Адмирал

Но иначе все было, когда адмирал был в скверном расположении духа. Это выражалось у него в двух состояниях — раздражения, и это еще можно было, проявив известную осторожность, выдержать, и злости. Последнее было ужасом для всех его приближенных, не только для дона Алваро, хотя страдал он, пожалуй, больше остальных. Карлос просто готовил кофе и, если это не помогало, скрывался где-то в глубине своих апартаментов, и адмирал не вспоминал о нем. У Арано моментально находились сверхсрочные дела, требующие его личного присутствия, и к вечеру Риварес, уже высказав всем безответным подчиненным, что он думает о них, оставался один в свои покоях и выбирал жертву для дальнейших издевательств из двух оставшихся кандидатур — своего воспитанника и своего фаворита, останавливаясь обыкновенно на последнем. В такие дни все, что делал или пытался делать сеньор де Васкес, было плохо или неуместно и немедленно вызывало у и без того взведенного адмирала еще большую ярость. «Какого черта вы еще не раздеты? По-вашему, я пригласил вас играть в шахматы? Мы уже выяснили, что для этого вы не годитесь». Когда Алваро, бледнея от обиды, начинал, торопясь, снимать одежду, Риварес немедленно напоминал ему, что в его случае под одеждой не скрыто ничего особо выдающегося, ради чего стоит не допить бренди или не закончить какое-нибудь столь же важное дело, а значит, следует вести себя поскромнее. «Что ваши штаны не слишком надежно держатся на вашем поясе, я уяснил давно, — презрительно бросал Риварес. — Не волнуйтесь, без внимания вы сегодня не останетесь, но извольте проявить терпение». Зато стоило фавориту замешкаться хоть на секунду, как к оскорблениям тут же прибавлялись едва завуалированные угрозы. «Когда двое заключают договор, они несут обоюдные обязательства. Не обессудьте, если я буду исполнять свою часть условий так же, как вы исполняете свою. Боюсь только, что вам это мало понравится». Самый первый раз, нарвавшись на подобное обращение, дон Алваро еще пробовал что-то отвечать, как-то оправдываться, потому что ему казалось, что произошло какое-то недоразумение, которое можно разрешить, уладить, и все станет, как было, но Риварес быстро и довольно жестко обрывал все его попытки. Юноша не понимал, что случилось, что он успел сделать не так за те несколько дней с их последней вполне мирной встречи, тем более, что он даже не видел адмирала все это время, и не понимал, за что на него злятся. Потребовалось еще одно умственное усилие, чтобы осознать, что его вины в этих внезапных вспышках нет. Риварес вымещал злость на своем фаворите не потому, что был им недоволен, а потому, что хотел выместить злость. Для этого человека просто было естественно делать плохо другим, когда плохо ему самому. И поняв все это, дон Алваро совершенно неожиданно и впервые в жизни ощутил жалость к кому-то, помимо себя. Самым верным, что мог сделать Васкес, это стараться не усугублять свое положение. Ночи с адмиралом были для него повинностью, которую необходимо было исполнять — иногда почти приятной, хотя ему редко перепадало что-то сверх пары поцелуев и скупых поглаживаний, иногда — отвратительной, едва выносимой. И как будет в очередной раз — зависело только от воли сеньора адмирала. Переступая порог адмиральской спальни, Алваро каждый раз внутренне содрогался, ожидая первых обращенных к себе слов. Все было ясно уже по тону — если в голосе Ривареса клокотала озлобленность, приходилось готовиться к худшему. Сначала приказ раздеться — тут же, посреди комнаты. Несколько комментариев, чтобы убедиться, что сеньор де Васкес чувствует себя достаточно униженным. Потом — на кровать, на живот или на четвереньки, лицом в подушки. Дон Алваро ненавидел эту позу; из всего, что с ним обычно делали, это было самым унизительным, и Риварес прекрасно об этом знал. Юноша не смел возражать, только сжимался весь и закусывал край подушки в ожидании боли. У Ривареса всегда получалось сделать ему больно, когда было такое желание, причем неизменно представить эту низость таким образом, чтобы дон Алваро чувствовал себя не только использованным, но еще и виноватым в том, что все портит своим поведением. «Не дергайтесь… Руки назад. Назад, я говорю. Вот, так и держите. Ну, хватит… расслабьтесь, уже ведь не первый раз». Но Алваро не мог расслабиться, зная, что его ожидает. «Ну, как хотите... Я вас предупреждал. Себе же делаете хуже». — Знаете, еще немного в таком духе, и я решу, что вам нравится, когда больно, — заявил как-то Риварес в процессе «экзекуции». Дон Алваро ерзал щекой по шершавой, расшитой золотом ткани и изо всех сил старался не разрыдаться в голос. Когда адмирал закончил и отпустил его, юноша отполз на край кровати и спрятал заплаканное лицо в сгибе локтя. Разговаривать с Риваресом и даже смотреть на него категорически не хотелось. К счастью, и адмирал не горел желанием продолжать общение и никогда не заставлял фаворита задерживаться в своей спальне дольше необходимого. «Сейчас отдышится… поглядит в потолок и скажет выметаться», — с холодным отвращением подумал дон Алваро. Предсказать дальнейшее поведение адмирала также не составляло труда; если все было мирно и к обоюдному удовольствию, он обычно предлагал фавориту остаться на ночь — именно предлагал, всегда одним и тем же небрежно-вежливым тоном — и часто Алваро оставался, когда был уверен, что ничего плохого не будет. Но не после такого. — Нет, — вдруг отчетливо произнес сеньор де Васкес за секунду до того, как адмирал успел произнести свое обычное: «На этом все, вы свободны». — Что? — не без удивления переспросил тот. Дон Алваро редко рисковал обращаться к нему без прямого вопроса, особенно после того, как ему столь явственно продемонстрировали его истинное положение. — Это вам нравится, когда мне больно, — с бессильной злостью выдохнул юноша, не меняя позы и не поворачиваясь к сеньору Риваресу. Ничего хуже он не мог сказать, он испортил адмиралу его любимую игру под названием «ах, мне не хочется так общаться с вами, но ведь вы сами нарываетесь, так и пеняйте на себя», и прекрасно понимал, что может за этим последовать. Но смолчать просто не смог. На минуту повисла такая тишина, что в ушах зазвенело. Наконец Риварес произнес, очень спокойно и очень тихо: — Подите вон. Еще через минуту дон Алваро был уже в своих покоях. Он ждал чего-то от адмирала, потом, на следующий день — неприятного разговора, какого-то наказания, расторжения договора, наконец. Но Риварес просто забыл о нем до следующей встречи, а когда снова позвал к себе, то вел себя так, как будто ничего особенного не произошло. Дон Алваро мог обижаться, страдать и поливать слезами подушку, но в конечном счете тяга к поиску оправданий себе и окружающим пересиливала в нем все прочие эмоции. «У него был плохой день, — убеждал себя юноша. — Он был чем-то расстроен и не сдержался». Плохие дни у дона Рикардо выдавались хоть и регулярно, но все же не столь часто, чтобы нежная натура сеньора де Васкеса не могла этого выдержать. К тому же Риварес, как бы несдержан ни был, прекрасно чувствовал грань, которую определял, исходя из реакции своего фаворита, и лишь однажды зашел слишком далеко. Для адмирала вообще были характерны и грубость, и небрежность в обращении, он мог притянуть любовника к себе или развернуть, как самому было удобно, не соотносясь с его желаниями, мог, если вдруг сеньор де Васкес уплывал слишком глубоко в свои мысли, похлопать по щеке, возвращая к действительности. Но никогда не бил. Кроме одного раза. Был один из пресловутых «плохих» дней, Риварес с самого начала был на взводе и хотел всего и сразу, дон Алваро был не готов и как мог оттягивал момент, когда его поставят на четвереньки и возьмут насухую и без подготовки. Риварес то ли вышел из себя, то ли забыл, что перед ним не Луис, и ударил Васкеса раскрытой ладонью по лицу — не сильно, даже не вполсилы, но это все же была пощечина, отозвавшаяся хлестким, звонким звуком. Алваро недоверчиво приложил ладонь к щеке, которую ожгло будто кипятком, и воззрился на Ривареса удивленно распахнутыми глазами. Но тот и сам уже понял, что сделал. — Че-е-ерт… — протянул он, досадливо закусив губу. — Черт! Простите меня. Он порывисто обнял мальчика, поцеловал пальчики, щеку, висок. Дон Алваро замер, еще не до конца сообразив, как положено реагировать. Его ни разу в жизни не били по лицу, но он совершенно точно не готов был мириться с подобным. — Я виноват, — Риварес, похоже, сам был неприятно удивлен. Не считая Луиса, с которым просто не получалось по-другому, он редко поднимал руку на кого бы то ни было. — Этого больше не повторится, даю вам слово. Слову адмирала юноша, как ни странно, все еще верил, только не каждому и не безоговорочно. И чувствовал, что теперь от него самого по-настоящему зависит, сделает Риварес так снова или нет. Если сейчас отмахнуться, сделать вид, что ничего не произошло — «подумаешь, какая безделица, всего лишь ударить дворянина по лицу, как будто это самое унизительное из того, что уже было» — то в следующий раз Риварес даже извиняться не станет. — Я надеюсь, сеньор, — серьезным и непривычно холодным тоном отозвался дон Алваро, отстраняясь. — А сейчас можно мне уйти, пожалуйста? — Не уходите, — горячо попросил Риварес, сжав его ладони в своих и проникновенно заглядывая в глаза. — Позвольте, я заглажу свою вину. Все будет, как захотите, как вам нравится… Как именно нравится сеньору де Васкесу, адмирал прекрасно знал, просто редко принимал во внимание. Сделать мальчику приятно было несложно — обычно всего-то и требовалась пара ласковых слов, чуть масла и не торопиться. Риварес живо справился со своим плохим настроением и действительно постарался скрасить для сеньора де Васкеса остаток вечера — как будто не было всей этой грубости и унижений четверть часа назад. Это была маленькая победа для дона Алваро, всего лишь признание Риваресом существования одного определенного запрета, и это мало повлияло на дальнейшее — адмирал по-прежнему мог приказывать своему фавориту, что угодно, иметь, как хочется, и делать больно, когда было такое настроение, но — и это тоже было важно — до побоев больше не опускался.