***
…кричала. От этого она проснулась. Сакура резко села на постели, схватившись за голову одной рукой, другой шаря по плоскому животу под ночной рубашкой, пытаясь выдернуть призрачные трубки. Ее трясло. Ощущения были такими живыми и настоящими, реальными, что ее едва не скрутило, когда вырванное из сна усилием воли сознание подбрасывало картинки еще не померкнувшего ночного кошмара, цепко держащего ее эмоции там, внутри этого страшного сна, в который раз будящего ее. Осознание реальности приходило медленно, в такт поглаживающей по спине руке, тут же прижавшей ее к горячему телу, едва ее перестало колотить. — Успокойся. Я рядом. — Голос Саске был ровным и тихим, дыхание мягко коснулось уха, и она спрятала лицо на его груди, пытаясь унять рыдания, короткими всхлипами рвущие легкие. — Это просто дурной сон. Тише. Он обнял ее, плотнее прижимая к себе. Слегка покачивался, будто баюкая, и ей действительно стало легче. Сон терял четкость, улетучивался и терялся в полумраке спальни, оставляя только горькое послевкусие липкого ужаса на корне языка и легкий тремор в кончиках пальцев. — Я… мне опять снилось Цукуеми. Я так… я там… — Не вспоминай. Не нужно. Дыхание постепенно пришло в норму. Сакура уперлась ладонями в грудь Саске, ощущая его спокойное, размеренное сердцебиение. Он прав, вспоминать совершенно не нужно. Те короткие мгновения, которые она провела под действием техники несколько лет назад до сих пор аукались холодящим ужасом и отголосками боли. И если все остальные, с кем Сакура когда-либо говорила об этом, пережили фактически лучшие моменты своей жизни в идеальном мире, ее мир был чудовищен и жесток по отношению к ней. Саске увлек ее за собой, накрыв одеялом и прижав к себе, дав поудобнее устроить голову на его плече. — Громко кричала? — придя в себя окончательно, спросила она. — Сараду не разбудила, не переживай, — мягко успокоил Саске, кончиками пальцев поглаживая ее спину. — Засыпай, тебе завтра вставать рано. И Сакура, слабо улыбнувшись и слегка поелозив щекой по его груди, провалилась в спокойный, безмятежный сон.***
Утро выдалось сумасшедшим. Отдавая Саске распоряжения, что и как делать, когда Сарада проголодается, намокнет или заплачет, одной рукой заполняла оставленные с вечера больничные карты, а другой расчесывалась, периодически откусывая от бутерброда, который вообще-то был для Саске, но которым он заботливо прикармливал суетящуюся жену, понимая, что иначе она так и учешет на работу голодная. — Не паникуй, у тебя еще целый час, — он с улыбкой закатил глаза, когда она закончила очередной пассаж о технике смены пеленок. — Да успокойся, мы тут справимся, уж подгузник я поменять в состоянии. — У тебя одна рука, если ты не забыл, — шутливо проворчала она, снова откусывая от любезно подставленного к губам бутерброда. — Ронять Сараду нельзя, если что. — Не говори с набитым ртом, — парировал Саске, и Сакура с трудом сдержала смешок, сгребая готовые карты в папку, жуя на ходу. — Вернешься во сколько? — Не раньше восьми, — она завязала волосы в короткий хвост на затылке и наклонилась над люлькой, в которой радостно дрыгала ножками Сарада. — Будь умницей и не расстраивай папу, хорошо? — чмокнув дочь в носик, отчего та взвизгнула, она обернулась к Саске. — Если что — номер, по которому ты сможешь дозвониться до меня, на холодильнике. Если буду на операции, тебе скажут, а если что-то срочное — набери Ино. — Никак не могу привыкнуть к этим… телефонам, — Саске недоверчиво покосился на массивный аппарат в коридоре. — Ты оценишь, это очень удобно. Жаль, что тебе, когда ты на миссии, нельзя позвонить. Я бы меньше скучала, — на прощание встретившись с его губами, она окинула взглядом коридор, припоминая, все ли необходимое собрала, и выпорхнула на улицу.***
Август был теплый. В будний день народу на улице было мало, в основном все куда-то спешили, и Сакура с удовольствием окунулась в привычный ритм жизни, бодрым шагом двинувшись к больнице. В сестринской Фуки уже сварила вкуснейший кофе, от аромата которого у Сакуры засосало в желудке, напоминая о съеденном всухомятку бутерброде, и первый глоток заставил блаженно прикрыть глаза. — Повторить тебе план на сегодня? — осведомилась Фуки, и Сакура согласно кивнула, внимательно выстраивая четкую последовательность действий под оживленный монолог медсестры. — Тогда через час в третьей операционной, — решительно встала Сакура, оставив недопитый кофе на столе, когда медсестра закончила перечислять все дела на сегодня, — халат?.. — Я его погладила и повесила на плечики на твой шкафчик, — отрапортовала Фуки, — там же, где обычно. А еще, в твоем кабинете пара интересных случаев, если будет минутка, ознакомься с картами. Сакура кивнула, маскируя усталый вздох. Эти стажеры, путающие панкреатит с пиелонефритом и ячмень с геморроем, порядком надоедали, и тратить редкий рабочий день посреди отпуска на эту ерунду ей не хотелось, но что поделать — хорошие врачи сами по себе не появляются, хоть Сакуре этого и хотелось бы. Мысленно приготовившись устроить качественный разнос новеньким, чтобы напомнить им о важности и ответственности работы врача, она направилась в раздевалку, облачилась в тщательно выглаженный халат — Фуки постаралась, — и окончательно настроилась на прекрасный, продуктивный день. Очередной прекрасный день.***
— Ой, я так устала, — томно потянула Ино, закинув ногу на ногу и потягивая свежевыжатый сок из высокого бокала. — Сай совсем меня измотал. Он как будто с цепи сорвался, едва мне разрешили после родов сексом заниматься. — Ино! — Хината вспыхнула, аки новогодняя лампочка, и Сакура привычно хихикнула: — Всегда пожалуйста. И хватит маскировать свое хвастовство под жалобы. — Нет, я и правда устала! — возмутилась Ино. — Ему только дай повод. А потом еще простыни от чернил отстирывать… — Ино! — пришла очередь Сакуры возмущаться, но она тут же переспросила: — в смысле от чернил? Он что, каракатица? — Нет, конечно. — Ино игриво улыбнулась, понизив тон голоса, чтобы никакие лишние уши их не услышали. — Просто некоторые его техники, скажем так, очень подходят для… хм… интересного времяпрепровождения, — Хината все больше пунцовела, а Сакура искренне удивилась: — Техники? Я не ослышалась? — Ну да. Скажи еще, что вы с Саске никогда не экспериментировали. Шаринган наверняка открывает поразительные возможности для… — Перестань! Конечно нет! — теперь настала очередь Сакуры краснеть. — Это ж какими надо быть… Вот, Хината наверняка со мной согласится, ведь так? Молчание смущенной подруги было более чем красноречивым ответом, и стоило только Сакуре открыть рот, чтобы продолжить свою мысль, как почти шепот вогнал ее в ступор: — Вообще-то… — Что?! — в унисон выдали они с Ино: Сакура с ужасом, а Ино — с неприкрытым восхищением. — Я бы не хотела рассказывать подробности, — прошелестела Хината, полностью слившись по цвету с грейпфрутовым коктейлем в ее бокале. — Ну хоть намекни-и! Это теневое клонирование? — Ино никак не могла успокоиться, Хината медленно приобретала сиреневый оттенок, а Сакура в полной растерянности переводила взгляд с одной подруги на другую. — Да ла-адно, неужели множественное теневое клонирование?! Сакуре показалось, что все кафе заинтересованно оглянулось в сторону их столика, когда Хината неожиданно рявкнула: — Не лезь в мою голову! Это была чистая, безапелляционная победа. Ино, получившая шокирующее признание Хинаты — а это было, безусловно, признание, — с триумфом взглянула на Сакуру: — Вот видишь! Раз уж мы шиноби, неужели нельзя использовать некоторые свои возможности для достижения… лучшего взаимопонимания в семье? Как по мне, так это просто творческий подход к избитому процессу. Но Хината, вы, конечно… — от откровенного восторга в голосе Ино Хината снова поменяла цвет, не отрывая затравленного взгляда от столешницы, и что-то пробурчала, но Сакура не расслышала, сосредоточенная на выкидывании из головы порнографических картинок с участием Хинаты, порожденных уж слишком живой фантазией. — Не понимаю я такого, — смущенно потянула Сакура, все же невольно задумавшись. Нет, конечно, нет. Да и Саске бы никогда на такое не согласился — использовать Шаринган для, например, создания их персональной иллюзии, чтобы в реальности прошло несколько мгновений, а в их собственном мире несколько дней. Техника теневого клонирования, кстати, тоже ему знакома… Стоп. О чем она вообще думает?! Вот… ох уж эта Ино!***
Холодно. Голая грудь и живот плотно прижаты к полу. Между ней и холодом плит — пара тоненьких покрывал, почти символических, никак не спасающих от твердости и прохлады. — Зря они ампутировали тебе часть крыльев. Теперь восстанавливаться будут дольше. — Голос Карин звучал, будто из банки, заглушенный бешеным стуком в ушах. Она говорила что-то еще, а потом — резкая, мучительная боль. Лопатка. Потом вторая. Карин ломала ей кости. Она хотела закричать, или остановить ее, но во рту что-то было, что она стискивала зубами до онемения десен, и получилось только взвизгнуть. Хотелось отползти от калечащих ее рук, но внезапно бешеной волной накатило чужеродное, оторванное от тела облегчение…***
…и она проснулась. Сарада сладко посапывала у нее под боком, едва слышно причмокивая. Она любила спать, держа палец во рту, и это смотрелось невообразимо мило. Сакура села, массируя виски и пытаясь восстановить фрагменты кошмара. Но этот кошмар был не таким, как обычно. В нем было что-то хорошее, это облегчение до сих пор было с ней, обволакивая тело сонной негой. Списав все на то, что это был неглубокий дневной сон, а привидеться в легкой дреме может что угодно, она окинула гостиную рассеянным взглядом. Все было так, как она хотела — и мебель, и обстановка, даже картины на стене — она все выбирала сама, с любовью и желанием создать уют, чтобы Саске хотелось возвращаться домой как можно чаще. Это успокаивало и ее — глубоко вздохнув, прогоняя последнюю сонливость, она слегка хмыкнула от абсурдности картинок в ее голове, крылья еще какие-то, которые ей ломала Карин — она ее несколько лет не видела, не слышала! Подкинет же подсознание такого бреда… Дочка тихо вякнула, оповещая о том, что проснулась, и Сакура выкинула все глупые мысли из головы, нежно воркуя с улыбавшейся Сарадой, взяв ее на руки и пританцовывая в сторону кухни — Сарада любила легкие покачивания и улыбалась еще шире, оголяя пустые десны с первым, только-только начавшим прорезаться зубом. Счастье — оно в мелочах, кто бы что ни говорил.***
— Это все анализы, которые я назначила? — Сакура внимательно изучала папку, которую ей принесла Моэги, и медсестра уверенно кивнула: — Твоя догадка полностью подтвердилась. Впрочем, ты никогда не ошибаешься, — с гордостью в голосе проговорила Моэги, тут же неуверенно замявшись. — Ты извини, что я так посреди ночи нагрянула… — Ничего страшного, я не спала, — Сакура отпила чая, листая остальную историю болезни. Вдруг ее взгляд выхватил из анамнеза одно слово, точнее имя, которое заставило ее тревожно нахмуриться. Тонери. Перечитав предложение еще раз, она удивленно моргнула — там ничего подобного написано не было. Потом моргнула снова — ей показалось, что строчки истории болезни поплыли, убегая из-под ее взгляда, будто она сильно-сильно устала, но усталости не было и перед глазами обычно так не плыло. — А как зовут пациента? — вдруг спросила она, осознав, что совершенно не помнит имени, хоть и знает анамнез наизусть. — Кайто Микура. И это имя тоже болью отозвалось в голове, но ни лица, ни саму женщину вспомнить она так и не смогла. Только упорно в голове всплывала цифра двадцать восемь, но с чем это связано, осталось загадкой.***
Хината возилась с сыном, пока Сакура с Ино заканчивали последние приготовления для пикника. Ханаби восторженно ворковала над малышами, и Сакура позволила себе немного ослабить бдительность и отклеить взгляд от Сарады хотя бы ненадолго, но краем глаза продолжала неустанно следить за дочкой. — Хината, — решилась она задать вопрос, мучающий ее уже несколько месяцев, — имя Тонери тебе о чем-нибудь говорит? Хината внезапно застыла, через секунду резко обернувшись на побледневшую Ханаби, вскинувшую испуганный взгляд на Сакуру. — Ты… серьезно? — сдавленно переспросила Ханаби, заставив Сакуру смутиться от такой неожиданной реакции. — Ты не помнишь? — Я… недавно мне показалось, что я увидела это имя в одном из анамнезов, — оправдалась она, слегка приврав о том времени, которое ей потребовалось, чтобы озвучить странную и несвойственную ей забывчивость. — Не могу вспомнить, откуда оно мне знакомо. — Это тот самый гад, который похитил нас, украл у Ханаби глаза и пытался на мне жениться, — очень резко ответила Хината. — Ты же тогда была в составе команды, которую отправили за нами, как ты можешь этого не помнить? И тут будто прорвало невидимую плотину в ее памяти. Воспоминания оглушили своей кристальной ясностью, вызвав острое недоумение, как она могла вообще забыть о подобном. Тонери Ооцуцуки, тот самый парень с Луны, который пытался пробудить Тенсейган, украв глаза Ханаби, и планировал уронить Луну на Землю, разрушив весь мир шиноби! Это тогда Наруто осознал, что для него значит Хината, когда она согласилась ради спасения его жизни выйти за Тонери замуж, они еще бились с кучей марионеток, которые населяли его дворец. Она сразу вспомнила все. Она лично возвращала Ханаби глаза, проведя в операционной больше десяти часов, потому что глаза — самый сложный орган для пересадки, и уж тем более, когда их от одного человека к другому пересаживают по второму кругу… — Бред какой-то. Я вообще не понимаю, как могла такое забыть, — честно выдала она, задумавшись. — Все в порядке, — Хината мгновенно расслабилась, взяв сына на руки и подойдя к столу, оглядывая, что они с Ино успели подготовить. И тут Сакуру шарахнуло новое осознание, от которого мучительно подкосились колени. Но она просто побоялась сказать это вслух. Она не знала, как зовут сына Хинаты.***
Что-то было не так. Она готова была поклясться, что дело этого пациента вчера убирала в тумбу, но забыла об этом, и когда взяла папку в руки, только уже открыв, вспомнила, что да, точно ее убирала. Но вот перед ней вся информация. Не выдержав, резко выдвинула ящик, больно ударив углом себе по голени и, чертыхнувшись, вытащила точно такую же папку, как держала в руках. Открыла. Задрожала. Это было похоже на неудачную шутку, но в ее руках были две совершенно идентичные папки, содержимое которых так же совпадало вплоть до карандашных пометок. Такого быть не могло — все бланки анализов номерные, чтобы точно знать, что ничего не потеряется, и два одинаковых бланка просто не могли существовать. Но вот — она держит их в руках. И от непонимания хочется выть в голос. Когда разум стал подводить ее? Когда она впервые осознала, что забыла что-то, что обычно цепко держала в памяти? Не хотелось верить, но похоже, что в ее голове что-то повредилось еще тогда, на войне, после попадания под влияние Вечного Цукуеми. Провалы в памяти были почти незаметны, но повторялись с завидной регулярностью. Правда, стоило ей задуматься — о том же Тонери, например — и она тут же вспомнила и пейзажи Луны, и дворец, и как она лечила Наруто, потратив все резервы чакры, и их разговор — все до мельчайших деталей. Будто только что посмотрела запись всех событий на видео. Но две идентичные папки в руках — это уже за гранью ее понимания. Сказать кому-нибудь? А правильно ли ее поймут? Не сочтут ли повредившейся рассудком? Не посчитают ли, что ей больше нельзя с такими симптомами продолжать работать? Не отнимут ли у нее Сараду?***
Полумрак. Странные запахи, тонкие, почти неразличимые носу. Судорожные движения руками. Тело будто завернуто в плотную простыню. Перед глазами плывет и кружится. Тяжело шевелиться, тяжело дышать, и кричать тоже сложно — что-то вдавливается в десны, буквально выворачивая зубы внутрь рта. Между ног, до хруста разведенных в стороны, шевеление — хаотичные, быстрые движения, ткань трусиков врезается в промежность, от боли кажется, что она слепнет. А потом — не кажется. Боль настолько мерзкая, невыносимая, что хочется вырвать обидчику кадык, лишь бы заглушить ощущение грязи. Грязная. На секунду проясняется взгляд — над ней уродливое лицо, корчащееся в предоргазменных спазмах, тяжелые толчки в ней становятся быстрее, слезы бессилия кипятком стекают к вискам. Ее насилуют. Рука, зажимающая рот — морщинистая, с глубокими бороздами до запястий, с короткими кривыми ногтями с черными ободками под ними, и эти грязные ногти сжимают ей челюсть, выкручивая почти до треска. Зубы об зубы — стук повторяется на каждый толчок внутрь нее, в животе что-то рвется. Все внутренности будто закручиваются вокруг пронзающего ее копьем члена, наматываются на него — и каждый раз, когда он отстраняется, за собой вытягивает кусок плоти, выворачивая наизнанку. Непонимание. Почему она не может сопротивляться какому-то старику? Она, которая может скалу раскрошить в песок прикосновением пальца? Мучительное ощущение разбивает взрыв — очередной — внутри ее тела, внутри головы, от давления почти лопаются глазные яблоки. Но на шее удавка. И взрыв рассеивается, ударяясь об нее, не давая ни капли силы, чтобы бороться. Когда рука исчезает, на тело больше ничего не давит, она в припадке обиды и чудовищного разочарования закрывает лицо ладонями, плачет, глуша собственные рыдания, слышит, как ее зовут, но едва она хочет ответить, хочет размазать ублюдка, так обидевшего ее, по стенке тонким слоем еще теплой крови с осколками костей, как…***
…она проснулась. Саске на миссии, он далеко. И утешить ее некому. Кошмар настолько осязаем, что она еще чувствует боль в промежности, несравнимую с тем, которую она испытывала при родах. И эта боль, вопреки осознанию, что это всего лишь сон, слишком сильная, слишком реально отдается во всем теле, и Сакура непроизвольным, резким движением пытается достать до лопаток — в спине страшная скованность. Ощущение гладкой спины под тонкой шелковой сорочкой вдруг усиливает рыдания. Она захлебывается ими, душит их в груди — Сарада может проснуться и услышать, расплакаться от испуга, а пугать дочку ей хотелось меньше всего. Проблема только одна. Она не понимает, где заканчивается сон, и начинается реальность. Грань слишком тонкая.***
Когда она поняла это? Когда Ино попросила у нее прокладку. Ино попросила у нее прокладку, потому что месячные пришли раньше, чем она думала, и Сакура вдруг осознала, что не помнит, чтобы вообще когда-нибудь их покупала. И вот, картина маслом — она стоит в магазине бытовой химии, где тысячу раз покупала себе шампуни, гели для душа, мягкое детское мыло и подгузники, и не имеет ни малейшего понятия, брала ли она хоть раз с этой полки себе пачку прокладок. Когда были последние месячные? В прошлом месяце, разумеется. Но почему она не может вспомнить, как они пришли, как прошли? Вообще никаких ассоциаций. Как медик, она знала, что менструацию нередко сопровождают боли, ничего сверхъестественного, это просто физиология, но все же. Никогда. Она не может вспомнить ни одного случая, когда бы она покупала себе именно это средство личной гигиены. Зубные пасты, скрабы, молочко для тела — сколько угодно. А банальные, необходимые каждой женщине прокладки — никогда. Когда у нее вообще начались менструации? Лет в семнадцать? Восемнадцать? Набело из головы. Просто — чистый лист. Смириться с тем, что у нее действительно не все в порядке с головой? Нетушки. Она же осознает себя. Не делает ничего из того, что могло бы показаться другим странным или ненормальным. Ухаживает за ребенком, много работает, находит силы совмещать кучу дел без ущерба для любого из них. И тем страшнее было понять, когда она вернулась домой, что в ванной, в которой она каждый день умывается, регулярно купает Сараду и вообще знает каждую мельчайшую трещинку в штукатурке на потолке, прямо на самом видном месте рядом со стаканчиком для зубной щетки стоит пачка прокладок. Нераспечатанная.***
— Сас… Он входил в нее так резко, что разожми она пальцы, до трещин в дереве впившиеся в столешницу, и стол бы начал ходить ходуном с неприлично ритмичным звуком, оповещая всех находящихся поблизости, чем они занимаются. Она на работе. Саске — официально — на миссии. И тем не менее, его рука с силой надавила ей на поясницу, вынуждая прогнуться глубже, и она в отчаянной попытке сдержать стон вцепилась зубами в предплечье, ощущая бумажный вкус белоснежного медицинского халата — единственного, что еще было на ней. Голая грудь прижималась к лакированной поверхности стола, и где-то возле ребер она ощущала ручку, на которой сейчас елозила в такт сильным толчкам сзади, но это не смущало, а даже наоборот — придавало какого-то бешеного азарта тому, что они делали. В спешке. Быстро. Агрессивно. Сладко до ноющей боли в паху. И именно сейчас Саске будто нарочно пытался довести ее до хриплых воплей, и именно сейчас — черт возьми! — ему удавалось — сдерживаться было неимоверно трудно, но стыд от возможности быть пойманной все же помогал сохранять остатки рассудка и то закусывать опухшую нижнюю губу, то впиваться зубами в халат, то резко и коротко выдыхать через нос, когда очередной вскрик удовольствия почти просачивался сквозь плотно сжатый рот. Пик был так близко, что едва Саске начал замедляться, она сама требовательно подалась бедрами ему навстречу, задавая ритм, только момент был уже упущен. Он грудью прижался к ее спине, и через тонкую ткань больничного халата она ощутила жар его кожи и гулко бьющееся сердце, буквально колотившего ее по позвоночнику. Не знала бы анатомии — поверила бы, что оно прямо под кожей, а не в грудной клетке. — Я… все испортил, да? — Сакура спрятала улыбку в ладонях, замотав головой. — Было очень приятно, — она слегка подалась к нему бедрами, заставив зашипеть — Саске не любил, когда после его оргазма происходили какие-либо манипуляции с членом. Точнее, ему было неприятно, и Сакура об этом отлично знала, но все же легкая мстительность дала о себе знать, и она удовлетворенно улыбнулась. — Ты вытаскивать собираешься? — с легким смешком спросила она, а Саске, упершись лбом между ее лопаток, отрицательно замотал головой. Она почти видела его улыбку во все лицо. — Давай так спать ляжем? Сакура недоверчиво повернула голову настолько, насколько это было возможно, будучи прижатой к столу его телом, и встретилась с ним взглядом: — Да, давай. Как раз три часа дня, разгар рабочего дня, поза раком на столе и осознание того, что скоро мне закапает спермой новые туфли, как ничто другое настраивает меня на продуктивный сон, — промурлыкала она, тут же резко дернувшись и едва не выбив затылком несколько зубов зазевавшемуся мужу. В дверь громко постучали. — Госпожа Учиха! Мир перед глазами поплыл. Разбился в дребезги, едва она осознала, что дверь не замкнута, и вот сейчас их застукают, как озабоченных подростков, еще и в настолько пикантной позе, что это за час станет достоянием всей Конохи, а потом еще несколько лет она будет терпеть подколы Ино, которая будет с типичной Саевской улыбкой на лице мерзенько тянуть: «А говорила, что только дома в темноте под одеялом лицом друг к другу, бла бла бла…» Стук повторился, и Сакура вдруг моргнула, будто приходя в себя. И где-то на уровне интуиции активировала печать рассеивания гендзюцу. Она стояла, опираясь ягодицами о столешницу своего стола, полностью одетая, напротив Саске, и все застежки на его жилете, которые она под конец раздевания расстегивала почти зубами, были наглухо застегнуты. Между ног была ощутимая влага, как всегда при сильном возбуждении, но больше — ничего, никаких изменений с того момента, как Саске просто из неоткуда объявился в ее кабинете, увлек ее в очень влажный и глубокий поцелуй, никак не ассоциирующийся с обычным приветствием, и толкнул ее в сторону стола. Мир будто замер на этом моменте, и все, что было после… Твою мать. Она только что занималась с ним сексом в иллюзии?! — Все в порядке? — Да, у меня халат запачкался кровью, я переодеваюсь! Пять минут подождите! — это даже ложью почти не было. До появления Саске она занималась парнем с выбитыми зубами, и из раскуроченной десны действительно шло много крови, которая попала ей на халат. — Ты совсем ополоумел?! — зашипела она на Саске, который даже в лице не изменился. — В реальности прошло всего три секунды, — успокоил он ее, будто ее надо было так успокаивать! — Да как тебе вообще могло в голову прийти, — она сдернула с себя окровавленный халат и отошла к шкафу за чистым, стараясь не пересекаться взглядом с Саске, чтобы не вспыхнуть от смущения, — подобное? Использовать Шаринган?! — Хорошая была идея, — Саске удовлетворенно улыбнулся, наблюдая, как у нее от недавно пережитых ощущений еще трясутся колени. — Не скромничай, тебе же было интересно. Да, с этим не поспоришь. Скрепя сердце, она выпроводила его, все еще слегка обескураженная внезапностью его визита и последствиями, а потом, переодевшись в чистый халат и опустившись в кресло, крикнула: «Следующий!» и вдруг застыла. Саске прав. У нее были мысли по поводу применения техник шиноби в постели, это да. Вот только ему она об этом никогда не говорила.***
Ночник тускло освещал обеденный стол. Дома было тихо — Сарада давно спала, за окном была непроглядная ночь, и только Сакура не могла заставить себя уснуть — сидела за столом, вяло перебирая карточки пациентов, буквы в которых скакали и прыгали, не поддаваясь прочтению, но она безошибочно понимала, где и что написано. Потому что знала. И она ждала. Дверь в прихожей тихо хлопнула, заставив напрячься, но внешне Сакура была абсолютно, непоколебимо спокойна, хоть ей и захотелось взвыть в голос. Последнее подтверждение было получено. — Что случилось? — Саске выглядел запыхавшимся и встревоженным, но Сакура посмотрела на него долгим, равнодушным взглядом, промолчав. — Сакура, что это за?.. — Значит, мое письмо ты все же получил, — максимально бесцветно констатировала она, кивком предложив ему сесть напротив. Он остался стоять. — Конечно получил, я пришел сразу же, как только… — Ты никогда не задумывался, почему моя специализация — гендзюцу? — перебила она его. Саске растерянно замолчал. — Да, я не владею техниками, но могу распознать и развеять любую иллюзию, знаю десятки способов, как это сделать. — Я не понимаю, к чему ты… — Последнее подтверждение — твой приход. Если бы происходящее сейчас было бы реальным, ты бы не пришел, — у нее дрожали руки, но голос был ровен и спокоен. Она сама не понимала, откуда у нее столько самообладания. — Ты мне отправила письмо, где срочно просила прийти, потому что это вопрос жизни и смерти! — разозлился Саске, и он буквально швырнул на стол измятый лист бумаги, испещренный ее аккуратным, круглым почерком. Сакура проследила за полетом письма взглядом, после посмотрев прямо в глаза Саске. — Нет. Я собиралась отправить тебе это письмо. — Она встала и прошла к холодильнику. — Но в самый последний момент, — рука скользнула по одному из магнитов, — я передумала это делать, но цепочка событий, выстроенная согласно моему решению отправить его, была уже запущена. И вот ты здесь. — В ее руке было точно такое же письмо, как то, что Саске бросил на стол, только не такое мятое. Она вернулась на свое место, медленно села и положила свой экземпляр рядом с его потрепанным близнецом. Совпадало все до последней закорючки, до единой помарки. Сомнений быть не могло. — Я… не понимаю, — наконец, пришел в себя Саске, скользя взглядом с одного письма на другое. — Все ты понимаешь. Если поняла я — то понял и ты, ведь ты — порождение моего подсознания, — отчеканила Сакура. — Но ты же… тогда, когда мы в больнице… Ты же развеяла иллюзию! — Об этом я тоже подумала, — Сакура слегка постучала ногтем по столу, — я десятки раз использовала рассеивающие техники, но все оставалось как прежде. И у меня два варианта происходящего. Либо мы в иллюзии, которую невозможно рассеять, просто остановив ток чакры в теле, либо… Она замолчала. Даже себе признаться было трудно, не говоря уже о том, чтобы озвучить это при ком-то, тем более при Саске. — Либо?.. — продолжил он. — Либо я безумна, и мне нужно лечение. Мой разум меня подводит, — выпалила она. — Почему ты не говорила раньше? Почему не обратилась ко мне за помощью? Я бы придумал, как… — Ты бы ничего не придумал, — снова перебила она. — Все, что можешь придумать ты, не может выходить за рамки моего мыслительного процесса. И если брать в расчет только то, что я действительно в иллюзии, тогда все складывается очень ровно — и мои провалы в памяти, когда я не могу вспомнить имена, события, людей, и то, что моя жизнь будто составлена из счастливых моментов, как лоскутное одеяло. Даже книги, Саске — я беру в руки любую книгу и уже знаю, о чем она — ведь я ее когда-то читала. Но при попытке прочесть ее снова слова разбегаются перед глазами, я будто вижу замыленную картинку. То же самое с карточками пациентов. Я ведь не могу знать больше, чем я уже знаю, а иллюзия опирается исключительно на мой личный опыт, ведь так? Подсознание мне давало подсказки, но я не придавала им значения, потому что все это такие мелочи… — Сакура тяжело вздохнула. Она не его убеждала — она убеждала сама себя, и с каждым сказанным словом ей казалось все реальнее то, о чем она говорила. — Но жизнь состоит из мелочей. Даже банальный ночной кошмар — это лишь способ передачи информации от бессознательного сознательному. Сознание формирует все эти картинки, интерпретируя глубокие посылы психики, и во сне очень часто приходят решения, которые не приходят в голову, когда ты просто их обдумываешь. Саске все-таки сел. Молча покрутил одинаковые письма в руке. Не смотрел на нее. — Но ты же сама говоришь, — почти шепотом, — что десятки раз останавливала ток чакры, а значит, должна была бы уже вырваться из иллюзии, если это иллюзия. Ты просто не можешь смириться, что жизнь бывает и такой — спокойной и без опасности. Счастливой. — Да, и это было самым трудным, — согласилась Сакура, все так же безразлично глядя на него. — Понять, почему так. Почему иллюзия такая сильная. Я больше склоняюсь, что это — Вечное Цукуеми. — Этого не может быть, — отрезал Саске. — Тогда у меня нет другого выбора, — грустно улыбнулась Сакура. Кунай все это время лежал на соседнем стуле. Когда она взяла его в руки, держа над столешницей, увидевший его Саске резко напрягся. — Ты думаешь, что если убьешь меня, то все встанет на свои места? — Нет, Саске. Это работает не так. — Она провела пальцем по острию, ощутив мерзкую боль, и ладонь почти тут же окрасилась в красный — она резала глубоко и длинно. — Моя специализация — гендзюцу, — повторила она, — и есть один способ, радикальный способ, как сбросить с себя иллюзию. Надо довести ее до абсурда. Разрушить один из столпов, на котором строится весь иллюзорный мир, и тогда, лишенный опоры, он начнет рассыпаться, не имея возможности интерпретировать происходящее в рамках заданных алгоритмов. — То есть, все-таки ты убьешь меня, — Саске не усмехался, не улыбался. Ему было совсем не смешно. Сакуре тоже. — Алгоритм действий на случай твоей смерти уже построен, — тихо сказала она, — ведь я уже приняла решение тебя убить. Так что… И она в одно мгновение направила лезвие себе под ребра, тут же вогнав по самую рукоять. Саске болезненно вскрикнул, кинувшись к ней. Сердце билось в ушах, так громко, что заглушало его почти животные вопли и мольбы, а холод лезвия ощущался так больно, что она сдавленно застонала. Рана, которую она нанесла себе, была смертельна, но смерть не должна была прийти мгновенно — у нее было порядка сорока пяти секунд, прежде чем она умрет. И вся ее уверенность насчет иллюзии внезапно показалась такой зыбкой и надуманной, что она вдруг всхлипнула. Боже, что она натворила. Саске реально плакал, умоляя задействовать хоть что-то, хоть какую-нибудь технику исцеления — ведь она могла это сделать, — но руки внезапно онемели, сознание меркло, сужая поле зрения до одной тусклой точки, слабо освещенной ночником на обеденном столе. Все-таки безумна. Становилось все больнее, кровь была очень теплой, но быстро остывала, мокрая от крови сорочка липла к телу, заставляя дрожать от холода, и потом, когда и точка перед глазами померкла, она погрузилась в мир звуков, в котором существовал только умоляющий голос Саске и замедляющийся стук собственного сердца. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук. Тук… тук. Тук.***
Тук. …и она проснулась.