Адмирал

Дон Алваро промаялся в одиночестве весь следующий день, не выходя из комнаты. Внутри засела какая-то нелепая мысль, что если отсидеться, забившись в угол, никто ни о чем не узнает. Когда утром принесли завтрак и воду, Алваро казалось, что за ним ухаживают, как за бульварной девкой, которую можно оставить на ночь, но нельзя вывести утром к столу. И как-то не приходило в голову, что завтрак и воду носят каждый день, разве что иногда с опозданием и ближе к обеду. Вспоминая события прошлой ночи, юноша терялся и не знал, как ему относиться ко всему произошедшему. Единственным впечатлением, которое он вынес из спальни адмирала, было то, что с ним обошлись жестоко и несправедливо. Алваро знал, что не имеет права так думать, не имеет права чувствовать обиду на сеньора адмирала, но ничего не мог с собой поделать. Ему было плохо. Утром он все еще ощущал тошноту и ноющую боль, а на руках и плечах проступили несколько синяков, лишний раз напоминая, как Риварес с ним обошелся. Нет, первый раз, правда, было еще хуже… но не намного. А еще Алваро был уверен, что адмирал больше не захочет его видеть. Не мог только определиться, к добру это или нет. Повторения того, что было, юноша, конечно, не жаждал, но и как быть дальше, тоже не понимал. Немало времени он провел, разглядывая подаренный ему накануне камень. Теперь при дневном свете не оставалось сомнений, что это рубин — не то что бы дон Алваро хорошо разбирался в драгоценностях, но с гранатом или турмалином такой камень не спутать. Цвет был ровный, ясный, без просветов и дефектов, не розоватый и не темный, а самого простого и яркого из возможных оттенков алого. Представив, сколько такое сокровище может стоить, Алваро не почувствовал ничего, кроме глухой обиды. Он уже знал, что никогда не сможет ни носить, ни продать эту булавку — только запрятать подальше, в старый пустой реликварий Марии Магдалины, и больше не доставать. Неизвестно, до чего мог бы дострадаться сеньор де Васкес, если бы под вечер его уединение не прервал дон Карлос. В этот раз кофешенк постучал и даже дождался отклика из-за двери, прежде чем войти. — Сеньор адмирал изволил поинтересоваться, в каком вы настроении, — возвестил он. Дон Алваро неопределенно пожал плечами и ничего не ответил. — Что ж, я вас понимаю, — сочувственно вздохнул дон Карлос, — но с этого дня придется вам быть чуть приветливее, так как теперь это определено вашей новой должностью. Вот, возьмите. Вы, кажется, где-то обронили… На колени Васкесу мягко лег уже знакомый лист бумаги, сложенный, но не запечатанный. Пронумерованные правила… Алваро бумагу узнал и не сдержал жалобного звука, похожего на всхлип. И с чего он решил, что адмирал его отпустит? Сам ведь сказал, что доволен, значит, ему все понравилось, значит, скоро захочет сделать это еще раз… «Не еще раз, а всегда, — напомнил себе дон Алваро. — До тех пор, пока не рассчитаюсь с долгами или пока ему не надоест». — Я… простите. Передайте, пожалуйста, сеньору Риваресу, что все хорошо. — Вы даже не попытались сделать вид. — А это имеет значение? «Недели две, это самое большее, — равнодушно констатировал дон Карлос. — И взгляд отучится прятать, и радость начнет изображать так, чтобы самому верилось. Адмиралу ведь именно так нравится». — Ни малейшего. Пойдемте. — Куда? Десяток секунд, в течение которых с лица сеньора де Васкеса схлынула краска, дон Карлос засчитал в качестве компенсации за мелькнувшую неучтивость. — Познакомлю вас с человеком, который введет вас в курс ваших новых обязанностей. Дон Алваро без возражений собрался и последовал за кофешенком с выражением безразличной обреченности. Дон Карлос, конечно, был далек от того, чтобы обсуждать или тем более осуждать действия адмирала, но все равно недоумевал, зачем тому понадобилось трогать именно этого мальчика. Ведь ясно, что он вовсе не из того круга, в котором Риварес обыкновенно искал себе фаворитов, да и не того свойства, что все предыдущие. Уже, видно, и сам не рад нежданно снизошедшей благосклонности сеньора адмирала — сложно его за это винить, зная о деликатности дона Рикардо. «А он ведь и идти не хотел, — припомнил и с неохотой признал Карлос. — Пытался отказаться. Это я его заставил. А адмирал… был, как всегда. Обидел, унизил, бросил безделушку в награду и даже не понял, что не так. Очень в его духе…» Не то чтобы дон Карлос испытывал жалость к парню, просто… Риварес мог бы иметь всех понравившихся ему мальчиков, как ему угодно, не вовлекая в это своего адъютанта. «Ведь когда с этим несчастным юношей все выйдет так же, как со всеми предыдущими, именно мне будет не по себе, как будто я мог его не приводить». А в том, что все обернется, как всегда, Карлос не сомневался. Риварес всегда, спустя пару месяцев, когда проходило первое очарование, начинал искать, к чему придраться. И всегда находил повод. Только с Хуаном Лосано все было иначе, хотя кофешенк и не знал доподлинно, что там произошло. «Все ведь было хорошо, а затем — три недели кромешного ада. И ведь все до последнего верили, что помилует…» Риварес тогда мало спал, почти не пил кофе и в целом выглядел так, что его хотелось пожалеть, но только с безопасного расстояния. С новым фаворитом вряд ли будут такие же проблемы, все-таки мальчик вовсе не похож на Хуана Лосано, да и Риварес в этот раз не выглядит без памяти влюбленным в сорок лет — что, несомненно, всем на благо. — Уже ведь бывали в библиотеке? — осведомился дон Карлос по пути через Галерею выздоравливающих. Дон Алваро следовал за ним, опустив голову, наверняка невесть что воображая; так что следовало его немного приободрить. — Конечно. — И что скажете? — Самое великолепное собрание в Европе, после Ватикана, разумеется. — Сеньору адмиралу не нравится, когда говорят «после Ватикана», — поправил кофешенк. — Спасибо, учту, — без энтузиазма согласился Васкес. Риварес гордился королевской библиотекой, но не так, как если бы она принадлежала ему, а исключительно потому, что библиотека была великолепна, следовательно, положено было гордиться. Но если бы вдруг возникла острая финансовая необходимость, адмирал бы без колебаний распродал половину собрания вместе с картинами. Собственно, он и собирался так поступить лет семь назад, когда с делами все было худо, но кардинал отговорил, предложив казне ссуду от церкви. Дон Рикардо хоть и понимал абстрактную ценность искусства, приоритеты все же расставлял с военной практичностью. Дон Карлос провел юношу через всю библиотеку, где в это вечернее время почти не было людей, к неприметной дубовой двери между двумя очередными книжными шкафами. — Здесь, бывает, стоит кто-нибудь… обычно камер-лакей. Но вас в любом случае пропустят. Алваро кивнул. Мест в Эскориале, где бы стояли лакеи, было не так много, и обычно это означало, что ходить туда не следует. — В чем будет заключаться моя работа? — спросил юноша, недоверчиво поглядывая на дверь. — Вас просветят на этот счет, — Карлос сделал приглашающий жест и прибавил заговорщическим шепотом: — Да, кстати. Он не любит, когда при нем крестятся или плюются. Алваро не понял, к чему это было сказано, пока не открыл дверь. За ней оказалось помещение, представлявшее собою своего рода продолжение библиотеки, разве что совсем небольшого размера, с рядами книжных шкафов вдоль стен и обращенной на восток верандой, застекленной в косую тюдоровскую решетку. Из-за наклонного писарского столика навстречу Алваро поднялся человек, при виде которого захотелось немедленно перекреститься и сплюнуть. Точнее, это был не человек, а самый настоящий урод, карлик с огромной головой, кривой и косолапый, ростом едва по пояс обычному мужчине. Карлик был одет в расшитый позументом кафтан из блестящего французского шелка vert-de-gris, без ливреи, зато с золотым шатленом, приколотым к ленте, символизирующей перевязь. Он поклонился церемонно, с важным видом, напоминая уродливую куклу-пандору[1], разодетую по последней моде. Алваро как-то раз уже видел карлика — на ярмарке в Севилье во время учебы — тот был лысый и беззубый, как чудовищный младенец, он ехал на специальных носилках и гремел жезлом с бубенцами. Некоторые люди подходили к нему, хватали за ногу «на удачу» и кидали монетки. Алваро приблизиться не решился; с детства всякие проявления уродства и болезни пугали и отталкивали его, внушая ощущение среднее между брезгливостью и суеверным страхом. Вот и теперь сеньор де Васкес машинально обернулся, рассчитывая на поддержку от дона Карлоса, но тот тут же притворил на юношей дверь и беззвучно хохотал, наблюдая через щелку и очевидно наслаждаясь неловкостью ситуации, которую создал. — Мое христианское имя — Симон, — важно представился карлик. — Но при дворе меня вот уже три десятка лет называют Соломоном. Вероятно, вы слыхали обо мне. Я имею честь быть личным секретарем его высокопревосходительства адмирала. Алваро не слыхал. То есть, он предполагал, что где-нибудь во дворце, вероятно, бегают несколько карликов, как это водится, но карлик-секретарь — это было слишком даже для адмирала. Это было слишком для христианской страны! У дона Алваро было стойкое ощущение, что над ним попросту смеются. А Соломон между тем продолжал: — В мои обязанности входит поддерживать порядок в кабинетах сеньора адмирала, а также в его личной библиотеке. Полагаю, теперь часть этих обязанностей переходит к вам. Если вам удобно, я готов дать все необходимые разъяснения прямо сейчас. — Я был бы вам весьма признателен, — кивнул Алваро. Суть разъяснений касалась тех правил, по которым существовала библиотека. И количество правил, как вскоре убедился дон Алваро, было весьма обширным. — Как вы можете видеть, все книги здесь помещены, как и привычно большинству, корешками к своему читателю[2]. Нет надобности прятать их переплеты от чьих бы то ни было глаз, так как там, где это необходимо — вы можете видеть — обложки совершенно пусты, — карлик взял с тех полок, до которых мог достать, несколько книг, обтянутых серой однотонной тканью или немецким прессшпаном без тиснения. — Не все, конечно, но некоторые. Как их в таком случае различать? Для этого существует система из знаков и цифр, которую нетрудно освоить — стоит лишь единожды в ней разобраться. — Я могу делать какие-то пометки? — спросил дон Алваро, не особо надеясь на свои способности к запоминанию. — Это нежелательно, постарайтесь держать все в уме. Эта способность пригождается в любом деле. Всех, кто берет любую из книг, нужно записывать в журнал. Журнал лично я предпочитаю запирать вот здесь, в ящике под столешницей. Там есть один секрет — я покажу вам — специальное отверстие, куда можно поместить восковой шарик размером с горошину, и он сплющится, если открыть ящик. У вас не было подобных игрушек с секретом в детстве? — Нет, я играл в более безопасные игры, — отозвался сеньор де Васкес, а карлик подмигнул ему и захихикал — так же неприятно, надтреснутым шутовским смешком.

***

Весь вечер дон Альваро посвятил тому, чтобы освоиться со всеми правилами. Все было очень строго до подробностей, но вместе с тем без лишних усложнений там, где без этого можно было обойтись, и действительно разобраться во всем было не сложно. Почти наверняка адмирал сам составлял все эти правила — во всяком случае, Алваро казалось, что это было бы весьма в его духе. Все книги были разделены на категории; некоторые из них дозволено было брать по специальным разрешениям на любой срок, другие — только на три дня, еще некоторые запрещалось выносить из помещения. Книги были разделены по тематике и по этому принципу сгруппированы на полках — военное и морское дело, науки о природе и науки о духе, философия и богословие, а также множество работ, не входящих ни в одну из категорий и обозначенных размашистым словом «прочее». Листая журнал посетителей, Алваро обнаружил, что самые ранние записи в нем были датированы январем 1718 года, тогда же в библиотеке появились первые двадцать книг, все по военному и инженерному делу. Затем, с весны следующего года, стали появляться труды по богословию, праву и разного рода романы на кастильском, итальянском и французском языках, а одновременно с этим — некто по имени, а точнее прозвищу Marcus. Судя по записям, он — или она, чего не следовало исключать — часто брал книги, при этом в половине случаев забывая вернуть их в установленный трехдневный срок, но еще чаще — отдавал в библиотеку свои. Примерно полтора года имя Маркус встречалось так часто, что в большинстве случаев заменялось одной буквой М. Затем перестало встречаться вовсе. С тех пор за полгода в библиотеке прибавилось не больше десятка книг и дюжина памфлетов со скверным переводом. Пару часов спустя, когда уже начало темнеть, сеньор де Васкес, убрав журнал в ящик и заперев, как было сказано, осторожно поинтересовался у Соломона, что будет, если журнал пропадет. — Адмирал будет недоволен — вот что будет, — ответил тот. — Наводнения и падеж скота это как минимум, — добавил дон Карлос. — Может быть, даже небольшое содрогание земли. Знаете, года два назад этот журнал потеряли и нашли через месяц. Сеньор адмирал месяц ходил с очень подозрительным лицом, сверх того — ничего. Всем плевать на этот журнал. Никто бы не доверил его вам, если бы он был настолько важен. — К чему тогда все эти предосторожности? — спросил Алваро, чувствуя больше облегчение, чем обиду от слов дона Карлоса. — Затем, что должны быть правила, чтобы люди их соблюдали, и должны быть люди, чтобы следить за соблюдением правил, — патетически подытожил кофешенк.