Адмирал

Алваро впервые засыпал и просыпался в чужой постели, тем более с мужчиной. Интересное, если задуматься, впечатление, но толком проникнуться волнительной значимостью момента юноша не успел — показалось, едва закрыл глаза, как Риварес почти тут же его разбудил, с неожиданной ласковостью тронув за плечо. — Просыпайтесь, дон Алваро. Адмирал уже был полуодет, в рубашке и застегнутом халате из китайского шелка, и сидел на краю кровати, держа в одной руке маленький бужуар с единственной зажженной свечкой. Он явно проснулся уже некоторое время назад и успел начать утренние сборы в полной тишине и полутьме, не торопясь будить своего фаворита. Алваро поежился под одеялом. В спальне не было окон и не определить было который час, а по внутреннему ощущению юноша был уверен, что еще глубокая ночь, настолько скверно выспавшимся он себя чувствовал. — Что-то случилось? — сонно пробормотал он, прикрывая глаза от слепящего огонька свечи. — Хм, нет, — адмирал чуть улыбнулся уголками губ. — Просто сейчас начало шестого, я обычно встаю в это время. Я правда не хотел прерывать ваш сон, тем более, что это по моей вине вы не спали в положенное время, но, сами понимаете, здесь скоро начнут сновать всякие люди и… — Я понимаю, — дон Алваро резко сел на постели, тут же пожалев о столь опрометчивом движении. Риварес снова улыбнулся, не без довольства. По всему выходило, что он пребывал поутру в прекрасном настроении. — Не торопитесь. Вот ваша одежда. Извольте, я отвернусь, если вы смущаетесь… Алваро с неловкой поспешностью натянул рубашку, белье и чулки и успел взяться за штаны, когда Риварес остановил его. — Вы помните, что я говорил вам в нашу вторую встречу, вечером? Касательно того, где я бы хотел вас поселить, сеньор? — Около… около ваших покоев, сеньор. — Именно. Так что можете не утруждаться надевать все остальное, возвращаться в монастырскую часть вам больше не придется. Третья дверь из малого салона ведет в альков, из него в свою очередь ведут еще две двери; та, что правее — в комнаты Карлоса, если вам что-то понадобится, обращайтесь сразу к нему, или к любому из слуг, кого там застанете. Налево — ваши новые покои. Надеюсь, они вам понравятся, но имейте в виду, я в любом случае не собираюсь ничего там менять. Риварес не любил ремонты и перестановки, даже с обустройством собственных комнат тянул не один год, что же до помещений, отводимых часто сменяющимся фаворитам — адмирал, трезво оценивая степень постоянства своих привязанностей, не видел никакого резона затевать какие-то изменения ради человека, который задержится рядом в лучшем случае на пару месяцев. Нет, если бы дон Хуан вдруг вздумал реализовать свои архитектурные пристрастия и как следует попросил бы, адмирал скорее всего согласился бы, но маркиз почти не жил в покоях фаворита — во всяком случае, застать его там бывало проблематично, даже по ночам. Уже после, когда пришло время избавиться от вещей маркиза, Риварес удивлялся, как их оказалось немного. Платьев, шляп, украшенных лентами и плюмажем, белоснежных чулок, туфель с серебряными пряжками и сапог из белой кордовской кожи — всего это добра было, конечно, предостаточно, но именно личных вещей, вроде любимого письменного прибора или шкатулки с личными письмами, сентиментальных и памятных мелочей, не было вовсе. Адмирал понял тогда то, что следовало понять много раньше — дон Хуан просто не считал эти клетушки за семью замками своим домом. — Ладно, — Риварес наконец-то уяснил, что добиваться от сеньора де Васкеса осмысленных ответов в шестом часу утра еще бесполезнее, чем во все остальное время. — Ступайте. Увидимся… как-нибудь позже. Дон Алваро кивнул, собрал в охапку свои вещи, взял из рук адмирала маленький подсвечник — «Извольте, я как раз собирался зажечь тут больше свечей» — и поспешил избавить любовника от своего навязчивого присутствия. Значит, из малого салона в альков и налево… Все же было утро, за окнами давно рассвело, но тяжелые двухслойные гардины были плотно задвинуты. Васкес и не стал их трогать, больше всего ему хотелось пристроить голову хоть на какую-нибудь подушку и вздремнуть еще хотя бы пару часов. Его сундук с вещами был уже здесь, неведомо когда перенесенный в новую спальню. Весьма достойное и притом благопристойное, к слову, убранство — в пробивающихся из-под обильных драпировок утренних лучах можно было различить островок голубого неба, усеянного облаками и резвящимися пышнозадыми амурами в плафонной росписи потолка, тусклый блеск поистершейся позолоты на изящно изогнутых спинках, ножках и подлокотниках, огромное зеркало в завитках резной оправы, изобилие нетронутых восковых свечей в высоких канделябрах-стоечках… Здесь явно долго никто не жил — приторный аромат сушеной лаванды смешивался со знакомым запахом недавно снятых мебельных чехлов, какой всегда бывает в редко используемых гостевых помещениях. Простыни на постели были свежие, накрахмаленные до приятного хруста — если бы только дон Алваро любил накрахмаленное белье. Мысли, как водится в таких ситуациях, текли совершенно не в том направлении. Интересно, когда адмирал отдал приказ все тут приготовить — до или после визита в библиотеку? И что бы сделал, если бы сеньору де Васкесу взбрело в голову ответить отказом на его приглашение? Хотя, не похоже, чтобы адмирал всерьез рассматривал такую вероятность. И с чего бы? Ведь все было обговорено и согласие достигнуто, а дон Алваро так и не воспользовался ни одной из предоставленных ему эфемерных возможностей все это прекратить. Только теперь, лежа в кровати, которую до него занимал Хуан Лосано, а еще раньше — Бог ведает сколько адмиральских фаворитов, дон Алваро в полной мере осознал свое действительное положение. До того у него еще было ощущение — происходящее, как и все проблемы, из первой неудачной влюбленности — что Риварес утратит интерес к нему после одного-двух свиданий. Однако теперь становилось совершенно очевидным, что рассчитывать на это не приходится. Дон Алваро де Васкес-и-Касильо был фаворитом адмирала Рикардо Ривареса и не то что бы имел что-то возразить по этому поводу.

***

Жизнь с Риваресом в общем и целом можно было назвать приемлемой. Адмирал не докучал фавориту своим присутствием, и за последующие две недели Алваро видел его лишь трижды — один раз в библиотеке, и два раза в спальне, по делу. Это тоже было терпимо, хотя юноша по-прежнему не мог ничего поделать с тем холодным оцепенением, охватывающим его каждый раз при появлении сеньора адмирала. Это проходило через несколько десятков ударов сердца, от поцелуев, прикосновений, пары слов, сказанных спокойным вкрадчивым тоном. Зная Ривареса хоть чуть-чуть, не составляло труда с первого взгляда определить, в каком он пребывает настроении, и если в хорошем — с ним можно было вполне безопасно находиться рядом. К тому же у адмирала неожиданно обнаружилось несколько приятных в быту привычек — к примеру, держать в буфете бутылку-другую легкого десертного вина, которое сам он почти не пил и называл «виноградным соком». Если предлагал остаться на ночь, немедленно предоставлял половину кровати и подушку, считая это само собой разумеющимся. Просыпался Риварес всегда рано, между пятым и шестым часом, но будил сеньора де Васкеса только перед самым приходом слуг, а как-то обмолвился: «мне, признаться, нравится, когда вы спите рядом, очень умиротворяет». Алваро тогда почувствовал себя польщенным. Были вещи несколько менее приятные — к таковым относилось желание адмирала контролировать абсолютно все. Алваро долго не мог написать письмо домой, хоть и обещал делать это раз в месяц — сначала сообщать было не о чем, а потом слишком много всего произошло и не понятно было, как и о чем написать. Юноша неоднократно брался за перо и бумагу, но каждый раз застревал на первом предложении. Очередной лист равномерно покрывался зачеркиваниями и бессмысленными рисунками, когда в библиотеку заглянул адмирал. — Чем вы заняты? — спросил он, бросив взгляд на бумагу, которую дон Алваро тут же скомкал. — Я… составлял письмо родным, сеньор. — Не утруждайтесь, я уже это сделал. — Сделали что? — сеньор де Васкес поднял на адмирала непонимающий взгляд. — Написал письма вашим родным от вас, — безапелляционно пояснил тот. — Они у Соломона, возьмите на досуге и перепишите своей рукой. Вам может показаться, что я ограничиваю ваше право вести переписку, но на самом деле… — он запнулся, задумавшись. — Хотя, все верно, ограничиваю. — Я бы не стал… писать обо всем, — тихо проговорил Васкес, опустив голову. — Знаю, что не стали бы. Считайте, что я просто избавил вас от необходимости лукавить перед близкими, согласны? Юноша кивнул. Что бы ему еще оставалось? А ведь еще был список требований, который Алваро не прекращал периодически перечитывать. При близком изучении становилось очевидным, что все правила можно было при желании заменить всего двумя: «выглядите, как мне нравится» и «не доставляйте мне проблем». Со вторым было все понятно, здесь требования сеньора адмирала удивительным образом согласовывались с рекомендациями, полученными на прощание от бабушки и тети, с первым — интереснее. Адмирал не любил французскую моду — об этом свидетельствовали три подряд записи, не допускающие «французский крой», «французские прически» и «французскую расцветку». Понять бы еще, что это значит, в особенности — французская расцветка. Сам Риварес одевался всего в два цвета — черный и красный, притом с таким упорством, словно много лет назад принес рыцарский обет. И хотя красный включал в себя широкую палитру оттенков от алого до темного кармина, а где-то в гардеробных адмирала можно было отыскать костюмы цвета драконовой зелени, виридиана или голубиной шейки, по разу надеванные и тут же позабытые, подобное однообразие пристрастий все равно вызывало недоумение. Еще адмирал не переносил запаха женских духов — это тоже было отмечено в его списке, правда, оставалось загадкой, каким образом он разделял ароматы на женские и мужские. Алваро ради интереса нашел в королевской библиотеке книгу одного алхимика позапрошлого века, посвященную парфюмным средствам и благовониям, но там говорилось лишь, что женские духи лучше изготовлять при растущей и полной луне, а мужские — при убывающей, тогда их использование не отразится на способности к зачатию. Потом, конечно, выяснилось, что адмирал относил запахи лилии и розы к женским, а все остальные к мужским и что виной этому была, по предположению дона Карлоса, некая донья Мария. О том, кто эта женщина, кофешенк не стал распространяться, заявив, что адмирал сам посветит сеньора де Васкеса в эти дела, если сочтет нужным. Дон Алваро старался расспрашивать Карлоса понемногу и осторожно, чтобы не выглядело так, будто он выведывает что-то личное из жизни адмирала. Тем более, было вовсе не похоже, что адмирал собирается сам посвящать своего фаворита хоть во что-нибудь. Во время встреч, которые происходили теперь будто по расписанию, раз или два в неделю, адмирал очень мало говорил, тем более о личном. Особенно, когда был уставшим. В такие вечера во всем его виде проступало явственное желание побыть с кем-то молча, а потом также без разговоров лечь спать. К разговорам, правда, не относилось чтение вслух, и иногда Риварес просил почитать ему что-нибудь. — У меня устали глаза, — жаловался он, жмурясь и растирая виски. — Так что пусть теперь устают ваши. И Альваро читал по часу или по два при свечах какую-нибудь немыслимую скучность, в основном о политике или древней истории, а адмирал в это время лежал, заложив руки за голову, и изредка хмыкал, свидетельствуя свое одобрение или пренебрежение к описываемым событиям или рассуждениям автора. Сеньор де Васкес как нельзя лучше подходил для подобных сеансов. У него был приятный тихий голос, как раз такой, который не утомляет в течение долгого времени и в то же время без раздражающих певучих интонаций, напоминающих бубнеж священника на проповеди. И второе немаловажное достоинство — юноша сносно знал латынь, всяко лучше самого адмирала, и мог тут же, в спальне, переводить ему, не слишком теряя в скорости чтения и не особо искажая смысл. Риварес, много мучившийся с латынью в детстве и немедленно позабывший все, едва оставшись без практики, отмечал все же, что некоторая польза в иезуитском образовании есть, покуда его можно приспособить для чтения Светония и Саллюстия. В такие спокойные вечера, особенно когда Риварес целовал его или прикасался с нежностью, перебирал волосы, Алваро казалось, что все хорошо, почти идеально, нужно только не спугнуть это эфемерное, ласково-добродушное настроение адмирала.