***
И Риварес ввязался в это дело, совершенно безрассудно, опрометчиво, с полным пониманием того, что делает. Даже отодвинул все прочие свои обязанности и сосредоточился на том, чтобы угодить маркизу. Сам адмирал был не слишком сведущ в законах, если это не касалось воинского и морского уставов, все остальное казалось ему слишком запутанным и нестройным. Взявшись однажды, восемь лет назад, за освоение права, он довольно быстро понял бесплодность этого занятия и отступился. Но, к счастью, был среди ближайшего окружения адмирала человек, имеющий блестящие познания в юриспруденции и притом заслуживающий всякого доверия — глава секретариата юстиций дон Диего Горриа-и-Мораль. К нему Риварес и обратился первым делом, едва понял, что не разберется самолично. Сеньор Горриа выслушал его спокойно и внимательно, уточнил некоторые детали, а после с абсолютно непроницаемым лицом поинтересовался о причинах столь внезапно вспыхнувшего интереса к этой тяжбе. Риварес скривился — он не любил, когда его вынуждали к откровенности, но и смысла утаивать свои истинные мотивы от дона Диего не усматривал. — Я рассчитываю на благодарность сеньора маркиза, — ответил он со всей возможной прямотой. — Что ж, ничего не выйдет, — веско констатировал Горриа. — Почему? — дрогнувшим голосом, уже почти готовый вспылить, спросил адмирал. — По целому ряду причин, в которые вы вряд ли захотите вникать, — пояснил собеседник и коротко перечислил некоторые. — Боюсь, благодарность сеньора маркиза — слишком дорогое удовольствие. Или придется добиваться ее каким-то иным способом. Попробуйте стихи, комплименты… подарки подешевле. Дальнейший разговор двух сеньоров происходил на повышенных тонах и сопровождался неоправданным накалом эмоций. — Мы не можем просто взять и отменить решение королевского суда! Только новый королевский суд может это сделать. А чтобы был королевский суд, нужен король! Не усматриваете здесь никаких сложностей? — Я — человек военный. Если есть задача, необходимо придумать пути ее решения, а не измышлять отговорки! — отчеканил адмирал. — Все не так просто. Дело, о котором вы говорите, очень сложное и загвоздка здесь не в бумагах и законах, а в людях, чьи интересы оно затрагивает! — Хорошо, что вы напомнили: хоть одно слово из этого разговора дойдет до ушей архиепископа, и мне понадобится новый глава секретариата юстиций. У меня, пожалуй, даже есть кандидатура… — Вы этого не сделаете, сеньор, — бледнея, процедил Горриа, — вы вполовину не так безрассудны, как хотите сейчас показать с целью меня запугать. — Я вас не запугиваю, я даю вам конкретное поручение и требую, чтобы оно было исполнено. — Я перечислил вам ряд причин, по которым оно не может быть исполнено. — Довольно, — прервал его адмирал, — мы ходим по кругу. Сейчас я произнесу всего одно слово, и после этого вы сделаете все, что я от вас потребую. — Что же это за слово? — глава секретариата юстиций вскинул брови с истинно кастильским выражением насмешливого любопытства. — Унификация. — О, Господь… — Горриа застонал, хватаясь на голову. — Только не снова… Адмирал требовал унификации законодательства во время войны (ведь целый секретариат был, по его мнению, ничем не занят), во время суда над Филиппом Французским и, наконец, каждые три года после. Всякий раз это масштабное преобразование встречало ожесточенное сопротивление со стороны людей, которым непосредственно предстояло этим заниматься. — Если вы не можете достичь нужного мне результата при текущем законодательном бардаке, придется все же вернуться к идее унификации, — продолжал адмирал. — Конечно, это займет время — годы, возможно — но по окончании я все же добьюсь своего. — Мы уже обсуждали этот вопрос, сеньор, — принялся увещевать Горриа. — У нас нет на это денег, нет обученных людей… сопротивление Каталонии и Арагона, вы готовы к тому, что оно может вылиться в мятежи и восстания? — Быть к этому готовым — моя обязанность. Ваша обязанность — разбираться в законах. Что такого сложного я прошу? Вы видите, что было допущено беззаконие? Разберись с этим, черт побери, верните землю законному владельцу, найдите основания! Сеньор де Горриа тяжело опустился в кресло, закрыл лицо руками, как делал, когда принуждал себя успокоиться, чтобы не произнести в пылу спора нечто непозволительное. — Он. Вас. Использует, — с расстановкой проговорил он. — Как и все вы, Горриа. Как и все.***
«Я всю жизнь делаю, что должен, — расходясь мыслями с действительностью, думал адмирал. — Могу я хоть раз сделать то, что хочу?» Он хотел Хуана Лосано. Когда смотрел на него, хотел насовсем, ласкать, целовать, держать всегда подле себя, быть вместе. Когда был один и думал о маркизе, злясь на него и на обстоятельства, казалось, что хватит и одного раза, одной ночи, удовлетворить эту болезненную похоть и забыть на следующее же утро, с той же легкостью, с каковой забывал своих случайных любовников. Но надо было решить дело с тяжбой. Горриа не стал помогать самолично, но прислал толкового законника, который возился с бумагами и давал необходимые пояснения, в остальном же приходилось делать все самим. Риварес часто встречался с маркизом, в основном по вечерам и наедине, когда сам находил для себя удобным, не пытаясь делать вид, будто это дело — часть его обычных государственных обязанностей. «Я оказываю вам личную услугу в свое свободное время и рассчитываю на благодарность того же качества», — говорил адмирал, правда, исключительно про себя, чтобы не нарваться на ответную колкость, на которую сеньор маркиз вполне был способен. Риварес вполне отдавал себе отчет, что судебное разбирательство будет долгим, а подготовка к нему — и того дольше, однако даже будучи наедине с объектом своего влечения, никак не демонстрировал своих чувств и избегал любых вольностей. С присущим ему цинизмом адмирал принял назначенную доном Хуаном цену и намеревался получить желаемое не раньше, чем исполнит свою часть сделки. Немало помогала в этом стремлении врожденная сдержанность, присущая дону Рикардо, а также способность глубоко погружаться в дела, отвлекаясь от всех посторонних мыслей. — Итак, церковь может сослаться на истечение сроков давности. А если точнее, вам, дон Хуан, придется объяснять, почему попытки оспорить решение королевского суда были предприняты лишь спустя сорок лет после его вынесения. — Я лишь недавно был осведомлен об обстоятельствах этого дела, что же касается моего отца… О, надо было знать этого человека! Мой отец — истинный сын церкви, достойнейший из достойных, верный слуга короля и страны, у него был лишь один недостаток, лишь одна слабость — излишняя рыцарственность. Подумайте, он был настолько щепетилен в вопросах чести, что счел недостойным себя оспаривать решение королевского суда, должного быть справедливым, должного защищать честь титулованного идальго... — Слабый аргумент, меня бы это не убедило. — Я еще и не пытаюсь убеждать! Я лишь обозначаю, как намереваюсь это делать! — Извольте… Второе, противная сторона может заявить, что лишь королевский суд может оспаривать решения королевского суда… — Здесь не составит труда привести в качестве опровержения суд над королем. — Нет, этого не стоит делать, — запротестовал адмирал. — Почему же? — Я не хочу упоминаний о суде над Филиппом. — Вы ведь не участвовали в нем. — Довольно! — Риварес мгновенно вспылил. — Что, вы считаете свою землю настолько важным делом, чтобы обращаться за прецедентом к казни принца? — О, я считаю свою землю очень важным делом. Но если воспоминания о смерти короля вам неприятны, хотя, признаться, я всегда думал, что вам неприятен был как раз сам Филипп, то оставим это. Думаю, не составит труда подыскать иной аргумент. — Мне был неприятен Филипп, как и все французы, но кому какое дело до этого, ведь на смерть его осудил не я. — Вы хотите поговорить об этом? — маркиз вежливо приподнял брови, изображая заинтересованность. Адмирал не хотел говорить и демонстративно уткнулся в бумаги. Он всегда делал так, когда ближайшее окружение начинало его утомлять. Лосано, однако, не намеревался мириться с подобной бесцеремонностью. Небрежно откинув кипу листов, веером рассыпавшихся по столику эбенового дерева, дон Хуан расслабленно откинулся на спинку софы, заложив руки за голову. Несколько минут адмирал пытался игнорировать его провокационную позу, пока к ней не прибавился не менее провокационный вопрос: — Я вас так сильно раздражаю? — Нет… Нет, конечно, — Риварес нервным движением потер переносицу. — Просто отвлекаете. Я пытаюсь сосредоточиться. Дон Хуан был, как всегда, изумительно хорош собой — в кафтане цвета топленых сливок, атласном жилете, шитом серебряными и изумрудными нитями, с маленькой жемчужной сережкой, то и дело призывно мелькающей в завитых крупными локонами волосах — и, похоже, совершенно не ценил усилий адмирала, направленных на поддержание видимости пристойности. — Знаете, сеньор… — улыбнулся маркиз и с вызывающей прямотой забрал у Ривареса документы, за которые тот продолжал цепляться, словно за страховочный леер, — когда меня что-то отвлекает, я предпочитаю отвлечься, а после вернуться к серьезным делам. Дон Хуан придвинулся совсем близко, от него пахло лимоном и жасмином с нотками чего-то по-восточному пряного, и это совершенно кружило голову. — Что… что вы делаете? — враз охрипшим голосом произнес адмирал. Тонкая холеная ладонь маркиза интимно легла на его запястье. — Прямо сейчас? Недоумеваю, почему мы не целуемся в эту самую минуту.