к мутной воде, оглядываясь на несуществующих светлячков, начавших мерцать в сгущающихся сумерках, совсем забыв, что еще слишком холодно для их появления, Саске опустил руку в карман, нащупав «привет» от Карин. Инъекционный шприц был маленьким и полностью помещался в ладони, оставаясь незамеченным для совершенно ослабившей бдительность Сакуры. Она даже не могла себе представить, что он сделает с ней что-то подобное. Саске снова попытался успокоить рвущую сердце на куски совесть, твердившую, что он не прав, что лучше поговорить с Сакурой начистоту и рассказать ей, что мир на грани войны, и ее не просто ищут, а за ней ведется ожесточенная охота, и те шпионы, которые им попались под руку месяц назад — это была лишь капля в море тех мер, которые приняли Каге других стран, чтобы поймать ее. Пока она в неведении наслаждается обществом их ребенка, отрезанная от мира и полностью изолированная от новостей извне, там ее друзья решают ее и их судьбы, пытаясь выиграть время, пытаясь дать ей возможность быть счастливой. Безуспешно пытаясь. Они плавали в этом омуте больше часа, под конец Саске стало казаться, что у него навсегда отнимутся ноги, начало мая было необычно холодным, к тому же здесь, в глухом лесу, температура была значительно ниже, чем в городе. Но стоило ему откинуться на промерзшую, еще не отошедшую от зимы землю, как Сакура мгновенно оказалась рядом, буквально воспламеняя бегущую по венам кровь. Раньше бы он отдался бы этим ощущениям, как обычно наслаждаясь невыносимо приятными прикосновениями ее губ, рук и тела, но это было раньше. Сегодня у него не было права расслабляться — слишком важно было, чтобы Сакура оставалась в неведении касательно его планов, к тому же гендзюцу могло рассеяться, ведь у Сакуры необычно сильная сопротивляемость любым ментальным техникам, и только то, что она не подозревала о воздействии на нее Шарингана, позволяло обманывать ее внимательность. Так что стоило ей всем своим телом навалиться на него, в очередной раз напоминая, как мало она весит, он тут же подмял ее под себя, заглушая протест поцелуями, думая только о том, чтобы не сорваться и не послать к чертям собственный план, в который было вовлечено уже четверо людей помимо него и Сакуры, в эту самую минуту выполнявших каждый свою конкретную задачу. Знал бы Шикамару — аплодировал бы стоя. Ну, или возмутился бы его цинизмом и жестокостью и попытался бы помешать — но Шикамару ничего не знал. Даже Наруто не знал, что им всем предстоит завтра. Времени было слишком мало. Сакура почти вырывалась из его объятий, задыхаясь и подаваясь навстречу тяжелым толчкам его бедер, кусала губы — свои и его, коротко постанывала, когда была не в силах сдерживаться, и когда Саске понял, как близко она к пику своего удовольствия — откинулся назад на колени, сажая ее на себя, оставляя синяки на ее белом бедре от своих пальцев, задавая жесткий, четкий ритм, за которым она, хрипя и поскуливая в его рот, не заметила, как к боли от его сильных пальцев добавился мимолетный укол инъекционного шприца. Ее руки обхватили его шею, пока крылья хаотично трепетали по земле, раскинутые широко в стороны, она прижала его лицо к своей груди, и Саске почти благодарно обхватил ее за талию, привлекая к себе так плотно, что она не смогла бы отстраниться и заглянуть в его лицо, если бы захотела. Покатившиеся по ложбинке ее груди слезы затерялись среди других капель на ее коже, еще не высохших после купания, и остались незамеченными. Вот и все. Начало положено. Отвлекая ее от возможности прислушаться к своим ощущениям, он кусал ее губы, жадно водил ладонью вдоль полосы чешуи на ее позвоночнике, вздрагивая от каждого чувственного стона, срывавшегося с ее покрасневших опухших губ, ловил темп, который уже она задавала, оседлав его и заставив откинуться на холодную землю тут же напрягшейся спиной. — Еще, — попросила она, и у Саске улетучились последние остатки самоконтроля. Он делал ей почти больно, вбиваясь в стройное, выгибающееся тело, ее не спасало даже то, что она была сверху, а у него была всего одна рука, удерживающая ее. Он терялся в ощущениях, ставших ему знакомыми только после того, как она родила Сараду — входил так глубоко, что чувствовал прикосновения ее лобка к низу своего живота, бедрами ощущал упругие ягодицы и подрагивающее основание хвоста, сильнее ее хрипов и вздохов выражавшее удовольствие. Он не мог остановиться, и когда она обмякла на нем, продолжал двигаться под ее невнятные бессвязные всхлипы и вялое сопротивление. Сердце бешено колотилось в груди, от усталости и напряжения он был весь в поту и испарине, даже ледяной ночной воздух был бессилен остудить разгоряченное тело, прошитое резким током оргазма, настигшего его вместе с ней — и она окончательно рухнула на него, в изнеможении не сумев сложить крылья и разметав их вокруг них. Вслед за резкой вспышкой удовольствия пришло опустошение. Сакура тяжело дышала ему в шею, и когда попыталась привстать, трясущиеся руки уперлись ему в грудь и так и остались там — она просто уснула. Крепко уснула. На подкашивающихся ногах он встал, ощутив резко набросившийся на него холодный ветер, опустив Сакуру на землю и в бессильной ярости схватился за голову, глядя на нее, безмятежно распластавшуюся на короткой куцей траве животом, с криво валявшимся рядом хвостом, будто переставшим быть ее живой неугомонной частью, со слабо подрагивающими крыльями, еще хранившими остаточные конвульсии ее удовольствия. Бедро сильно выступало над тонкой талией, одна нога была вытянута, позволяя разглядеть все сочленения сухожилий на неестественно длинной ступне и в узкой пятке, и ее растопыренные пальчики вдруг вызвали у него почти истерический всхлип. Душа плач, болезненно рвущийся из непривычной к рыданиям груди, он с трудом оделся, взял ее платье, небрежно валяющееся у самого берега убогого болота, которое Сакура считала потрясающе красивой лагуной с мистически сияющей водой, и вновь подошел к ней, неловко натягивая на нее плохо растягивающуюся ткань. В тот момент, когда он поднял Сакуру на плечо, безвольной тряпкой повисшую на нем, и собрал ее крылья, прижав плотно к спине, чтобы было удобнее нести ее, тишину ночного непроходимого леса разорвал такой отчаянный вопль, что слезы все же покатились по щекам. Крик был тонкий, полный страха, и вдруг Сакура вопреки сыворотке слабо зашевелилась, до этого не подававшая никаких признаков бодрствования. — Сарада… — невнятно пробурчала она где-то возле его спины, но Саске схватил ее крепче — и сыворотка все же победила. Она снова повисла на нем, а он медленно зашагал в сторону их домика под непрекращающийся визг ужаса и отчаянных рыданий, звучавших тем дальше, чем ближе он подходил к ставшей уже почти родной поляне с грубо сколоченной избушкой. Когда он вошел в дом, Сарады там не было. Крики уже стихли — слишком далеко, чтобы даже он мог их услышать. И Саске, бережно положив Сакуру на постель, встал возле нее на колени, пряча лицо в застиранную линялую простынь, слабо представляя ее реакцию, когда она поймет, что он сделал. Это был первый раз в его жизни, когда он услышал, как плачет Сарада.***
Погода будто издевалась над Наруто — с самого рассвета на улице было так тепло и хорошо, что страшно хотелось жить, — несмотря на войну, которая вот-вот начнется. Ино стояла по правую руку от него, Ханаби — по левую. С помощью Бьякугана сестра его жены отслеживала перемещение наступающих групп шиноби, Ино передавала эту информацию их командам, координируя действия. Сай был на передовой, ожидая сигнала к выступлению. Как глава Анбу, он сам распределил силы, но оставаться в стороне не пожелал — все же он был достаточно ценным шпионом, и вся граница была усеяна его рисунками, имеющими задачу просигнализировать им в тот момент, когда начнется вторжение. Шикамару занимал другую позицию, будучи ответственным за неожиданную атаку в случае, если силы, привлеченные для отражения атаки, окажутся неравны и понадобится неожиданный маневр. Наруто не хотел верить, что это все. От Саске не было ни одной вести с самого последнего их разговора, когда он сказал, что сдаст Сакуру, и он рвался между радостью, что друг не предал свою семью и отчаянием, что это приведет к десяткам других, невинных жертв. Но это его бремя Хокаге. — Райкаге на подходе, движется сюда. Один, — отчеканила Ханаби, прикусив побледневшие губы. Наруто кивнул, Ино передала ее слова всем остальным. Возможно то, что он один, дает надежду на диалог, который может смягчить последствия его решений — он молился на это. Еще никогда он не ощущал себя настолько беспомощным и оторванным от ситуации, и это чувство было слишком чужим и непривычным, чтобы с ним было так легко смириться. Он верил, что может изменить мир и людей, в нем живущих, к тому же ему это уже не раз удавалось — вспомнить Забузу, Гаару, Нагато — еще с десяток людей, которые изменили свой взгляд на жизнь благодаря вере Наруто в светлое будущее и его отличному от большинства взгляду на жизнь. А теперь помимо сотен людей, живущих в Конохе, его друзей и приятелей, у него был сын и ждущая дома Хината — которая не проронила ни единой слезы, провожая его. Она понимала, что это может быть их последняя встреча, и не хотела деморализовать его. Правда, отреагировала весьма агрессивно на новость, что он не позволит ей воевать с ним рядом, и вместо нее будет Ханаби. Но все же он смог ее убедить, что это не война, хоть и сильно сомневался, поверила ли она на самом деле или просто сделала вид. Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул. Включить мозг и отключить эмоции. Думать о Хинате. Неважно, сделает ли Саске то, что намеревался, но Наруто не допустит кровопролития. Сладкий самообман. Ханаби коротко дернулась рядом, и Наруто устремил взгляд на дальний конец поляны, на которую с усилием приземлился Эй, поднимая в воздух клубы пыли и клочья земли. — Ты привел ее? — словно раскатом грома прокатился его голос, игнорируя солидное расстояние между ними. — Эй, послушай… — начал Наруто, мысленно чертыхнувшись — его голос звучал не как голос Каге, а как оправдания сопливого школьника перед директором. — Это ты послушай, Наруто, — громыхнул он, и лицо исказила гримаса злости. — Ты слишком долго считал нас за идиотов. Остальные тебе верили, считая, что ты человек чести и не подвергнешь наш союз подобным испытаниям. Но теперь кредит доверия исчерпан. Зачем вам оружие, которое вы так тщательно прячете от нас, как если не для войны?! — Так если вы так этого боитесь, какого лешего сами бросаете нам вызов?! — не выдержал Наруто, от злости даже забыв, что собирался вести диалог максимально спокойно. — Чего ты добьешься этим, Эй? Подтвердишь свою догадку? — Она Джинчуурики Десятихвостого, Наруто! Десятихвостого! И ты, зная опасность высвобождения ее Биджу, допустил ее беременность, еще и скрыв это! — Моя мать была Джинчуурики Курамы, — парировал Наруто, тут же поняв, что пример неудачный, по ухмылке Эя: — И рожая тебя, она умерла сама, убила твоего отца, сделала тебя сосудом, не говоря о сотнях жертв среди гражданских. Ты сам рассекретил эти документы, — предупредил Эй его вопрос по поводу такой осведомленности. — И это сделала женщина, много лет бывшая сосудом для Девятихвостого. — Биджу Сакуры не вырывался на свободу… — Скажи это моим сенсорам, которые проследили мощнейшие всплески демонической чакры. Скажи это моим гражданским, которые видели кроваво-красное небо. Наруто стиснул зубы, понимая бесполезность дальнейшего диалога. Эй был человеком дела, а не слова, дипломат из него тоже был весьма паршивый, не говоря уже о его вспыльчивости. — Я вызываю тебя на поединок, Эй. Райкаге расхохотался, запрокинув голову, и от его хохота у Наруто волосы на затылке встали дыбом. — Ты за кого меня держишь, Наруто? — с трудом отдышавшись, утер невидимые слезы Эй. — Ты правда думаешь, что я соглашусь биться с тобой один на один, чтобы в случае твоей победы мои войска отступили? Так не пойдет. Мне нужна ваша Джинчуурики и ее ребенок. Пока я лично не удостоверюсь, что она не представляет никакой опасности для моих людей и моей страны, пока не буду уверен, что ее ребенок — просто ребенок, а не новый Биджу с хрен знает каким потенциалом, война будет длиться. Наруто не хотел этого. Он понимал позицию Эя, понимал, чтоб его, но принять не мог. А выхода так и не было. Переубедить не получалось. Тогда он прибег к последнему, самому весомому, как он считал, аргументу: — Ты же понимаешь, что речь идет не просто об оружии или Биджу? Речь идет о куноичи. Харуно Сакура — вот ее имя, а не Джинчуурики, не сосуд — это женщина. Гражданка страны Огня, ученица Пятой Хокаге Цунаде Сенджу. Отблеск надежды появился внезапно, стоило разгладиться злым складкам на лбу Эя. Наруто, воодушевленный этой нежданной переменой, с жаром продолжил: — Подумай сам — это ведь мы виноваты в том, что с ней стало. Каге придумали жеребьевку. Каге выбирали из всех участников. И то, что попала под удар именно она — не ее вина. Зато ее огромное достижение, что она смогла мало того, что выжить, но еще и обуздать эту страшную силу, носителем которой она стала. Конечно, это не ее вина. Это вина ублюдка Тонери, и Наруто коротко прикрыл глаза, стараясь сохранять самообладание — ведь он не мог рассказать об этом Эю, пришлось бы поднять вопрос секретной миссии и упомянуть, что именно Сакура была одной из внедренных агентов — в тот самый момент, когда ей нельзя было покидать Коноху от слова совсем. — После запечатывания Сакура продолжала работу в госпитале, став его главой. И все эти годы она только и делала, что спасала жизни. У нас ведь между странами четыре договора на поставку ее препаратов, — очень удачно вспомнил Наруто, мысленно даже похвалив себя за цепко запомненный факт. — А мы мало того, что практически подвергли ее уничижительным гонениям, так что, нам теперь и этого мало? Эй молчал, пристально глядя на Наруто. А старая рана уже кровоточила, и Наруто убежденно продолжал: — Я прошел через крохотную часть того, что досталось ей, когда был ребенком. И то, что мы и так с ней сделали, Эй — это чудовищно. Открывать ей жалкие километры вокруг деревни? Блокировать чакру? Мы сами практически вынуждали ее быть чудовищем, озверевшим от боли и ярости, и это чудо, что она по-прежнему доверяет людям. Нельзя добивать ее, Эй. То, что хочешь сделать ты, ее убьет. — Откуда ты знаешь, что я хочу с ней сделать? — зло рыкнул Эй, видимо, не в силах найти слов, чтобы оспорить мнение Наруто. — Я… недавно стал отцом, — признался он. — И я вижу, что происходит с моей женой. Если ты отнимешь у нее ребенка, ты сам создашь монстра, которого боишься. К тому же, неужели ваши шпионы ничего тебе не объяснили? — напомнил Наруто зверскую расправу над людьми Облака, из-за которой Саске допрашивали почти неделю. Казалось, Эй прислушивается к нему. Наруто понимал, что до успеха еще далеко, но одно то, что последний аргумент хотя бы заставил Эя выслушать его, уже давал шанс на мирное решение. — Ты понимаешь, что сейчас сам, своей рукой практически подписал ей смертный приговор? — наконец, выдал Эй, и Наруто едва не поперхнулся воздухом, застрявшим в легких: — Тем фактом, что любая мать будет защищать своего ребенка до самого конца? — Речь идет все же не о просто гражданке страны Огня. И ты это отлично понимаешь, хоть и пытаешься меня убедить в обратном. Она — Джинчуурики Десятихвостого, нарушившая все условия нашего перемирия своим побегом, а после — напавшая на граждан Облака… — Она оборонялась! — Это неважно… — Она должна была спокойно смотреть, как убивают ее ребенка?! Да сравнить тебя с Сакурой — ты в тысячу раз худший монстр, если считаешь так! — Осторожней, Наруто, — предупредил Эй, снова нахмурив брови в порыве решимости. — Не говори того, за что не сможешь ответить. — Хочешь убить ребенка Сакуры? Валяй, — с вызовом гаркнул Наруто, окончательно принимая решение — это бесполезное словоблудие ни к чему не приведет и сражаться придется все равно. Да будет так. — Валяй, Эй! Но только не забывай, что между ее ребенком и тобой, даже если я сейчас соглашусь с каждым твоим словом и отзову войска, будут стоять Учиха Саске и Харуно Сакура. — Он видел, как скривилось лицо Эя от упоминания Саске — пустой рукав туники был отличным напоминанием о силе Саске еще тогда, до войны. — И я, сложив с себя полномочия Хокаге. Я не дам приказа наступать, — Наруто почувствовал, как вспыхнул вокруг него покров Курамы, и краем глаза отметил, что Ханаби встала в боевую стойку, готовясь к нападению, — я не дам приказа биться с тобой и твоими людьми, но ни один — ни один, Эй! — не уйдет с поля боя. Все будут сражаться за Сакуру добровольно. Задумайся, может, вот что значит признание твоих людей? Сакура слишком многое сделала, чтобы только из-за этих нелепых беспочвенных фобий… Его страстную речь внезапно оборвали так грубо и внезапно, что он растерянно осмотрелся, пытаясь определить направление источника звука. Истошный детский плач и Эя заставил напрячься и выпрямить спину, озираясь в поисках… А потом до него дошло, и он встретился взглядом с опешившим Наруто. Две фигуры, закутанные в длинные походные плащи, шли им наперерез, деля поляну пополам, сохраняя одинаковую дистанцию до обоих Каге. Левый рукав более крупной фигуры был пуст, а фигура поменьше держала в руках орущий истошным воем сверток, тепло укутанный и явно тяжелый. — Са… Саске? — не веря своим глазам, уставился на них Наруто, и Саске откинул капюшон, подтверждая, что это он. Крики ребенка были такие, что хотелось зажать руками уши и свернуться клубком — Наруто никогда еще не слышал, чтобы детский плач звучал так душераздирающе. Саске ободряюще провел ладонью по свертку, и будто на несколько мгновений, пока его рука касалась ткани, сверток затих, но тут же снова зашелся истошным криком, а держащая его фигура двинулась к Эю — ровно, уверенными шагами… — Меня ищете? Капюшон был откинут, и копна нежно-розовых волос обрушилась до лопаток. Наруто с дрожью смотрел, как меняется выражение лица Эя, и не мог понять, почему — Сакура стояла к ним спиной, почти протягивая визжащий кулёк Райкаге, в который тот, стоит отдать ему должное, все же заглянул, рискуя слухом. — Этого не может быть, — наконец, тихо произнес Эй, но Наруто уже стремительно шел к ним, и дистанция позволяла по губам прочесть сказанное. — Это же… — Просто ребенок, — гневно констатировала Сакура, — обычный ребенок двух шиноби. А вы ожидали копию Джуби? На этих словах Наруто оказался достаточно близко, чтобы взять Сакуру за плечо — необычно тонкое девичье плечо, — и развернуть к себе. И потерять дар речи. Зеленые глаза смотрели на него с укоризной и, кажется, с любопытством — как будто ей было интересно, какие эмоции от их встречи он испытает. Ребенок, почти невидимый за толстым слоем одеял, продолжал орать, срывая глотку, но для Наруто весь мир сузился до маленьких, круглых зрачков Сакуры, улыбнувшейся ему почти виноватой улыбкой: — Прости, что заставила ждать. А Наруто даже не мог взглянуть на Саске, сосредоточенно наблюдавшего за Сакурой с ребенком и готовым отреагировать на малейшее действие против его семьи. Он просто тупо смотрел на нее, и до него медленно доходило, что у нее не так четко выражены скулы, как это было обычно, а при улыбке зубы были ровные, ничем не напоминающие хищный оскал с выступающими клыками, и плащ обнимал небольшую фигуру, будучи сам слишком узким, чтобы скрыть крылья… Которых не было. Эй молча принял у нее сверток с ребенком, позволив ей скинуть с плеч плащ. Она была одета в те же цвета, что одевалась обычно — красный, белый, темно-зеленый — но на ее абсолютно гладкой, закрытой одеждой спине теперь красовался герб Учиха, выражая ее принадлежность к этому клану. Ни хвоста. Ни кошачьих ног. Ни намека на гипертрофированную грудную клетку, в которой билось два сердца и дышали четыре легких. Она была слишком… не похожа на себя, но это объяснялось одним, совершенно обыденным фактом, ударившим Наруто по затылку, словно обухом. Сакура снова была человеком. Ребенок продолжал истошно орать.