Адмирал

У Ривареса на тот момент уже был постоянный любовник — юноша по имени Фелипе Вивес, бывший послушник, у которого так и не сложилось стать монахом по причине встречи с сеньором адмиралом. В нем не было ничего выдающегося, и Риварес не был в него влюблен, но с Филипе было хорошо и спокойно. К тому же некоторые его странности весьма удачно сочетались со странностями адмирала, что было совсем уж редкой удачей. Эта связь была продолжительной по меркам дона Рикардо — около четырех месяцев — и парень не давал решительно никаких поводов с ним порывать. И, пожалуй, если бы не Хуан Лосано, эти всем устраивающие сеньора Ривареса отношения могли бы продлиться еще дольше. Но с тех пор как маркиз прибыл ко двору, все переменилось; и хотя Фелипе был все так же очарователен и ничем не вызывал неудовольствия, дон Рикардо теперь мог думать только о Хуане и хотел в свою постель только его. Это было еще только затаенное желание, не выраженное никакими реальными действиями, но Фелипе все понял едва ли не раньше самого адмирала — начал ластиться вдвое усерднее обычного и предлагать разное, чего Риварес никогда от него не требовал. Следовало бы похвалить за усердие, но дону Рикардо было все равно. Еще, пожалуй, чуть настойчивости — и он начал бы раздражаться, но Фелипе все же хорошо его узнал за это время и понял, когда стоит принять поражение. — Вы его любите, да? — тихо и совсем обреченно спросил Фелипе. Дон Рикардо поморщился. «Вот как все у них просто — любите, не любите». — Не говори глупостей. Я же сейчас с тобой. Это был уже который по счету вечер, когда Риварес не мог придумать предлога, чтобы выставить мальчишку из своей спальни, да и не хотелось именно выгонять — все-таки тот ни в чем пока не провинился и о разрыве не было вслух сказано ни слова. Фелипе ложился рядом, как обычно, только заниматься тем, чем обычно, дону Рикардо уже не хотелось. При этом само предположение, что он может быть влюблен в Хуана Лосано, казалось адмиралу нелепым. Он был уже в том возрасте, когда человек обыкновенно все о себе понимает и не ждет от своей натуры сюрпризов. Риварес никогда не употреблял слова вроде «любовь» и «любить» по отношению к самому себе и своим чувствам, ограничиваясь простыми и более понятными ему категориями симпатии и увлеченности. Что-то более серьезное случалось в его жизни лишь дважды — с пленным английским капитаном двенадцать лет назад и вот теперь — с маркизом. И, поддавшись внезапному приступу откровенности, Риварес вдруг сказал: — Я хочу его, это правда, но это не значит, что я собираюсь расстаться с тобой. Это вообще ничего не значит. Фелипе кивнул, в душе, конечно, не поверив. Если бы Рикардо Риварес был из тех людей, которые живут с одними, спят с другими и затем спокойно возвращаются к первым, с ним было бы проще. Однако он, при всей своей неспособности к поддержанию продолжительных отношений, все же никогда не изменял своим фаворитам и не представлял, как можно состоять в связи сразу с несколькими. А значит, нынешнему фавориту оставалось только надеяться, что внезапно вспыхнувшее новое увлечение сеньора адмирала перегорит и успокоится как-нибудь само, иначе перспективы для Фелипе были отнюдь не радужными. Своими тревогами юноша делился с кардиналом-архиепископом. Кардинал выслушал его как всегда внимательно, а после задумчиво изрек, что действовать нужно крайне осторожно и ни в коем случае не давить на Ривареса. — Видишь ли, мальчик мой, наш сеньор адмирал — натура бунтарская, — вкрадчиво говорил кардинал. — Всякое подчинение чужой воле для него непереносимо, если только не обставлено таким образом, будто он сам того захотел… Понимаешь, о чем я? Фелипе понимал и благодарно припадал губами к тонким сухим пальцам своего тайного покровителя. А вслед за этим дон Рикардо со все большим недоумением и раздражением обнаружил, что положительно все вокруг ведут себя так, будто он уже спит с Хуаном Лосано и это обстоятельство известно всему двору. Эти взгляды, эти улыбки за веерами и манжетами, разговоры шепотом, которые слышны даже глухому — все то, что адмирал Риварес ненавидел всем сердцем, окружало его теперь со всех сторон, словно полог из газийской ткани — невидимый, но плотный. Риварес ярился и кипел, словно алхимическая смесь в закрытом сосуде, но сделать ничего не мог. Доставалось от этого в основном случайно подвернувшимся людям, начиная от слуг и заканчивая придворными. Рассорившись таким образом абсолютно со всеми, кроме дона Карлоса, которому по службе полагалось безропотно сносить любые придирки, адмирал в конце концов почти перестал бывать на публике, до верху загрузив себя надуманными делами и появляясь только на важных церемониях, во время которых занимал место подальше от маркиза и демонстративно на него не смотрел. Дон Хуан же, напротив, держал себя как ни в чем не бывало — щеголял нарядами, сыпал тонкими остротами и обхаживал каждую даму, имевшую неосторожность отойти от мужа или отца дальше, чем на пять шагов. А как-то в рукаве сеньора маркиза приметили краешек платка с серебряной монограммой в уголке, явно к нему самому не относящейся, и целую неделю весь двор вполголоса обсуждал, кому из дам мог принадлежать платочек и в курсе ли адмирал этого дела. Риварес к тому времени даже не отбивался от колкостей, сразу после обеденной церемонии уходил в свой кабинет, где с головой зарывался в бумаги, даже ужинать начал в своих покоях, само собой — с Фелипе, чему последний был несказанно рад. Мысль о том, что за распространением слухов может стоять кардинал, не приходила Риваресу в голову, просто оттого, что архиепископ, хоть и любил быть в курсе всех разговоров и вообще всего, что делается при дворе, сам источником сплетен не слыл, а потому виновными были назначены два человека — Лоренцо Арано, начальник тайной службы, которому пришлось выслушать от адмирала поток неоправданных претензий и угроз, и, разумеется, Хуан Лосано. Последний, впрочем, об этом даже не догадывался, ибо с ним адмирал объясняться не стал, ограничившись полным игнорированием. В день Обретения святого креста Господня Риварес соизволил посетить утреннюю мессу и, сочтя свой долг христианина исполненным как минимум на неделю, на вечернюю уже не явился, решив провести это время с большей пользой в своей библиотеке. Окна ее выходили на запад, и по вечерам дон Рикардо предпочитал читать там, если только был уверен, что его не побеспокоят. Но, как оказалось, не он один нашел более занимательную замену посещению мессы, ибо в библиотеку заглянул Хуан Лосано. Он был, как всегда, элегантно и с иголочки одет, причем переменил наряд уже в третий раз, для вечера. Приталенный жюстокор цвета корицы с разрезными полами и серебряным шитьем по борту выгодно облегал статную фигуру, скромность кружевной отделки с лихвой компенсировалась мягким переливом вплетенных серебряных нитей, а на ногах маркиза красовались короткие, до колен, сапоги из белоснежной кордовской кожи с золотыми фестонами. Наряд этот не был модным, поскольку в духе его не было решительно ничего французского, но был поистине роскошным, но притом без пышных излишеств — наверное, так мог бы облачиться король Испании, будь у Испании король. В любое другое время Риварес заговорил бы не раньше, чем справился бы с физическим проявлением своего восхищения, однако накопившееся в нем раздражение, обращенное на дона Хуана, все же пересилило. — Какого черта вы здесь забыли, маркиз? — выдал адмирал вместо приветствия. — Сказать по правде, я рассчитывал застать здесь одну даму… — лениво протянул Лосано, окидывая взглядом небольшое помещение. — Дам здесь нет, — огрызнулся Риварес. — Если только вы не думаете, что я прячу одну где-нибудь за стеллажами. — Ну, теперь вижу, что нет. Видимо, придется удовольствоваться вами, — с этими словами маркиз, до того стоявший в проеме, ступил вперед и, легко повернувшись на каблуках, затворил за собой дверь. — Не надо довольствоваться мной, идите, ищите свою прекрасную даму, а я вернусь к своему занятию. — Вовсе не такая она прекрасная. Переживу, — отмахнулся Лосано, непринужденно беря стул, для него не предназначенный, и усаживаясь напротив сеньора адмирала. Узкие мыски его сапог оказались на расстоянии нескольких пальцев от границы мраморной плитки, на которой передними ножками стояло кресло адмирала, что было по меркам дона Рикардо вопиющим вторжением в его личное пространство. — Кстати, раз уж застал вас здесь, хоть вовсе не намеривался, позвольте, выясним один момент, — светским тоном продолжал маркиз. — Какой же? — спросил Риварес, против воли поднимаясь взглядом от золотых фестонов к двум переплетающимся волнами нитям жемчуга, бегущим по обтянутым бархатом бедрам маркиза и скрывающимся в складках его верхнего платья. — Видите ли, я не люблю пустой похвальбы победами, которых не бывало в действительности, — отчеканил дон Хуан. — Я не делаю так сам, я не люблю, когда это делается в отношении меня. Вы понимаете, о чем я говорю? — Ни в малой мере, маркиз, выражайтесь яснее. — Видите ли, сеньор адмирал, при вашем дворе отчего-то можно услышать толки, будто бы мы с вами состоим в определенного рода близких отношениях, чего, если мне не изменяет память, ни разу не случалось между нами. Риварес почувствовал, как кровь приливает к щекам, что с юности бывало с ним нечасто. — Уж не думаете ли вы, — чуть не задыхаясь от негодования, воскликнул он, — что эти гнусные сплетни каким-либо образом исходят от меня? — Н-нет, — протянул Лосано, пристально и серьезно глядя в глаза адмиралу. — Вижу, что не от вас. Но и не от меня, будьте уверены. Мне также незачем распространять подобные «гнусности», как вы выразились, — на губах маркиза снова заиграла привычная ему ироничная и вместе с тем беспечная улыбка. — Конечно, будь оно правдой… но так — нет. Не в моих правилах хвастаться ложными победами. — О, победами, значит?! — с опасной веселостью в голосе переспросил адмирал. — Отчего нет? Еще недавно вы так смотрели на меня… Я, признаться, ожидал, что за этим последует какое-нибудь жутко непристойное предложение, — Хуан театрально рассмеялся, тряхнув каштановыми локонами. — Кстати, у вас не найдется чего-нибудь выпить? — В буфете, — кивком указал Риварес. Во рту было сухо, как в Ла Манче в самый адский месяц лета. — Возьмите и мне бокал, если не затруднит. Маркиза просьба не затруднила. Вино щедро полилось в оба бокала. — Ваше здоровье, — отсалютовал Лосано, пригубил и поморщился. — Это, это… о, Дева Мария… Сомонтанское сухое? — Мое любимое, — подтвердил дон Рикардо. — О, Дева! Господь создал Андалузию, а вы пьете вина из Арагона? — Я арагонец, если это новость для вас. — Но ведь это же не оправдание, дорогой адмирал… Некоторые люди рождаются, к примеру, в какой-нибудь Англии, однако это не повод им пить английское вино… — А вы бы приняли? — не слушая, прямо спросил Риварес. — Мое жутко непристойное предложение, если бы я сподобился его сделать? — Думаю, я сделал бы встречное, — ослепительно улыбнулся маркиз.