Адмирал

Дон Алваро плакал, обняв подушку и уткнувшись в нее лицом. Между прочим, это была любимая подушка сеньора Ривареса, с золотыми попугаями; но если ее отобрать, пришлось бы взамен предоставить свое плечо, а адмирал был к этому не готов. — Есть шанс, что я смогу насладиться тишиной в собственной спальне, или эта шарманка до утра? — устало спросил дон Рикардо, глядя в потолок. С сеньором де Васкесом с самого начала было что-то не так. Адмирал это заметил, но должного участия не проявил. Некоторые мальчики из борделя тоже смущались поначалу, когда Риварес заставлял их поддерживать беседу, но едва оказавшись в постели, сразу же успокаивались и начинали отрабатывать деньги. Риваресу и в голову не приходило, что с Васкесом может получиться иначе. Но стоило ему уложить мальчика в нужную позу и слегка притронуться, как тот вдруг начал вырываться и верещать, что ему больно. Дон Рикардо давно знал за собой определенные, весьма нелицеприятные наклонности, которым не считал нужным потакать, и прикладывал немалые усилия, чтобы держать некоторые свои желания под контролем. Большей частью, ему это удавалось. Слова, звучащие похоже на «нет, не надо» и «отпустите, больно», действовали на сеньора Ривареса эффективнее, чем на большинство мужчин в подобной ситуации. Правда, и возражений в ответ на свои действия — по крайней мере, в постели — ему уже давно не доводилось слышать. Риварес задумался. Убрал руки с особо деликатных участков тела, прикосновение к которым вызвало у мальчика столь неожиданную реакцию, переместил на трясущиеся плечи, удерживая и пытаясь успокоить. — Сеньор… — начал было адмирал, но мальчишка явно был не состоянии воспринимать обычную речь. — Да тише вы! Тихо! — не повышая голоса, но с той свинцовой тяжестью, что действовала на всех без исключения, даже на Луиса, когда у того вот-вот грозил начаться истерический припадок. Риварес перевернул мальчишку лицом к себе, перехватил тонкие запястья, пресекая рефлекторные попытки оттолкнуть, заглянул совершенно осоловелые, полные слез глаза. Коротко выругался про себя, поняв, что от парня в таком состоянии ничего конструктивного не добиться. «А всего-то хотелось приятно провести вечер с покладистым и скромным юношей — разве много?» Желание приобрести любовника, во всем отличного от дона Хуана, обернулось ворохом совершенно иных, но столь же нежелательных проблем. — Успокойтесь, ну! — рыкнул адмирал, борясь с желанием влепить сеньору де Васкесу приводящую в чувство пощечину. — Какого черта вы мне здесь устраиваете? Если бы я хотел спектаклей, взял бы мальчика из театральной труппы. Дон Алваро притих почти сразу, испугавшись еще сильнее, но уже правильно — от того, что посмел оттолкнуть сеньора Ривареса. — Ну, тише… Все в порядке, — повторил адмирал уже мягче и выпустил его запястья. — Вы понимаете, что я вас даже не трогаю? Отчего вам больно? Дон Алваро, похоже, едва начинал осознавать, что его больше не держат и не собираются насиловать. Смущенный едва ли не сильнее, чем напуганный, он заерзал, пытаясь натянуть на себя покрывало. — Я задал вам вопрос, — с нажимом повторил адмирал. — Смотрите на меня и отвечайте. Разве я сделал вам больно? — Н-нет, сеньор, — пролепетал юноша. Его все еще трясло, и сам он толком ничего не понимал и дал тот ответ, который уже содержался в вопросе адмирала. Но Риваресу этого показалось мало. — Тогда извольте объяснить, в чем причина подобного поведения? — потребовал он. Алваро помнил только, что все было терпимо, пока Риварес не заставил его перевернуться на живот, а потом вдруг стало так душно, страшно и невыносимо, что никаких других мыслей не осталось, кроме желания это прекратить. — Мне стало… — юноша схватился за сдавленное судорогой горло, пытаясь успокоиться. Говорить было тяжело, еще тяжелее — подбирать слова, — …нечем дышать. Риварес смотрел на него сверху вниз, презрительно и в то же время с легким интересом. Он уже понял, что мальчишка не притворяется, но особого сочувствия к нему не испытывал. — И часто у вас такое? — холодно поинтересовался адмирал. — Или только со мной? — Нет… Не знаю, — потерянно заметался Васкес. — Такое — в первый раз. «Понятно теперь, что с ним, — все также равнодушно отметил адмирал. — Похоже, все-таки повезло наткнуться на нетронутый цветочек… Ведь он весь вечер боялся, едва порог переступил — и именно этого. Целоваться-миловаться, значит, нравится, а как мордочкой в подушку — так сразу перепугался, словно святая Инесса». Риваресу вспомнилась картина[1], на которой скорбного вида девчонка вот так же куталась в покрывало. — Я спрашивал о вашем опыте специально, чтобы такого не было, — хмуро процедил дон Рикардо. — Вы мне солгали? — Нет, сеньор! — воскликнул Алваро, в ужасе от вопроса, в котором ему послышалось обвинение. Но тут же понизил голос почти до шепота и прибавил: — Я вам не лгал. У меня… один раз было. Давно. — Всего один? — задумчиво переспросил адмирал. — Не понравилось? Алваро страдальчески закусил губу и отрицательно замотал головой. — Я понял, — Риварес откатился от него на другой край постели, вытянулся во весь рост, заложив руки за голову. И сейчас же Алваро отодвинулся от него как можно дальше, сжался, подтянув колени к животу, как если бы ему было холодно или больно, и вцепился в подушку, будто ища у нее защиты. «Можешь даже не рассказывать, мальчик, что там у тебя было, — скучающе думал адмирал, разглядывая потолок. — И так все понятно. Заигрывал, вот так же, как со мной, вздыхал и строил глазки — и доигрался». При своем неприязненном отношении к церковникам, Риварес с радостью поверил бы, что кто-то из благочестивых братьев-иезуитов надругался над миловидным учеником, к тому же сиротой, но тогда едва ли все ограничилось бы одним разом. Скорее, сеньор де Васкес просто не умеет выбирать любовников. «И что теперь с ним делать, с таким трепетным? — Риварес перебирал варианты один другого краше. — Просто выставить вон? Пожалуй, самое правильное решение. Или сперва оттрахать, как хочется, не обращая внимания на нытье? Он заслужил». Отпускать мальчишку было, конечно, жалко. Главным образом — из-за потраченного времени, к тому же адмирал очень не любил менять свои планы. С другой стороны, он вполне отдавал себе отчет в том, что любое его действие в отношении сеньора де Васкеса при подобных обстоятельствах будет насилием, а насиловать испанского дворянина в Эскориале — не самая хорошая идея. Особенно, когда кардинал Льоренте во дворце. Риварес живо представил, что мальчишке даже не придется жаловаться архиепископу, достаточно будет попорхать возле него с несчастным видом, и тот уже через несколько минут будет знать все и во всех подробностях. Сбоку послышался всхлип, и Риварес успел выругаться про себя, поняв, что за сцена за этим последует. Дон Алваро прерывисто втянул носом воздух, уткнулся лицом в атласную подушку с золотыми попугаями и тихонько заплакал — от стыда, непонимания и беспомощности, а больше всего — от жалости к себе. Слез и истерик адмирал не терпел; к слову, это была одна из главных причин его нелюбви к женщинам. А больше всего он не любил, когда кто-то плакал в его постели. Обычно подобных ситуаций и не возникало — хозяйка борделя, подбиравшая для Ривареса мальчиков на одну ночь, была осведомлена о его предпочтениях, а фавориты и случайные любовники тем более старались во всем угождать. Между делом вспомнилось, когда последний раз попадался такой же капризный мальчик — лет девять назад, как раз после первой стычки у Старого Мартина, как в просторечье называлась церковь Святого Мартина Турского… День не задался с самого утра — победа, но паршивая; единственное выпущенное французами ядро попало в алтарную апсиду, превратив в крошки барельефы, помнившие Реконкисту. К вечеру, когда наконец-то разбили лагерь, начался мелкий октябрьский дождь. Риварес устал и перенервничал за день, но не настолько, чтобы сразу заснуть. И так как напиться мешало то обстоятельство, что французы находились не далее чем в тридцати милях к северу, адмирал велел своему адъютанту — им был тогда не Карлос, а кто-то временный и бестолковый, чьего имени Риварес теперь не помнил — найти и привести ему какого-нибудь мальчика. Должно быть, адмирал недостаточно ясно сформулировал свои предпочтения, потому что местный паренек, которого притащил адъютант, оказался на несколько лет младше, чем дону Рикардо хотелось бы, и к тому же был до смерти напуган и начал плакать, едва ступив под полог палатки. В итоге Риварес потратил час времени и золотой эскудо только на то, чтобы успокоить мальчишку и отпустить с миром, так и не получив желаемого, зато услышав о себе много хорошего. Эскудо вычел потом из жалования адъютанта. Конечно, тот день запомнился адмиралу не из-за деревенского паренька с глазами на мокром месте и даже не из-за самой бесполезной в жизни траты одного эскудо, а благодаря встрече, последовавшей за всем этим. Компанию на вечер адмирал все-таки нашел — в лице пленного курьера-итальянца по имени Лоренцо Арано. Этого юношу вряд ли можно было назвать красивым в классическом понимании — тощий и угловатый, как если бы в детстве часто голодал, с грубоватыми чертами лица, далекими от античных канонов — но все же в нем было что-то привлекательное, что заставило адмирала обратить на него внимание. Лоренцо Арано было двадцать три года, он свободно владел как минимум тремя европейскими языками, и у него была складная и почти правдоподобная история, объясняющая, каким образом простой парень из занятой австрийцами Ломбардии оказался во французской наступательной армии. И самое забавное — с ним у Ривареса тоже ничего не было, кроме одного почти целомудренного поцелуя, от которого Лоренцо передернуло так, будто змея по шее проползла. Принуждать к содомии мужчину, который не только не разделяет природной склонности к подобному, но и столь явственно демонстрирует отвращение, Риварес и тогда, и теперь считал недопустимым. Больше он к Лоренцо ни разу не притрагивался и не испытывал особых сожалений по этому поводу — Лоренцо Арано был хорош в другом, а для постели адмирал все же предпочитал людей несколько иного склада. Дон Рикардо повернулся к все еще всхлипывающему сеньору де Васкесу. «Нужно что-то решать с ним, иначе до утра не уймется», — вздохнул адмирал. Протянул руку, коснулся гладкого, округлого плеча. Алваро вздрогнул, поднял на адмирала заплаканные глаза, кажущиеся теперь больше и будто даже выразительнее. — Вы сердитесь? — робко спросил мальчик. «Все, что от вас требовалось сегодня — это раздвинуть ноги и лежать молча; даже проще, чем мессу отсидеть. Вы даже этого не смогли исполнить без сцен, а теперь спрашиваете, сержусь ли я на вас?». — Что вы, вовсе нет. Адмирал ободряюще погладил юношу по спине, и тот, приняв это за полную индульгенцию, прильнул к мужчине, лепеча свои извинения. Риварес, будучи убежденным, что извиняться в подобных ситуациях следует совершенно иным образом, прервал его: — Вот что, мой дорогой дон Алваро, если вам настолько неприятно, я не смею вас ни к чему принуждать. И доле не задерживаю. Можете идти, — и тут же, понимая, что может передумать, поторопил с излишней резкостью: — Ну, что смотрите? Нет, денег за слезы вы не получите. Все ваше при вас — собирайтесь и выметайтесь вон.