Must Be Something In the Water

Это здание было невзрачным. Она проходила мимо тысячи раз, но даже подумать не могла, что это может оказаться тюрьмой. Комната, в которую посылали только что освобожденных заключенных, была огромной. Кругом суетились медики, а импровизированная больница находилась в углу того, что они могли называть столовой. Она почувствовала, как заключенные в упор смотрят на нее, пока ждала окончания разговора Хеймитча с каким-то повстанцем. Они все носили серое, казалось, пародировали жителей Тринадцатого. Их взгляды были пусты, и это вызвало у Эффи дрожь, несмотря на желто-коричневую меховую шубу, которую ей также подарил Плутарх. Они смотрели на нее так, словно только что вернулись из ада. Она носила дорогие вещи и будущего ребенка, что совсем не соответствовало тюремным стандартам. Ее щеки залились краской. — Они там, — Хеймитч стоял позади нее и все еще казался строгим. Его серые глаза продолжали бродить то налево, то направо так, словно ожидал чего-то плохого. — Ты в порядке? Этот вопрос они часто друг другу задавали. В комнате не было окон, и обстановка ее угнетала. Вокруг было много людей, стояла жара, мухи жужжали, собираясь у потолка. Она сняла с себя пальто и подделала обнадеживающую улыбку. И он ей не поверил, ведь знал слишком хорошо, но все равно повел ее к углу комнаты, одной рукой касаясь ее руки, а другой придерживая за спину. Она тщательно рассматривала лица окружающих ее людей в поисках родного. И когда нашла, ее сердце подскочило от радости. — Папа! — воскликнула она. Он был первым, кого она увидела. Она высвободилась из объятий Хеймитча и обхватила руками отцовскую шею, почувствовав себя маленькой девочкой. И лишь спустя несколько секунд она осознала, что он не хотел обнимать ее в ответ. Она отпустила его, нерешительно улыбнулась и мельком заметила удивление на его лице. — Папа, это я. Он, колеблясь, прикоснулся пальцами к ее щеке. — Эффимия… — прошептал он, и от этого простого звука она заплакала. Эффи не знала, почему, могла винить в этом лишь беременность, из-за которой ее эмоциональное состояние стало нестабильным, но ее имя, слетевшее с уст отца, дало волю неконтролируемым слезам. До этого момента она и не осознавала, как сильно боялась услышать это снова. — Папа, — снова выдохнула она, осматриваясь через ее плечо, пытаясь разглядеть оставшихся членов семьи. — Где мама? Лисса? При упоминании матери и сестры, лицо ее отца сморщилось. — Не стоило тебе сюда приходить, Эффимия. Пора загладить свою вину. — Вину? — повторила она. Эффи мельком взглянула на Хеймитча, не понимая, что имеет в виду ее отец, но победитель просто пожал плечами. Тем временем, ее отец, в конце концов, заметил ее округлившийся живот и с ненавистью посмотрел на Хеймитча. Всему свое время. — У нас родится мальчик, папа. Мы… — Ты, должно быть, шутишь! — голос показался таким родным, и Эффи сразу же замолчала и повернулась в его сторону, но горечь и ненависть в нем казались чем-то невероятным. Ее сестра напоминала бездомную одичалую: ее темные волосы были запутаны и не расчесаны, можно было заметить мешки под ее голубыми глазами, налитыми кровью, а серая одежда спадала с худощавого тела. Эффи тут же захотела раскрыть свои объятья, но она отступила назад, как только Хеймитч подступил к ней так близко, что она оказалась прижатой к нему. От ее сестры исходил гнев. У Лиссы всегда была такая нежная душа, поэтому Эффи была шокирована и ошеломлена. — Лиссандра, грубости нет оправдания, — ее мать была все такой же уравновешенной, и даже без парика и макияжа она казалась достойной. — Эффимия, — ее взгляд упал на ее живот, и лицо скривилось в презрении, которое лишь возросло, когда она увидела кольцо с цветком на пальце Эффи. — И я еще оправдывала тебя, говорила, что все совершают ошибки, и кто угодно мог стать предателем, но только не моя дочь. — Мама… — Эффи попыталась произнести что-то внятное, а затем взглянула на отца в надежде, что ей подскажет, как себя вести. — Да что ты здесь забыла? — глумилась Лисса, и ее мягкие черты лица искажались в отвращении. — Я все знала, что ты мне завидуешь, но ты переступила черту. Выставляешь своего бастарда мне напоказ, когда ты убила моих детей. — Я не… Что? Я.. — она была поставлена в тупик, а Лисса явно была не в себе. Она посмотрела на Хеймитча, ощущая себя беспомощной. Он нахмурился, но знал не больше, чем она. — Они были там… около Президентского Дворца, — пояснил ее отец. Это было похоже на удар под дых. Это буквально выбило из нее дух. Учитывая, что ее отец занимал довольно высокую должность в правительстве, она предполагала, что дети будут в безопасном месте. Эффи увидела, как Лисса приближается к ней, и посчитала это угрозой, но та была слишком слаба, чтобы сделать хоть что-то. Она была рада Хеймитчу. Он быстро и эффективно закрыл ее собой. — Не смей трогать мою дочь! — разбушевалась ее мать. — Оставь это для испорченной. Она не расслышала ответ Хеймитча, ведь в результате все закончилось криками. Она почувствовала, как стены наступают на нее, но отец не позволил ей упасть и приказал Хеймитчу унести ее подальше от этого места. И она позволила ему донести ее до лазарета, позволила кричать охрипшим голосом в поисках врача и позволила им решить, что она находится в шоковом состоянии. Она прижималась к нему на пути до машины. Он только там она позволила себе разрыдаться и зарыться лицом в шею Хеймитча и всхлипывать до тех пор, пока не затошнит. Он не сказал, что жалеет об этой поездке, что все хорошо, а просто не отпускал ее. — Дети всегда умирают, — прошептала она ему той ночью. А матери остаются. Странно, что ни одним словом нельзя утешить женщину, потерявшую ребенка. Его до сих пор не придумали. Раньше она не смотрела на это с этой стороны, но как она могла теперь это игнорировать, когда такой же ребенок растет прямо в ее животе? — Но не наш, — пообещал он, поцеловав ее в макушку. Она хотела назвать его лжецом, но потом подумала о Китнисс и Пите, которые выжили вопреки всему. Ей хотелось верить, что ее сын пойдет по их стопам. Горечь никогда по-настоящему не исчезала, но она заставила себя преодолеть все это ради сына и попыталась отбросить печаль. Она полностью посвятила себя в заботу о Китнисс, помогая Хеймитчу в этом нелегком деле. Как только ее выписывали, она начинала прятаться в каких-то мелких укрытиях и засыпать в странных местах. И часто напевала себе что-то. — Да она ненормальная, — сказал ей как-то Хеймитч. — Не говори так, — она упрекнула его. — Как будто ты считаешь иначе, — заворчал Хеймитч. И он был прав. Прошло так много недель с тех пор, как Сноу сдался, Китнисс выписали из больницы, а ее мать словно забыла о ней. Лишь Хеймитч заботился о подростке, а это могло значить лишь то, что они несли это бремя вдвоем. И это называлось бременем по той причине, что Эффи очень сильно любила Китнисс. Тем временем, жажда крови Коин возрастала с каждым минувшим днем. Эффи тактично избегала просмотра публичных судебных разбирательств по телевизору, где ее бывших коллег приговаривали к казни. Она — последний живой сопровождающий и все еще должна была предстать перед судом, несмотря ни на что, если бы не ее положение. В этот раз даже Плутарху пришлось ей ответить как Распорядителю игр. Доказательство ее связи с повстанцами было представлено, и Хеймитч провел ровно пятнадцать минут в офисе Коин. После этого все обвинения были сняты, но Эффи начала наводить справки о квартире. Она понимала, что они никуда не уедут, пока Китнисс действительно в них нуждается, но все же надеялась, что после казни Сноу все закончится, и ей позволят вернуться в родную квартиру, одну из комнат которой можно было бы преобразить в детскую и, может, заодно взять с собой девушку. — Я так устала, — заныла Эффи. По ощущениям она была беременна целую вечность, а не какие-то тридцать четыре недели. Совсем скоро настанет девятый месяц, и ребенок продолжит давить на мочевой пузырь, лодыжки все так же будут отекать, а спина болеть. А грудь была такой тяжелой, что она была вынуждена спать в лифчике. — Ненавижу быть беременной. — А делать тебя беременной было довольно весело, — мечтательно вздохнул он. — Скучаю по этому веселью. Они неделями не занимались сексом, но ее тело причиняло ей такое неудобство, что она даже не скучала по «веселью». — Ненавижу тебя за то, что ты заставил меня пройти через это, — прошипела она, пихнув его локтем в бок. Она простонала от боли и натянула на себя одеяло, а потом, опомнившись, тут же приласкала свой живот на случай, если малыш неправильно ее понял. — Не тебя, милый. Мамочка тебя сильно-сильно любит. Было темно, и она не могла разглядеть выражение лица Хеймитча, но была уверена, что он нагло ухмылялся. Он все еще считал это глупым — говорить с животом — хотя и сам это делал, когда появлялась причина. — Может быть, это ты ненормальная. — И еще, знаешь, твой папочка больше никогда не «развлечется» с мамочкой, — проворковала она малышу. Хеймитч тихо посмеялся, и, несмотря на раздражение, Эффи улыбнулась. — Ведешь себя как извращенка, солнышко. Она зашипела, когда малыш ударил ее по мочевому пузырю и в очередной раз заставил ее выскочить из кровати и побежать в туалет. — Еще шесть недель… — прошептала она самой себе, — не могу дождаться. Через две недели она подумала, что тогда стоило прикусить язык. Подготовка Китнисс к казни Сноу стала ожившим ночным кошмаром по нескольким причинам. И основная причина сейчас переживала тридцать шестую неделю беременности и сама была одним из этих кошмаров. Она не могла продержаться на ногах дольше десяти минут и не почувствовать такую усталость, из-за которой была готова упасть на ближайшую плоскую поверхность. Она была похожа на кита, ощущала себя китом, да и вообще была так раздражена, что огрызалась на каждого. Они с Хеймитчем успели трижды поссориться до девяти утра. Китнисс отказывалась от сотрудничества, и незапланированная встреча между Коин и победителями грозила испортить весь построенный график. Она ждала вместе с Плутархом, который, к его великому ужасу, не был приглашен даже просто поприсутствовать. Они тратили время впустую, критикуя каждого, кто им не нравился. Когда победители и Президент вышли из комнаты для переговоров, лишь Энобария и Койн улыбались. Остальные были угрюмы. Хеймитч не терял время и моментально вцепился в ее руку. — Скажи, что ты устала, и возвращайся в нашу комнату, — прошипел он ей на ухо. — Что ты… — она нахмурилась. Он сжал ее руку. — Доверься мне. Она верила в то, что малыш ему не безразличен, поэтому поступила так, как он приказал. Она достигла апартаментов прямо к началу прямой трансляции казни по телевизору. Ее не интересовала речь Коин, она наблюдала за Хеймитчем. Он стоял так, как будто готовился драться. Будто что-то должно было произойти… Малыш тоже волновался, но она не придала этому особое значение, сосредоточив все свое внимание на происходящем по другую сторону экрана. Она отстраненно потирала живот, пока Китнисс натягивала тетиву. Время, казалось, замерло в тот момент, когда вместо Сноу упала Коин. А затем началась неразбериха. Она увидела, как упала Китнисс и Хоторн с Питом тут же ринулись в ее сторону, как Хеймитч боролся с оружием какого-то солдата, пока тот просто не пристрелил Сойку. В этот же момент экран почернел. Она тут же вскочила на ноги, ее сердце будто вылетало из груди, а Эффи намеревалась выбежать куда-то и сделать хоть что-то – или, что более вероятно, найти кого-то, кто сможет вернуть ей и Хеймитча, и детей. Она ожидала боли. Она не ожидала, что отойдут воды. Все внутри сжалось, и это заставило ее застонать. Она попыталась сесть на кровать, но просчиталась и оказалась на полу. Лишь через минуту она смогла отдышаться, заставляя себя прекратить панику. Доктор Халтман ее предупреждала, что паника, если что-то подобное когда-либо произойдет, сделает все еще хуже. При условии, что врач все еще была в Тринадцатом, эта мысль ее пугала. Слишком рано рожать. Еще четыре недели впереди… Они предупреждали, что это может произойти немного раньше установленного срока, но не уточняли и, судя по всему, сами не ожидали, что под этим «немного» окажется несколько недель. Она попыталась дойти до двери, но потерпела неудачу. Страх вскружил ей голову и вызвал тошноту. Схватки происходили все чаще, и Эффи ненавидела эту боль, она терпеть ее не могла. До того, как оказаться в Тринадцатом, она серьезно даже не задумывалась о рождении ребенка. Она перекатилась на спину и больше не двигалась, надеясь, что кто-нибудь придет. Кто-то должен был прийти. — Черт, — зарычала она. Если для ругательства и были уместны в какие-то моменты жизни, то этот — один из них. Она с трудом выдохнула через боль и начала считать промежутки между схватками. Боль только росла, и она не была уверена, что не потеряет сознание, потому что ее взгляд помутнел. Она, должно быть, пролежала там еще не менее часа, прежде чем Хеймитч, шатаясь, вошел в комнату. Кровь из раны на правой брови шла фонтаном. Он сначала застыл на месте, а потом упал на колени. — Черт! Она поклялась, что не позволит сыну узнать о реакции родителей на его рождение. Хеймитч был весьма рационален, когда этого хотел. Ее увезли в больницу до начала следующих схваток. Она хотела расспросить его об их победителях, но не смогла подобрать нужных слов. Все, что она могла, это крепко держаться за Хеймитча и пыхтеть, когда боль возвращалась. Как будто ее тело разрывали на части. — Я хочу доктора Халтман, — умоляла она. — Она уже летит сюда, — уверил ее Хеймитч, убирая прядь волос с ее лица. Она так сильно потела, что они прилипали к коже. — Плутарх звонил в Тринадцатый, она в планолете. Она успеет. — Я так не думаю, — вставил доктор, осматривавший ее, — слишком поздно применять эпидуральную анестезию. Будем действовать по-старому. Эффи ненавидела все это. Она была выставлена всем напоказ: няням и практикантам, на чье сочувствие и одобрение ей было плевать. Боль… слишком много боли. Она не была способна перенести столько боли. Она не гордилась слезами, которые текли по ее щекам, не гордилась тем, что царапала руку Хеймитча и извивалась на месте, пытаясь найти хоть какое-то утешение. — Я не могу… — рыдала она, — я не могу сделать это… Хеймитч, увези меня домой… Увези меня домой… Хеймитч был бледный, как простыня. Его рука тряслась даже сильнее, чем ее. Казалось, он был готов потерять все свое мужество или бросить все это, а, может, сделать и то, и другое одновременно. На секунду ей даже показалось, что сейчас он оставит ее здесь и направится куда-нибудь в поисках ликера, но вместо этого он лишь сильнее сосредоточился на происходящем. Он действовал так же, как когда сталкивался с какой-то стоящей задачей. — Конечно, ты можешь, солнышко, — он ухмыльнулся. - Посмотри-ка, отродье дьявола так же раздражен, как и ты. Видимо, он боится опоздать. И это все твоя вина. Кто же, по-твоему, одержим расписанием? — Хеймитч… — хныкнула она, как только ее настигла очередная волна боли. Кто-то сказал ей начать тужиться. Она тужилась и тужилась, но это, казалось, не имело конца. — Еще раз, Принцесса, — произнес Хеймитч. Его голос слышался как эхо, издалека, и был жутко искажен. — Я устала… Я слишком сильно устала… — ей даже не хватало сил на плач. — Я знаю, — уверил он ее. — Скоро все закончится. Тужься. Доктор много говорил, а медсестра что-то пыталась донести до нее, но она не слышала. Эффи видела ее лицо, блондинистые кудри и голубые глаза. Она напоминала ей Примроуз. На секунду она подумала, что она - ангел. Плач удивил ее, потому что был пронзительно громким и исходил не от нее. Взгляд серых глаз Хеймитча был сосредоточен на ком-то другом, не на ней, а его рот был слегка приоткрыт то ли от удивления, то ли от… Она не знала. До тех пор, пока это чувство не перешло к ней. И больше не было желания тужиться. — Он красивый? — спросила она Хеймитча. Он посмотрел на нее и искренне улыбнулся. — Как его мама. — Хорошо, — она выдохнула. Ей было холодно. Очень. И холод исходил из ниоткуда. Она чувствовала, как ее куда-то увозили. Перед смертью обычно наступает прозрение, говорили они. Возможно, именно им это и было. — Хорошо позаботься о нем. Последнее, что она заметила, это отчаянный взгляд на лице Хеймитча. И след ее имени на его губах.