Must Be Something In the Water

Она была встречена мрачными лицами, и война снова ударила ее прямо по лицу. Она была везде, на каждом шагу. Ей показалось, что она узнала руины Дома Справедливости Третьего Дистрикта, все еще окутанного дымом. Некоторые экраны демонстрировали различные здания в огне, другие фокусировались на том, чтобы показать сражающихся солдатов, последние же отражали обучение на планолетах, обозначенных символом Капитолия. Плечи Бити сгорбились, его рука прикрыла рот, но было очевидно, что он не мог оторвать свой взгляд от этих разрушений. Койн же сосредоточенно раздавала приказы направо и налево и даже не заметила проскочившую Эффи. Плутарх и Хеймитч же были слишком заняты, чтобы делать Эффи замечание за ее опоздание. Единственное хорошее в войне, как выяснила Эффи, это то, что совсем не было времени утопать в личной жизни или проблемах личного характера. Они пребывали в центре управления в течение очень длительного времени. Эффи что-то помечала, наблюдая за дебатами между Койн, Плутархом, Хеймитчем, Бити и Боггсом, но иногда застенчиво предлагала что-то свое, когда она считала, что это и правда уместно. Койн не нравилась ее болтовня, но ведь она обсуждала тактику с Хеймитчем в течение Игр и многое запомнила за прошедшие годы. Плюс, когда Плутурх размышлял как распорядитель, Эффи же думала в среднем, как жительница Капитолия, и ее понимали. Это была поздняя ночь, когда сражения в Третьем Дистрикте утихли без каких-либо потерь союзных войск. Эффи пропустила ужин, как и обед, поэтому дико голодала. Само собой, когда она спросила, можно ли ей перекусить, даже если это не входило в расписание, все, кроме Плутарха, пялились на нее, словно у нее выросла вторая голова, ведь сейчас у них были проблемы куда важнее. К ее облегчению, Эффи на самом деле была полезна, поэтому Койн проявила снисходительность, махнув ей рукой в сторону, вместо того, чтобы явно разозлиться и накричать на нее. — Ты одержима едой, — фыркнул Хеймитч, пока они шли вдоль коридора. — Я не замечал в тебе этого ранее. — Раньше я была вечно голодна, — отрезала она, обхватывая свою талию руками, и в ту же секунду убрала их, словно обожглась. Обычно беременные женщины делали так, верно? Держались за свой живот? Эти слова причиняли ей боль, даже в рамках ее личного разума, ударяя как при столкновении с поездом. Беременна. — Лучше уж голодной, чем мертвой, — ответил он грубо с равнодушием. Она не была уверена, что он сказал бы то же самое, знай, в каком она положении. Она была абсолютно уверена: как только он все узнает, то будет сожалеть о том, что не оставил ее в Капитолии. — Я устала и собираюсь идти спать, — в любом случае, здесь ответить уже нечего. Она не хотела, чтобы они снова обменивались бессмысленными любезностями. Он схватил ее за запястье, когда она повернулась в сторону коридора, ведущего направо. — Поспи со мной. Она сначала призадумалась, но потом отрицательно покачала головой. — Не сегодня. В его серых глазах мелькнула досада, но потом она отступила. Ему спалось лучше, когда она была рядом. Она знала это, даже если он никогда не говорил об этом вслух. Она чувствовала, что ей нужно немного времени, чтобы побыть в одиночестве. Само собой, она осознавала, что когда окончательно достигнет отсека, то увидит Крессиду, уже готовую ко сну. Даже если в этом Дистрикте она чувствовала себя одиноко, на самом же деле она никогда не была одна. Обычно она одобряла болтливость другой женщины. Замечательно, когда есть возможность поговорить с другой девушкой из Капитолия, даже если она была мятежником, но этой ночью у Эффи не смогла перебороть себя и натянуть маску бодрости и яркую улыбку из-за всех проблем, что настигли ее. Притворство иногда помогало ей. Она спала. Кошмары ей снились периодически с тех пор, как она прибыла в Тринадцатый. Тот мир был мрачным с полностью напряженной атмосферой, но этот сон приснился ей впервые, из-за чего она проснулась, издав крик. Она нередко видела, как Хеймитч или трибуты умирали в ее снах, но наблюдать за смертью ребенка, который только ползал — а она испытывала уверенность в том, что это ее малыш, — было невыносимо. На него сбрасывались бомбы, в забвении она слышала отчаянные обвинения Хеймитча, что ей следовало лучше присматривать за ним. К этому она была не готова. Честно говоря, она не отвечала на вопросы сонной Кресиды. Она спрыгнула с кровати и выскочила из отсека, даже не думая о списке правил, которые она только что нарушила. Ей повезло, что на пути к этажу Хеймитча ей никто не встретился. Толком не проснувшийся, он приподнялся на локти, как только услышал звук открывающейся, а затем и захлопнувшейся двери. Хотя он никогда толком не проваливался в сон. Она заметила его хмурое выражение лица в свете, исходящем из коридора, еще до того, как закрыла дверь. А затем в комнате снова стало темно. Она даже не пыталась объясниться, а лишь поползла по кровати и легла на его грудь, зарывшись лицом в изгиб его шеи. Затем она начала всхлипывать. Он не понимал, что происходит, но не задавал лишних вопросов. Он держал ее, пока она не успокоилась, осторожно поглаживая по голове. — С нашими детьми все будет хорошо, — прошептал он ей, когда у нее уже не осталось слез. — Мы позаботимся о Китнисс, а со временем вытащим и Пита. «А что насчет ребенка, о котором ты и понятия не имеешь?» — хотелось спросить ей. Она молчала от страха и усталости. Эффи сфокусировалась на том, чтобы нормально встать, но в итоге просто обрушилась всем своим телом на его грудь. Он игрался с ее волосами, она позволила своему разуму бредить, не в состоянии уничтожить все ужасные мысли в голове, чтобы уснуть. Она думала о том, как же избавиться от них, но ничего не пришло в голову. В итоге она сдалась. Это был несчастный случай, который не должен был произойти. Миссис Эвердин предупредила ее, что проблемы со здоровьем, которые остались в прошлом, скорее всего, обеспечат ей не самую легкую беременность. Эффи надеялась, что она просто будет слишком трудной. За все свои проступки нужно отвечать — так сказала ей мама. Если бы всего этого не было, ей бы не пришлось. Вероятнее всего. Прежде всего, она не могла понять, как ей удалось забеременеть. И этого было достаточно, чтобы отпустить мысль. Она чувствовала где-то в глубине души, что не было веской причины привязываться или беспокоиться об этом. Она не была той женщиной, которая с головой погружалась во все возникшие проблемы. На этот раз она поступила как трусиха и решила прекратить думать об этом. Исключая то, что она выяснила в течение следующих дней, все вокруг служило вечным напоминанием. Тошнота — она отказывалась называть ее утренним недомоганием — была чуть менее сильна, но все еще присутствовала около трех часов по утрам. Она возникала, когда в округе чувствовались конкретные запахи, и Эффи могла поклясться, что она бы убила человека, появившегося рядом с ней с шоколадом. Ее грудь набухла, была тяжелой и чувствительной к каждому касанию, и у нее появился животик. Ничего примечательного, просто выпуклость какого-то жира для нетренированного глаза, заметное отсутствие плоского животика. Ей казалось, что раньше его не было, и что он появился лишь за ночь. Она больше не позволяла Хеймитчу трогать ее. Ее тело предательски ломило. Она была уверена, что он заметит эти изменения и сложит два и два. Он не понимал, почему она внезапно стала сторониться его, отказывалась спать с ним даже в самом невинном смысле этого слова. У нее не было достойного оправдания. Она не знала, как можно врать ему, ведь раньше совершенно этим не занималась. Две недели спустя, как она узнала о своей беременности, Эффи отрицала все происходящее, притворяясь слепой, что не замечает изменений в своем теле, старательно избегая обоих: и миссис Эвердин, и Хеймитча. Она так сильно сфокусировалась на том, чтобы не задумываться об этом, что была потрясена, когда однажды вошла в центр управления с блокнотом, полным записанными ею идеями о том, как можно найти комнату в полном смятении. Это был странный тип смятения. Бити гневно печатал что-то на клавиатуре, и стук клавиш был единственным звуком, прерывающим тишину. На экранах мелькали разрушения — снова Третий, подумалось ей, — и они едва могли наблюдать за тенью мужчины, бегущего то направо, то налево. Плутарх приветствовал ее с натянутой улыбкой, Койн даже не обращала внимания. — Где Хеймитч? — спросила она однажды, отхваченная шестым чувством — предчувствием, которому училась прислушиваться долгие годы. Его отсутствие не было удивительным, но зато тревожным. Когда он не заботился о Сойке-Пересмешнице, он всегда приходил на совещания ради обсуждения стратегий и тактик. Плутарх вздохнул и подтолкнул стул в ее сторону.  — Около пятнадцати минут назад его планолет подстрелили. Мы потеряли с ним связь. Она скорее упала на стул, чем присела. Ее личность как сопроводителя взяла вверх до того, как она начала истерички рыдать, вместо чего она выдавила из себя вежливую улыбку: — Планолет? Серые глаза Койн устремили свой взор в ее сторону. Это был какой-то неправильный оттенок серого, она ничего не могла поделать, кроме как думать: почти молочный, такой холодный и расчетливый. — Нам нужно поближе взглянуть на Третий. Экранные изображения и карты хороши, только если смотреть с тактической стороны, — объяснил Плутарх. — Боггс отправился с ним. Мы потеряли связь. Своими собственными ушами она слышала, как громко бьется ее сердце. И ей казалось, каждый слышит этот звук. — Почему я была не осведомлена? — А с чего ты должна быть осведомлена? — холодно спросила Койн. Рука Плутарха коснулась ее запястья под столиком, легкий намек для Эффи, что пора отступиться. Но она решила иначе. — Он жив? — она всеми силами пыталась произнести этот вопрос так, чтобы он казался беспристрастным, но она провалилась. Это звучало почти как жалоба. — Мы пытаемся выяснить. Бити делает все, чтобы воссоединить связь, — произнес Плутарх. — Планолет не взорвался, когда разбился. Это хорошие новости. «Почему они отправили Хеймитча?» — хотелось ей кричать. Почему это не мог быть Плутарх? В их сделке не было предписано, что Хеймитчу нужно будет идти на передовую. Предполагалось, что он будет стоять позади, рядом с ней, защищая детей. — Что тебе надо? — Койн взглянула на нее так, словно она самый ничтожный человек во всем мире. Судя по всему, это к ней относилось. Она передала свой блокнот Президенту, которая рассмотрела ее записи о том, что Китнисс может быть застрелена в Двенадцатом с Гейлом. Реакцией женщины послужил резкий кивок. — Это допустимо. Меня устраивает. Возможно, она имела ввиду все сразу, но Эффи осталась там же, где она и была, притворяясь недоразумением и глядя на Бити, который, видимо, чувствовал ее страдания, а потому одарил ее улыбкой. Прошло около десяти минут, прежде чем ему удалось восстановить связь с повстанцами Третьего. Эффи провела каждую, считая секунды и пытаясь игнорировать судороги. Она чувствовала напряжение даже тогда, когда они наконец-то полностью, окончательно связались с ними, и Боггс подтвердил, что они оба живы. Она выдохнула так громко, что Койн выстрелила в нее недобрым взглядом. Колики не исчезли, когда начался период ожидания и возвращения пропавших. Она пыталась отвергать их, оказывая Плутарху помощь. — Ты в порядке? — неоднократно спрашивал он в течение дня. — Ты кажешься ужасно бледной. Она смеялась над этим каждый раз, и по-прежнему устремляла взгляд в его сторону, волнуясь над тем, почему же ей не разрешают пройти на посадочную площадку без его сопровождения. Распорядитель игр был даже счастлив, что сумел удовлетворить ее просьбу, когда им было радостно сказано, что спасательный планолет вот-вот приземлится. Она вела себя, как очень нетерпеливая женщина, переходя с одной ноги на другую, в то время как толпу раненных повстанцев вывозили либо на инвалидных колясках, либо на каталках. Она была, возможно, разочарована видеть Хеймитча и Боггса, ходящих на двух собственных ногах. Ей не стоило смеяться над самой собой при нем — очевидно, не об этом она думала столько времени. В ту же секунду, как увидела его, она бросилась в его объятья и обхватила руками его шею, издавая что-то, что на звук походило на рыдания. Она пыталась держать себя в руках, но это было трудно. Он предварительно обнял ее. — Никогда не поступай так, — прошипела она ему в ухо. — Солнышко, ты меня разочаровываешь, — ответил он, и она наконец отпустила его, отмечая, как только он вообще держался на ногах. Весь в кровоподтеках, предполагала она. Но живой. Его щеки слегка блеснули, и она ошеломленно осознала, что он стеснен ею. Плутарх и Боггс разговаривали громче, чем необходимо, и совсем не смотрели на них, но их знакомые ухмылки заставляли думать об обратном. Ей больше не нужно было беспокоиться. — О чем ты думал? — когда облегчение посетило ее, она поняла, что просто взбешена. — Ты не солдат и не в той форме, чтобы отправлять тебя на поле боя. Ты… ты… стар. И ты даже не говорил мне о том, что улетаешь. Если бы что-то случилось? Ты даже не попрощался. У тебя есть хоть какие-то манеры? Ни малейшего уважения ко мне… Поступая так, ты не облегчаешь страдания своих друзей. Совсем. На секунду показалось, что она застала его врасплох, но затем его лицо застыло в гневе. — Прости, Тринкет, но мне кажется, что ты забыла о том, что больше не являешься моей сопроводительницей. Черт возьми, мне не нужно твое разрешение на это дерьмо. — Вульгарность является ответом на все, — съежилась она. — Ты мог умереть. Понимаешь? — С тех пор, как я оказался в разбившемся планолете, я смею предположить, что мне это чувство знакомо лучше, чем тебе, — издевался он. — Не беспокойтесь, мисс, — посмеялся Боггс, пытаясь разрядить возникшее напряжение. Притворяться, что они не слышали о затевающемся споре, ему и Плутарху было трудно. — Я больше никогда не возьму его с собой. Он хуже Эвердин. Это был не конец. Она грустно покачала головой, отводя глаза. — Ты ведь совсем не беспокоишься, не так ли? — на мгновение она почувствовала себя нелепо. Какой же дурой она себя выставляет. Тоскуя по нему весь день, тревожно беспокоясь о мужчине, который даже ей не сообщил о своем уходе на опасную миссию, бросаясь в его объятья, словно он для нее кто-то больший, чем просто партнер по сексу. На ее лице отразился румянец, и она снова жалела, что сейчас на ней не было всего макияжа, что хоть немного защитил бы ее от жалостных взглядов. Плутарху было особенно тяжело нести на себе это бремя, но его можно было понять. — Пожалуйста, прости меня. Она развернулась и ушла, не сказав больше ни слова. Она не пошла ни в студию записи, ни в комнату отработки, хотя в ее расписании было четко прописано «работа». Позволить им арестовать ее? Она не была уверена, что ей на самом деле это было нужно. Она начала понимать, почему Китнисс пряталась за трубами или в чуланах, когда она только прибыла в Тринадцатый. Эффи была слишком стара для второго, поэтому довольствовалась своей комнатой — на этот раз пустой — и неизящно грохнулась в кровать, чего никогда бы не сделала, не удостоверившись в своем одиночестве. Она чувствовала себя не очень хорошо. Колики все еще присутствовали, они казались ей странными на ощущения. Ей было жарко. Ну и, само собой, она пребывала в унынии. Она свернулась калачиком и пыталась дышать медленно сквозь пронзающую ее боль, надеясь, что это противное чувство отступит. Она не знала, сколько пребывала в таком состоянии, но когда она услышала звук открывающейся двери, прикрыла глаза и про себя надеялась, что Крессида оставит ее. В конце-концов, ни Крессида, ни Эффи даже не подозревали, что им придется оказаться в отсеке в полдень. Кровать прогнулась позади нее, и сильная рука обняла ее за талию, прижимая тело Эффи к груди мужчины. Слезы навернулись на ее глаза, но она хотела заставить их исчезнуть. Она не ожидала, что он придет. — Плутарх сказал, что ты сильно обо мне беспокоилась, — он нежно уткнулся носом в ее шею. — Со мной все хорошо, Принцесса. — Но ты должен был меня предупредить, — всхлипнула она. — В следующий раз, — вздохнул он, прочертив дорожку из мягких поцелуев вдоль ее губ. Его щетина колола кожу. — Следующего раза не будет, — отрезала она, — Ты не должен идти на передовую. Ты не солдат, Хеймитч. Все словно замерло на несколько секунд, после чего он в очередной раз вздохнул — на этот раз, раздраженно. Или потому, что он понимал, что она права, или же потому, как ему казалось, что она слишком навязчива. Он продолжил целовать каждый дюйм ее кожи, что он находил. Его рука проскользнула под ее рубашку и направилась прямо к лифчику. Она повернулась к нему, когда он поцеловал уголок ее губ, отвечая на его приглашение, одарив его своим поцелуем. Ее пальцы путались в его волосах, и она прижала его еще ближе, как только легла на спину. Все было замечательно, пока боль не вернулась, пронзив ее словно нож. Она простонала, когда его лицо было близко к ее. Он неправильно понял это и крепче прижал ее к матрацу. Она инстинктивно оттолкнула его, но толчок был чересчур сильным, да и кровать слишком узкой, из-за чего он потерял равновесие. За секунду до его падения она заметила смятение и удивление в его глазах. Он пробыл на полу дольше, чем мог бы, если бы не был в замешательстве. Она предположила, что он пережил подобное впервые. — Что с тобой произошло? — прорычал он, приподнимаясь и несколько раз поведя плечи. — Ничего, — соврала она, — Я просто не в настроении. — Что-то ты давненько не в настроении, — горько хмыкнул он. — Если ты хочешь прервать наше соглашение, ты можешь просто сказать мне, солнышко. Она медленно приподнялась, надеясь, что хождение кругами как-то облегчит ее спазмы. Не облегчило. Следствием же стал натиск головокружения, которое, принимая во внимание и спазмы, едва ли не заставило ее задыхаться. — Соглашение? — ей каким-то образом хватало сил на то, чтобы поворчать. — Так ты называешь то, что происходит между нами? Она внезапно крепко схватилась за край столика, пытаясь не упасть. Это и работало, и нет одновременно. Комната словно вращалась вокруг нее, звуки отдавались эхом, как искаженные. Вдруг Хеймитч оказался на ногах и начал злобно расхаживать по комнате, но она не могла припомнить того момента, когда он успел подняться. Он что-то говорил, но его болтовня словно совсем не имела смысла. Он положила свою руку на небольшую выпуклость на животе. Замораживающая волна паники накрыла ее с головой, но сейчас все было иначе. Она не беспокоилась за ребенка, которого еще не было, но боялась того, что потеряет его сейчас. — Хеймитч… — она не была уверена, что правильно произнесла его имя. Она боролась с собой, пытаясь держаться на ногах, и облокотилась на столик. Казалось, что-то тяжелое давило на ее плечи, словно она медленно погружалась вниз. — Что-то не так. Она имела в виду ребенка, но он вряд ли мог подумать об этом. Он прекратил ходить вокруг нее, насмешка отразилась на его лице: — С тобой всегда что-то не так, ты самая ужасная женщина, которую я когда-либо встречал, — затем он прекратил болтовню и схватил ее за руки, пытаясь увести ее в ее постель. Его брови нахмурились, предвещая тревогу. — Ты белая, как овечка. Присядь, — он приложил руку к ее лбу, затем к щеке. Ее качало то право, то влево — она чувствовала себя беспомощной, как котенок. Черные пятна танцевали прямо в ее глазах. — Эффи, поговори со мной. Ты меня пугаешь. Эффи. Это было последнее, что она услышала до того, как упала в сторону. — Блять. Эффи! Она пыталась напомнить ему о том, чтобы он не вел себя так грубо, но ее рот не подчинялся. Весь мир поблек в черном.