Адмирал

— Принцесса Кристина Французская вышла замуж за герцога Савойского Карла Амадея и привезла с собой среди прочего приданого рубиновую брошь «a la Sevigne»[1] с тремя подвесками, центральный из которых венчал камень в тридцать карат… — Меньше тридцати, — поправил адмирал. — …В 1699 году брошь была подарена матерью старшей дочери, Аделаиде, по случаю ее помолвки с принцем Филиппом Французским. Так драгоценность снова вернулась к французскому двору. После смерти принцессы Аделаиды центральный подвесок был заменен на более скромный, а рубин извлечен, чтобы украшать набалдашник трости принца Филиппа. — Безвкусная была вещица, — снова прокомментировал Риварес. — Такая французская… — И потому вы велели ювелирам снова извлечь камень и вставить его в невидимую оправу, чтобы можно было носить как булавку… — Это оказался не рубин, а красная шпинель. — Неотличимая от рубина благородная красная шпинель, позволю себе заметить! — не сдавался собеседник. — И пользующаяся устойчивой репутацией королевского рубина. Потому, если обратного не отражено в документах, будем звать ее рубином. — Пусть так. — Итак, вы вчера подарили королевский рубин в тридцать карат мальчику, которого первый раз пригласили в свою спальню? Риварес понял, что симулирование головной боли не помогает избежать зрительного контакта с Лоренцо Арано, и вздохнул: — Ты излагаешь все в чересчур драматичном ключе. Я ведь даже ни разу не надевал эту булавку на публику. Так в чем проблема? — Ни в чем, если вы не намереваетесь скрывать свои отношения от примерно пяти десятков человек, кому достаточно было бы и меньшего намека. — От этих пятидесяти я в любом случае ничего не смог бы утаить, верно? — устало улыбнулся адмирал. Глава тайной службы скептически поднял бровь: — Должен заметить, что ваша позиция относительно приватности становится более гибкой в последнее время. «Это смотря с чем сравнивать», — хмыкнул Риварес. Действительно, в молодости, помнится, он ничего так не боялся, как только что узнают о его противоестественных наклонностях. И смотрел с непониманием и брезгливостью на тех, кто осмеливался выставлять подобное напоказ, и никогда не имел с ними никаких дел, тем более отношений. На флоте содомский грех был явлением распространенным — его яростно отрицали и вместе с тем замалчивали, грозили самыми жесткими карами и тут же отводили глаза. На корабле не было и не могло быть действительного уединения, скрыть что-либо от команды не представлялось возможным, и Рикардо Риварес уже к шестнадцати годам вполне сознавал, что ради избранной им карьеры некоторые желания надлежит держать под контролем. И в большинстве случаев ему это вполне удавалось. Будучи поглощенным каким-либо делом, Риварес мог месяцами даже не вспоминать о плотских утехах, в этом была даже не его заслуга, а скорее природная особенность, которую сам он считал весьма полезной. Все его многочисленные, но редкие и непродолжительные любовные приключения — исключая несколько достойных осуждения эпизодов с военнопленными — происходили на суше и сводились, обыкновенно, к коротким интрижкам с молодыми людьми заметно более низкого статуса. Не то что бы такое положение дел полностью устраивало Ривареса — просто до тридцати лет он даже не представлял, что может быть как-то иначе. И вот теперь осведомленность полусотни придворных и бог знает, какого количества слуг казалась неизбежным мелким неудобством, а фавориты, часто сменяя друг друга, не меняли удобно расположенных покоев, а некоторые и ночевать оставались в спальне адмирала. — Это, конечно, не мое дело… — как мог тактично протянул Арано, — но, видите ли, я почти заинтригован: неужели, настолько хорош? — Нет, — усмехнулся адмирал, — не настолько. Просто… ему было паршиво. И я решил, что некоторые неудобства вполне заслуживают компенсации. На самом деле, это было спонтанное решение вчера ночью — мальчишка выглядел таким растерянным и несчастным, так спешно собирался, торопясь покинуть спальню, что Ривареса посетила мысль о необходимости как-то загладить неприятное впечатление. — Пожалуй, я начну вести список перенесенных мною неудобств, — послышался сзади ироничный голос дона Карлоса. — Может, к концу года это выльется хотя бы в небольшую прибавку к жалованию? Адмирал даже в кресле подскочил от неожиданности. — А ты что здесь делаешь?! — Вы просили китайский чай от головной боли, — невозмутимо напомнил кофешенк, стоя в дверях с расписным фарфоровым подносом в руках. — Если вы просите чай от головной боли, у вас никогда не болела голова! — воскликнул Арано с негодованием, обусловленным тем, что сам он с гемикранией был знаком не понаслышке. — Уже не требуется, унеси, — махнул рукой адмирал. «Что же за день… точнее, день и ночь такие, в самом деле? И с парнем вчера сплошные недоразумения, со шпинелью этой злосчастной сглупил — можно ведь было дождаться утра и выбрать подарок попроще и… не такой приметный. Вот и результат… Но теперь уже поздно — не отбирать же!» Карлос скрылся за дверью гостиной, впрочем, явно не собираясь уходить далеко. Но это не имело значения — адмирал знал, что тот имеет привычку подслушивать, и не сильно волновался из-за этого. — Но, все же, не очень паршиво? — осторожно уточнил Арано, возвращаясь к теме разговора. — Обошлось ведь без врача? — последняя фраза звучала скорее утвердительно; о последовательности событий прошедшего вечера начальник тайной службы был осведомлен. Риварес молча помотал головой, не желая вдаваться в подробности. — Он хотел поскорее уйти. И у меня не было уверенности, что захочет вернуться, — скупо пояснил адмирал, внутренне кривясь от необходимости оправдываться. — Он сам это сказал? Что хочет уйти? Итальянец взялся за хрустальный графинчик с пряным орухо, подлил себе в бокал, давая Риваресу возможность сосредоточиться на этих движениях, отвести взгляд от лица собеседника. Так адмирала бывало легче разговорить на неудобные темы. — Да. То есть, нет, не говорил — не решился, наверное. — То есть, вы его выставили. — Говорю же, он хотел уйти, — огрызнулся Риварес, теряя терпение. — Но прямо этого не сказал, — педантично выспрашивал Арано. — Нет. — Я, конечно, не смею давать вам советы, сеньор… — Да уж, не смеешь, — процедил адмирал. — Поэтому ограничусь замечанием, что женщину, если она не падшая, такое обращение непременно оскорбило бы. «Тебе-то откуда знать, как там у не падших женщин?» — с мелочной озлобленностью думал Риварес. Лоренцо Арано, как и сам адмирал в определенные периоды своей жизни, спал в основном со шлюхами. Правда, у него на то была совершенно иная причина — давняя, мрачная и безнадежная любовь к одной замужней сеньоре. Дон Рикардо, хорошо знакомый с объектом любовного интереса своего подчиненного, много раз думал, как можно использовать эту ситуацию себе на пользу, даже как-то раз намекнул Арано, что все можно устроить, при необходимости, даже и без желания упомянутой сеньоры; но Лоренцо это невысказанное предложение напугало, и Риварес понял, что здесь какие-то слишком тонкие для его понимания нити отношений, которые пока что лучше не тревожить. — Он все еще у себя? — с напускным безразличием поинтересовался Риварес. — Проснулся, но еще не выходил, — сообщил Лоренцо и буднично уточнил: — Привести? — Нет! — Послать цветы? — Ты серьезно? — Птичку хотя бы… — Что за птичка? Лоренцо объяснил: — Из цветной или золотой бумаги. Теперь вместо лодочек модно слать друг другу птичек. С цветком, лентой или подвеском в клюве. «Увидел у дочери — пусть летит в монастырь». О «любовных лодочках» Риварес слышал еще когда сам был юнцом и уже тогда считал подобное формой ухаживания, приличествующей лицам, не перешагнувшим порог шестнадцатилетия. Цветные птички с ленточками были немедленно причислены им к той же категории. — Это об этих птичках на проповеди говорили? — припомнил адмирал. — Конечно! Уже осудили — осквернение символа Духа Святого… Цветы и птичек с лодочками Риварес сразу же отмел, даже не рассматривая такую возможность, что знаки внимания, привлекающие шестнадцатилетних девиц, могут возыметь эффект и на юношу этого же возраста. Но предпринять какие-то действия, чтобы сгладить ситуацию с Васкесом, все же требовалось. Мало ли, что может прийти мальчишке в голову, если позволить ему слишком долго обдумывать все произошедшее в одиночестве… Решит уехать, к примеру. А отпускать сеньора де Васкеса после одного единственного раза адмирал был категорически не настроен. «Определиться, наконец-то, с обещанной должностью и ненавязчиво напомнить о деньгах. Он ведь принял мое предложение, у нас соглашение». — Сегодня пускай отдыхает, — великодушно разрешил Риварес. — А с завтрашнего утра приступает к работе… Мест, куда можно было бы пристроить человека без особых способностей и талантов, было предостаточно — (по мнению адмирала, в столице целые секретариаты формировались полностью из таких людей) — но чтобы непременно во дворце — уже сложнее. Насколько бы упростило дело, если бы сеньор де Васкес владел хоть каким-нибудь европейским языком, тогда можно было бы отправить его в канцелярию переводить официальные письма и иностранные газеты — один из предыдущих фаворитов Ривареса именно этим и занимался и никаких вопросов не возникало… Но отучившись в иезуитской коллегии, Васкес если что и может перевести, то разве что новости времен Принципата; к тому же сам ритм и условия канцелярской работы ему явно не подходят — парень весь в себе и своих мыслях, тихий, понятливый и сообразительный, но нерасторопный. Словом, адмирал обдумывал разом несколько вариантов: мальчишку требовалось занять в день часов на пять, не более, чтобы не расслаблялся и не шатался без дела, но не слишком уставал к вечеру, притом работой, подразумевающей спокойное уединение. Окончательное решение пришло само собой: — …в библиотеке. — Книги расставлять? — незамедлительно съязвил итальянец. — Конечно, сорок тысяч томов, но монахи с лакеями вроде бы пока справляются… — Моя библиотека, Лоренцо. У дона Рикардо было свое маленькое собрание книг, на пару-тройку сотен томов, состоящее наполовину из точных и военных наук, наполовину из трудов, включенных Церковью в Индекс запрещенных книг. Светской цензурой адмирал руководил лично, обычно ему на рецензирование попадали две-три книги в месяц и несколько «essays», либо иностранных, либо анонимных. Некоторые работы на философские и политические темы оказывались весьма интересными, хоть и очевидно вредными для широкой публики. Хранилось это личное собрание в отдельной от Королевской библиотеки относительно небольшой комнате, по внешнему виду скорее напоминающей еще один кабинет, куда адмирал иногда забредал по ночам, когда совсем не спалось. Правда, кроме адмирала в его библиотеку захаживали еще некоторые весьма приметные при дворе фигуры, о круге чтения и интересах которых Риварес предпочитал быть осведомленным. — Сидеть, читать, вести журнал посетителей — звучит как работа, вполне подходящая для сеньора де Васкеса, согласен? — заключил адмирал и весело прибавил: — Может, через месяц-другой нам даже будет о чем поговорить!