Сицилийское вино

— Не повышай тона, когда разговариваешь с работодателем… — спокойно отозвался ты на моё возмущение, и мне захотелось тебя уничтожить. Твоё спокойствие – бомба замедленного действия, но вокруг драгоценные бокалы, того и гляди пострадают – ты боишься потерять их, а на меня тебе наплевать. Роскошь дороже чужой жизни – поэтому я и избегаю людей, таких же, как и ты. Стараясь смотреть за тем, чтобы стол не шатался, я пытаюсь представить последствия нашего разговора. Спросишь, напуган ли я? Да до чёртиков! Умирать не хочется, а если бить будешь – мне и так больно. Ещё и рубашка неудобная, она мне великовата, и воротничок шею натирает – чем тебе не наказание? Носить подобное я не умею – оно сковывает. А ты уже в заточении. Твой костюм – вторая кожа. Без неё ты ничто. Пустое место. Я готов заплатить сколько угодно, лишь бы узнать, какой ты в момент отчаяния или, скажем, печали. Неужели в твоей жизни всё всегда было так роскошно, а вино всё также пахло ежевикой и цитрусом? Кстати, почему ты это спросил – ведь это что-то значит, верно? Часть твоего плана? Я вспоминаю тот вечер, когда ты сказал мне, что, в общем-то, выбора у меня нет. Ты сравнивал мафию с женщиной, попав в сети которой, уже не выберешься – стиснут тонкими красивыми руками в объятиях и поглотят, соблазнят. Я помню только это, потому что все тридцать минут твоего монолога я наблюдал за тем, как кубики льда бьются друг о друга в стакане с виски, и в моём представлении мафия – это весь ты. Смотря на тебя, я вижу всё то, что лежит в основе рассказов, романов и фильмов о криминале и кланах. Одно отличие – реальность разноцветная, а то, что выдумали одурманенные романтикой убийства и бабла авторы детективов несколько серовато – этакое чёрно-белое кино. А у тебя даже рубашка оранжевая и галстук синий – сейчас во всяком случае. — Успокоился, Скалл? – ты ставишь свой бокал рядом с моим, и я вздрагиваю, выйдя из раздумий. Может ты хотел мне что-то показать, спрашивая о сорте винограда? — Я сыт по горло твоими нотациями, отвали… — я думаю совершенно о другом, а мой язык в это время выдаёт фразы жёстко и чётко, со скоростью пулемёта. Чтобы сдержаться от излишней жестикуляции, я стискиваю подлокотники кресла, но это мало помогает. — Мне продолжить разговор или ещё подождать , пока ты соизволишь не грубить? — Хватит, Реборн! … Почему я сорвался? Не должен был. Не хотел. Но гнев сам расползается по всему моему существу – хочу напасть на тебя, чтобы убить, даже зная, что бесполезно. Выхода нет. — Дай мне уже новое задание и я поеду в отель, где смогу остаться наедине с самим собой, своими проблемами и своими ошибками, в которые ты меня постоянно тыкаешь! Ты не мой учитель, зачем каждый день, когда я приезжаю с отчётом или за папкой с заказом начинать трёхчасовую лекцию о моей некомпетентности, безалаберности и неаккуратности? Молчишь. Хмуришься, закрывая глаза, и мне становится понятно, что ещё немного масла в огонь – и ты вспыхнешь. Выстрелишь, не выстрелишь – в любом случае я позволяю себе слишком много. Знаешь, про что я вспомнил? Про Аркобалено. До сих пор не знаю, что это, ты не много мне рассказывал, но упоминал, что скоро мы куда-то поедем, что-то сделаем, и это будет во имя чего-то. Подобные глобальные проблемы далеки от меня, и я не уделил достаточно внимания твоему беспокойству. Я даже теперь не знаю, в этом ли дело. Когда ты поднимаешься из-за стола, я вскакиваю и делаю шаг назад. Дело принципа – порывисто развернуться, быстрым шагом настигнуть дверь и, впившись в ручку похолодевшими от волнения пальцами, замереть от неожиданности. Я слышу звон разбитого стекла. И теперь мне действительно становится страшно. Страшно. Дико страшно. Знаешь наверняка такое выражение – окаменеть от страха – это и произошло со мной. В этом мире, в этой жизни я в который раз увижу злого Реборна. Увижу злого тебя. Интересно, я один такой счастливчик или были и другие, что вызывали в тебе гнев? Мне будет спокойнее, если я буду знать, что помимо меня есть ещё несколько неудачников. Страшно. Найдя в себе немного сил, я нажимаю на ручку двери, но тут чувствую прямо у своего затылка дуло. Щёлчок затвора, и, зажмуриваясь, я жду выстрела. — Повернись. Не могу пошевелиться, и ты хватаешь меня за плечо, разворачивая к себе. Замахнувшись, свободной рукой ты бьёшь меня по лицу наотмашь, и звонкий шлепок ладони по моей щеке в очередной раз надолго запечатлится в моей памяти. Дуло упирается в шею, и ты спрашиваешь. -Успокоился? Я – провинившийся ребёнок. Голову словно в шейкере прокрутили, глаза поднимать боюсь, только щёку тру задумчиво. Нет, Реборн, не успокоился. Готов сражаться дальше, но пистолет может выстрелить в любую секунду, и мне больно. Страшно. Через твоё плечо я вижу блестящие осколки бокала на полу. Красные капли Неро Д’Авола окропили ковёр, паркет… Маленькая лужица напоминает мне уродливый шлепок крови. Мафиози ведь не плачут, верно? Например, ты бы никогда не всхлипнул, чувствуя приближающуюся смерть, не так ли? А я бы, наверное, рыдал. Знаешь…Задыхаясь, навзрыд. Собрав всю свою решимость и уверенность, я киваю в ответ на вопрос, и чувствую, как, убрав пистолет, ты расстёгиваешь на мне рубашку. А затем застёгиваешь обратно, но в правильном порядке. Пуговица к пуговице. Воротник почти душит меня, но это самое мелкое из того, что я сейчас ощущаю. — Моё глупое облако… — говоришь ты так холодно, что меня передёргивает — … Я так надеялся, что ты что-нибудь поймёшь. Горячее дыхание у уха, и я хочу отстраниться, но страшно настолько, что остаётся лишь слушать и молчать. — Смысл не в том, чтобы ты выполнял задания правильно и чисто, а в том, чтобы учился и совершенствовал себя на основе совершённых ошибок. Думаешь, что стать Аркобалено так легко? По твоему это пара пустяков? Это тяжёлая, на самом деле невыносимая ноша. Моя задача была подготовить тебя к ней… Ведь даже я, Скалл, не чувствую себя настолько сильным и готовым, насколько нужно Тринисетте. Твой голос проникает точно в мозг. Напрямую. Как пуля. И поэтому я не смею перебивать тебя, и слушаю внимательно. Когда ты так близко – мне неуютно. А ещё, знаешь, я устал. Не хочу ничего слышать ни про Аркобалено, ни про Тринисетте, ни про мафию. Разве сложно было найти другого кандидата? Почему именно я? Что во мне такого, Реборн? — Я… — прочистив горло, мне всё равно трудно говорить — …Я никогда не хотел даже связываться с мафией, с какой это стати я попал в этот чёртов список, Реборн? Кто нас собрал? Зачем? С какой целью? Почему? – меня колотит от безосновательного гнева, но вырваться не получилось – ты вдавил меня в дверь, и становится жарко. И больно. — Потому что ты действительно хорош, Скалл, только и всего… Отпустил. Я медленно сполз вниз на пол и проследил за тем, как ты отходишь к столу. Только сейчас я заметил, что ты без шляпы. Странно. А мне казалось, что ты в ней даже спишь. — Убери осколки. И сделай мне кофе. Щека ещё горит от удара, но этого мне и вправду хватило, чтобы усмирить себя. Возразить мне нечего, как обычно, и осталось только выполнить твою просьбу. Я сбегал на кухню и, вернувшись, бережно собрал осколки, краем глаза наблюдая за тем, как ты закуриваешь, и выходишь на балкон навстречу густому нагретому воздуху. А у меня есть время на то, чтобы обдумать твои слова, пока варится кофе. В чём я хорош? Если это сказал ты, значит это имеет смысл. Всё это время твердя мне о моей никчёмности ты стремился к какому-то выводу, что-то доказывал мне, следил за мной и испытывал меня, каждый раз подбрасывая новые задания и тайны, разгадать которые мне было не под силу. Не сказав мне, как я выполнил последнее, ты довёл меня до такого состояния, и мне теперь даже немного обидно. Забавно, я порезался, когда выкидывал осколки. Почему-то от такого пустяка стало горько, и в твой кабинет возвращаться совершенно не хотелось. Но ты ждёшь свой кофе. Свой грёбанный эспрессо, аромат которого я не переношу.