Братишка

      Каса выписывают двадцать третьего числа. Больница переполнена, и беспорядочно развешанные медсёстрами рождественские украшения в коридорах добавляют к общей атмосфере ещё больше предпраздничного уныния. Кас недоволен тем, что из больницы его отпускают под присмотр Дина («Я взрослый человек и вполне способен ухаживать за собой сам, Дин»), но Дин в ответ на это только просит его прихлопнуть свою дырку для поедания тортов. Кас скрещивает на груди руки и отворачивается к окну Импалы по дороге в квартиру Дина. Его руки до сих пор перевязаны бинтами, и у него не получается скрестить их как положено, так что в этой позе он выглядит совершенно нелепо.       Дин воздерживается от того, чтобы поддразнить его, и даёт ему подуться в его удовольствие. Касу немного понизили дозу лекарств, и Дин уверен, что ему до сих пор больно и, возможно, ему не хватает той штуки, которую ему вливали через капельницу.       — Мы заедем к тебе за вещами завтра, ладно? — говорит он, отпирая замок.       Кас ворчит что-то и следует за ним, громко захлопывая за собой дверь плечом.       В ответ на раздавшийся хлопок Дин только бросает на него беспристрастный взгляд.       — О, не мог бы ты уже прекратить страдать, принцесса? — просит он. — Я отдаю тебе свою кровать, я сменил простыни и всё прочее — и, знаешь, ты со своими мумифицированными руками даже посрать спокойно не сможешь, так что хватит вести себя как Сэм в его четырнадцать.       Кас опять дуется и пытается скрестить руки.       — Кас, — Дин сражается с улыбкой на своём лице, — вот именно такое лицо сделал Сэм, когда я сказал ему, что он уже слишком взрослый, чтобы приглашать на ночёвку Аву Уилсон.       — Кто такая Ава Уилсон? — спрашивает Кас, надувая губы ещё сильнее.       — Одна девчонка, запавшая на Сэма в средней школе, — рассказывает Дин, расставляя лекарства на кухонной полке. — Подлая маленькая сучка. Пыталась подговорить его сбежать вместе с ней в какой-то цирк.       А дальше следует громкое «мяу», топот, грохот, и Жопозад выскакивает из спальни Дина (где, вне всяких сомнений, он спал на его подушках и всё засыпал своей чёртовой шерстью).       Лицо Каса озаряется улыбкой, и он наклоняется погладить кота, когда тот начинается тереться и тыкаться мордой в его ноги.       — Кажется, он по тебе соскучился, — говорит Дин.       Кас неуклюже поднимает кота на руки и садится на диван Дина, устраивая Жопозада на своих коленях. На самом деле он даже не может его погладить своими забинтованными ладонями, поэтому он просто водит по нему кистями рук. Кот мурлычет и трется щеками о каждый участок тела Каса, до которого может дотянуться, а затем крутится на месте и мнёт его колени, заставляя хозяина вздрогнуть.       — Спасибо, что присмотрел за ним, — говорит Кас, забывая о плохом настроении.       — Не за что, старик. Он хоть и маленький вонючий ублюдок, но славный.       Кас закатывает глаза.       — Если бы ты ежедневно менял ему наполнитель и правильно его кормил, от него бы так не пахло.       — Да-да, успокойся. Я предоставил Его Высочеству пятизвёздочное обслуживание, не парься.       Кас бросает на него скептический взгляд, с подозрительностью щуря глаза. Дин не может сдержать идиотскую улыбку. Видеть Каса с Жопозадом на своём диване — немного странно, но это успокаивает после эмоциональных горок, что они пережили за неделю. Дин сглатывает и прочищает горло, рассматривая лекарства Каса и инструкции врача.       — Ладно, тебе нужно принять это, — стучит он по одной из баночек, — … и вот эти — две, — он стучит по банке большего размера, — …во время обеда, — и поднимает её вверх. — А вот эти таблетки перед сном. — Он берёт в руки последнюю баночку и хмурится, читая примечания врача. — Я ни хрена не имею понятия, зачем они.       — Это всего лишь обезболивающее, — поясняет Кас. — Она сказала, что, если возникнет необходимость, я могу принимать их ещё четыре дня.       — О. — Дин смотрит на Каса поверх рекомендаций. — Примешь сейчас?       — Может быть, попозже, — хмурится Кас и похлопывает Жопозада запястьем. — Сначала я хотел бы принять душ.       Дин, задумавшись, мысленно хмыкает.       — А что насчёт твоих рук? Разве не предполагается, что ты не будешь их мочить?       — Врач рекомендовала надевать пакеты.       — Ладно, да, в этом есть смысл, — соглашается Дин, но в его голову приходит другая более насущная проблема: — Но, кхм… — он кивает на Каса, — как ты собираешься, знаешь… мыться? То есть… — он сглатывает и очень старается заставить свои лицо и голос выглядеть как можно более нейтральными: — Тебе нужна помощь?       Кас вздыхает.       — Я думаю, она будет необходима, — признаётся он. — Моя левая рука намного подвижнее правой, но я до сих пор не могу ничего крепко ими держать. — Он встречается глазами с Дином, и его щёки озаряются лёгким румянцем. — Если ты не возражаешь?       — Конечно, нет, старик, — отвечает Дин, гордясь тем, что у него получается сделать это так спокойно.       Кас коротко кивает, а затем снимает с себя Жопозада и отправляется в ванную Дина. Там его уже дожидаются чистые полотенца (для разнообразия — так как Дин знал, что к нему приедет Кас, и заранее немного прибрался).       — Принесу, чем тебе закрыть руки, — сообщает он, когда Кас неловко замирает, оглядывая душ и аптечку, словно видит их первый раз в жизни.       Дин возвращается с несколькими полиэтиленовыми пакетами. Кас к этому времени успевает разделаться с пиджаком и туфлями и пытается стянуть носки, помогая себе пальцами ног. Дин фыркает, а затем ныряет вниз, помочь ему. Кас вздыхает, но улыбается, поднимая поочерёдно ноги и позволяя Дину снять с себя носки. С того самого момента, как Дин оказался в этом положении, расстёгивая быстрыми и чёткими движениями ремень и ширинку Каса, он изо всех сил пытается сохранить безразличное и незаинтересованное выражение на своём лице.       Когда Дин тянется к кнопке джинсов Каса, он слышит, как тот сглатывает, но не поднимает на него взгляд. Вместо этого он очень усердно пытается игнорировать тот факт, что в предыдущие разы, когда он оказывался на коленях и снимал чужие мужские брюки, он всегда сдергивал их одним рывком. А сейчас это Кас, бёдра которого действительно отвлекают. Узкие, и худые, и… Дин прекращает думать об этом.       — Ладно, сначала снимем майку, а потом обмотаем твои руки, хорошо? — спрашивает он, поднимаясь на ноги.       Кас кивает и пытается помочь Дину аккуратно стянуть с себя оставшуюся одежду, сначала высвобождая поочерёдно каждую руку, а затем стягивая её целиком через голову. Его волосы встают торчком, и Дин на мгновение усмехается, прежде чем его взгляд падает обратно вниз, и наступает болезненное молчание из-за… разъёбанного состояния Каса. По всей его бледной коже растянулись пожелтевшие старые и светло-фиолетовые синяки, всё правое плечо, центр груди и участок над рёбрами слева затянуты большими марлевыми квадратами.       — Дерьмово, Кас, — говорит он. — Твой брат — просто чёртов урод.       — Согласен всей душой, — фыркает тот. Он пробегается пальцем по марле над сердцем. — Хотя я не могу сказать, что буду скучать по тем вещам, которые он отнял.       Дин поднимает один из пакетов и надевает его на левую руку Каса.       — Татуировки, значит? — спрашивает он. — Специальные — от Братвы?       — Михаил настоял, — соглашаясь, бросает Кас.       Дин знает, что Кас, вероятно, не хочет об этом говорить, но ему любопытно и ему нужно хоть как-то отвлечься. Он тщательно оборачивает руку пакетом и закрепляет его резинкой.       — И что у тебя было?       — Ничего необычного, — вздыхает Кас.       — Звёзды, пауки и купола? — предполагает Дин, разглаживая и поправляя полиэтилен, чтобы тот полностью закрывал руку Каса.       — Нет, никаких куполов. Я никогда не отбывал срок. И никаких пауков, — отвечает Кас. Он указывает на кучу швов на плече левой руки: — Но вот здесь была звезда, — говорит он, кивая на марлю слева. — А другая здесь, хотя позже она была перебита в эполет, присуждённый мне за убийство, порученное мне моим братом на мой шестнадцатый день рождения.       Дин прекращает заматывать руку и смотрит на Каса.       — Эм, хреново, Кас. Ты, ммм, не должен был говорить мне об этом, если не хотел…       Кастиэль пожимает плечами.       — Я часто хотел рассказать тебе о своей семье, но мне было неловко начать разговор, и ещё… знаешь, было ново… иметь друга, который ничего не знает.       — Я могу это понять, — кивает Дин, поднимая ещё один пакет, чтобы обернуть правую руку Каса. — Это большой скелет в шкафу.       — Ты не расстроился, что я скрыл это от тебя? — спрашивает Кас.       — Ну, может, мне и было немного обидно. Где-то… в течение первой минуты после того, как Сэм вывалил это на меня… Но, чёрт, Кас… — Дин пожимает плечами. — У меня нет ни малейшего представления, на что подобная жизнь могла быть похожа. И да, я понимаю, почему тебе хотелось оставить весь этот бардак при себе.       — Спасибо.       Они оба замолкают на долгую минуту или две, пока Дин продолжает заниматься его второй рукой.       — Ещё на мне были Мадонна с младенцем, — тихо говорит Кас. — Символизируя, что я встал на путь беззакония в юном возрасте. Распятие — в знак моего ранга в круге Братвы, и… — Кас затягивает паузу и вынимает свою руку из хватки Дина, прежде чем развернуться. Глаза Дина изумлённо распахиваются, когда он видит огромную татуировку, занимающую всю спину Каса, — …крылья, показывающие мой привилегированный статус Малахова, — с горечью заканчивает он.       Дин понимает, что Кас, должно быть, ненавидит свои татуировки, но, серьёзно: крылья в самом деле выглядят офигенно. Ещё не понимая, что он делает, Дин протягивает руку и прослеживает пальцами линию, начинающуюся на одной из лопаток Каса до самого низа спины. Тот вздрагивает и одёргивается от этого прикосновения, оглядывая Дина поверх плеча округленными синими глазами.       — Прости, — бормочет тот. — Я… Просто… — что? — спрашивает он сам себя: жутко и не к месту возбудился от татуировок, оставшихся у тебя со времён твоего придурочного детства?? — Прости, — снова повторяет он.       Кас разворачивается в прежнее положение и молча протягивает ему обратно руку, чтобы Дин смог продолжить обматывать её в пакет. Когда Дин заканчивает, он прочищает горло:       — Как быть с твоей грудью? — спрашивает он, указывая на марлю и линию швов.       Кас пожимает плечами.       — Повязки водонепроницаемы и их всё равно нужно менять ежедневно…       Дин кивает.       — Отлично, значит, высушим и сменим их после душа.       Он разворачивается к крану и включает воду.       — Только тёплой, да? — уточняет он, хотя прекрасно знает, что ранам и швам стоит избегать горячей воды. И ожогам, несомненно, тоже.       — Да, верно, — соглашается Кас, и Дин слышит, как тот выскальзывает из своих джинсов. Он сосредотачивается на воде, пытаясь сделать её подходящей температуры, и очень старается не думать о том, оставил ли Кас на себе нижнее бельё (семейные трусы, он видел их, когда расстёгивал Касу ширинку). Дин на самом деле гордится собой, когда снова разворачиваясь к нему, ему удаётся не опускать свои глаза ниже уровня шеи Каса. Периферийным зрением он видит только его бледную кожу, и каким-то образом у него получается не смотреть. Бинты и ушибы, которые ему всё же удаётся заметить, помогают ему держать себя в руках. Кас ранен. Последнее, что ему нужно — это чтобы его, так называемый лучший друг, рассматривал его в сексуальном контексте сейчас — когда он так уязвим. Дин отступает назад, освобождая Касу пространство под душем.       Он встаёт к Дину спиной и испуганно хватает ртом воздух, когда на его спину падают слишком прохладные капли воды, вероятно, ещё и жалящие его швы. Кас не видит, как Дин на него пялится, а Дин ничего не может поделать со своими глазами, жадно бегающими вверх-вниз вдоль линии его позвоночника, по его чертовски совершенной заднице и крепким ногам. На этих участках нет ни бинтов, ни синяков, способных вернуть его в реальность — только акры бледной, влажной кожи. Вытатуированные крылья, неожиданные сами по себе, конечно, тоже ему не помогают. Кас откидывает назад голову, намочить волосы и испускает ещё один короткий вздох.       Дин прикусывает губу, потому что в его предательский мозг приходит живой образ Каса, издающего аналогичный звук, когда Дин скользит в него сзади, сжимает эти стройные бёдра, заставляет выгибаться и растягиваться мышцы под этими тёмными крыльями, может быть, наклоняет его вперёд и слизывает пот с его шеи… Член Дина отзывчиво дёргается, и Дин проклинает себя. Насколько больным уродом нужно быть, чтобы фантазировать о своём друге, покрытом швами и с чёртовыми полиэтиленовыми пакетами на руках, потому что его, блин, пытали?       Его стыда хватает на то, чтобы унять своё либидо и прийти в себя; Дин берёт гель для душа и губку, но затем колеблется, размышляя, как он вообще будет помогать Касу мыться. Ясно, что Кас не сможет воспользоваться собственными руками и, очевидно, Дину нужно залезть к нему под душ. Однако не похоже, что такие вещи стоит делать без приглашения.       — Эм…       Кас хмурится, глядя на губку, словно тоже задаётся этим вопросом.       — Было бы проще, если бы ты залез ко мне в душ, — говорит он таким тоном, словно предлагает совершенно обыденную вещь, а не взаимную наготу и обмыливание.       — Эм. Хорошо. Конечно, — отвечает Дин, откладывая гель и губку в сторону.       Он снимает с себя одежду словно на автомате, но приходит в замешательство, когда дело доходит до белья. Спустя несколько секунд нерешительности он решает, что быть во влажном белье — это лучше, чем быть полностью голым вместе с Касом в маленькой душевой кабине. Он заходит под душ, и прежде чем успевает подумать о чём-то ещё, он сразу же хватается за банные принадлежности. Первым делом он трёт спину Каса, прижимаясь к стеклу кабинки, создавая тем самым между собой и Касом как можно больше пространства.       Несмотря на то, что он осторожничает, переключаясь на руки Каса, сетка губки всё равно задевает швы, и он испытывает чувство особого ужаса, когда обнаруживает, что мылит грудь и живот Каса своими чёртовыми руками. Только благодаря тому, что он концентрируется на синяках и неприятных линиях черных швов, у него получается держать себя в руках. Когда он заканчивает с торсом Каса, он приступает к намыливанию его волос. Кас, кажется, так сильно этим наслаждается, что Дин не может противостоять тому, чтобы помассировать его волосы дольше, чем это необходимо.       Он заканчивает с тем, что находится выше талии Каса, и всё, что ему остаётся, это ноги и, ну…       Дин поднимает взгляд. Кас краснеет и выглядит настолько же неловко, насколько он себя чувствует. Это обнадёживает.       — Так, эм, хочешь, чтобы я… — Дин указывает вниз, но на самом деле не смотрит.       Кас поджимает губы и как-то умудряется покраснеть ещё сильнее. Вместо ответа он показывает Дину свои обёрнутые руки и приподнимает бровь.       Дин смотрит, как вода, льющаяся из душа, шуршит по полиэтилену.       — Мм, да, ладно. Хорошо. — Он одёргивает себя: — Значит, я просто…?       Кас коротко кивает, и Дин решает покончить с этим. Он отступает немного и тянет Каса за плечо, разворачивая его к себе другой стороной. В ту секунду, когда его спина и эти чернильные линии оказываются прямо перед его лицом, он приседает и быстро намыливает ноги Каса. Он действительно старается… не смотреть, но всё равно отмечает, что внутренняя сторона бёдер Каса выбрита (потому что, это, вроде как, очевидно — благодаря колючей щетине, которую он чувствует под своими пальцами).       В течение первой минуты он смущается, но затем замечает едва различимые красноватые прямоугольные области, похожие на небольшую сыпь, и понимает, что это, должно быть, места, из которых брали трансплантаты кожи. Он не уверен, заболят они или нет, если он станет их тереть, поэтому он проходится по ним губкой очень легко. Кас не вздрагивает, и Дин принимает это за хороший знак. Вставая на ноги, он награждает зад Каса ещё одним беглым взглядом, и дальше принимается смотреть вверх на потолок (который нужно побелить, там в углу появилась плесень), и пытается представить, как бы он себя чувствовал, если бы они поменялись местами. Это странно, странно, странно — хотя бы потому, что он касается задницы Каса: ведь он так часто фантазировал о ней в своих сексуальных сценариях. К счастью, всё заканчивается за считанные секунды, и Кас разворачивается кругом, не произнеся ни слова.       Дин выливает ещё немного геля на руки, быстро его вспенивает, а затем снова приседает, повторяя процесс. Он чувствует себя удивительно-беспристрастным: словно это кто-то другой стоит на коленях перед Касом и намыливает его коленные чашечки; кто-то другой неуклюже вспенивает «Ментолово-лимонный взрыв!» на его лобке и из первых рук узнаёт, что Кас обрезан. Но затем он ловит на себе взгляд Каса, который смотрит на него… абсолютно подавленно; он совершенно раскраснелся, и Дин внезапно задыхается от недостойного смешка.       Это слишком странно.       Он ничего не может с этим поделать.       — Я мылю твой хрен, Кас, — говорит он, задерживая дыхание, пока вообще не лишился возможности дышать, и ему приходится прислониться к покрытой плиткой стене, чтобы не дать себе упасть.       Кас бросает на него разозлённый взгляд.       — Ты полный придурок, Дин, — отвечает он, но его губы кривятся в улыбке, и когда Дин подмахивает ему бровями, он начинает смеяться. — Это нелепо, — говорит он спустя минуту.       Дин просто кивает, потому что он до сих пор не может прекратить смеяться. Он поднимает руки, задыхаясь, и после нескольких попыток ему всё же удаётся сказать:       — Я вымыл твою жопу, Кас, — хихикая как двенадцатилетка выдавливает он.       Кас пинает его по голени. Дин не сомневается, что если бы Кас был способен, он всыпал бы ему уже несколько раз.       — Если ты когда-нибудь кому-нибудь об этом расскажешь… — угрожает он.       — О да. — Дин делает глубокий вдох. — Первое, что я сделаю утром в понедельник — оповещу об этом весь отдел. Расскажу Бобби во всех подробностях, как я сексуально удовлетворял тебя губкой.       — Тебе вовсе необязательно было делать это руками, — парирует в ответ Кас, приподнимая бровь.       И, дерьмо, Кас прав, Дин спокойно мог намылить губкой всё находящееся ниже талии — там не было вероятности зацепить швы, и у Дина не было абсолютно никакой необходимости класть свои руки на…       — А ты мог бы мне напомнить, — отвечает он. — Я был слишком занят, переживая, чтобы мыло не попало в раны моего лучшего друга.       — Ты грубый и невыносимый, — фыркает Кас, после чего делает шаг назад и выходит из душа, лишённый какого-либо шанса сделать это с чувством собственного достоинства с тех самых пор, как на одну его руку был надет пакет из Gas’n’Gulp, на другую — Seven Eleven, а на его заднице осталась мыльная пена. Он хочет завернуться в полотенце, но с его заклеенными руками у него получается только стащить одно с полки и уронить на плитку. Дин фыркает, и Кас зло смотрит на него, словно это его вина.       Дин выключает воду и выходит вслед за ним, вытаскивая ещё одно полотенце. Он вытирает им голову Каса и ерошит волосы как ребёнку, просто чтобы подразнить его.       — Дин! — ругается Кас.       Коротко хихикнув, Дин прекращает издеваться и проводит полотенцем по бёдрам Каса.       — Ладно, ладно, — говорит он. — Вот и всё, принцесса.       Кас всё ещё сверлит его взглядом.       — Я тебе это припомню, ты же понимаешь это.       Дин усмехается и хватает другое полотенце, жестом указывая Касу повернуться. Тот делает это с многострадальным вздохом. Дин промокает его спину, и ещё более аккуратно вытирает ему грудь, проверяя, чтобы полотенце ничего не зацепило. Некоторые повязки всё равно намокли, но Кас говорил, что они водонепроницаемые. Тем не менее.       — Мне обновить их сейчас? — предлагает он.       — Это было бы лучше всего, — соглашается Кас.       Он оборачивает полотенце вокруг его бёдер и провожает Каса в спальню, где тот оставил свой скудный багаж из больницы, в том числе и бинты, заранее выложенные на кровать. Не произнося ни слова, Кас садится на край и начинает снимать старые повязки чуть менее разбитой левой рукой.       Дин залезает в аптечку и вытаскивает необходимые вещи. Ожоги некрасивые на вид, а небольшие участки пересаженной кожи смотрятся на них… причудливо… как решётка из теста поверх пирога… Но кожа сухая, не воспалённо-красная, и, в целом, выглядит нормально. Дин тщательно обрабатывает кожу специальными кремами и осторожно перевязывает, возвращая всё на свои места.       Перевязать руки Каса — более сложная задача. Несколько пальцев его правой руки пронизаны кучей болтов и множеством аккуратных мелких швов и пластиковых колец, помогающих заново срастить кости. Поэтому к тому времени, когда они, наконец, заканчивают, Дин успевает полностью обсохнуть.       Он хватает джинсы с рубашкой и открывает ящик с футболками, свитерами и прочими удобными вещами.       — Возьми себе отсюда что-нибудь для сна, — говорит он Касу. — Ты сможешь сам одеться?       — Всего лишь кнопки и молнии, — кивает Кас. — Я смогу справиться.       — Здорово, я пойду посмотрю, что можно съесть.

***

      Дин стоит посреди кухни, пытаясь сделать выбор между пастой и замороженной пиццей, когда в свежей одежде появляется Кас. Дин разворачивается спросить, что предпочёл бы Кас (Дин склоняется к пицце), но слова застревают у него в горле. Кас надел его старую футболку с Металликой (одну из тех, что он купил на концерте много лет назад, мягкую и супертонкую, и знавшую уже сотни стирок). Она великовата ему, и показывает соблазнительно много бледной кожи и интригующе оголённую шею. «Хватит извращаться, — говорит Дин сам себе. — Ты только что видел его голым. Возьми себя в руки. У Каса неприятности. Предполагается, что ты будешь его другом».       Он прочищает горло и заставляет себя остепениться, не пялиться на него так жутко. У Каса после душа потемнели и завились волосы, и они по-прежнему влажные (потому что Дин хреново их высушил), его щёки немного раскраснелись, и после всего этого Дину действительно трудно осуществить свой замысел.       — Паста или пицца? — спрашивает он.       Кас задумчиво гудит и проходит вдоль столешницы. Когда он сворачивает за угол, Дин давится воздухом.       Он надел боксеры. Боксеры Дина. Боксеры Дина, в которых он, если быть более точным, спал сегодня ночью. И Кас должен был знать об этом. Дин сказал ему, чтобы он сам подыскал себе одежду в его ящиках — и оттуда он достал футболку. Но эти боксеры валялись посреди его кровати — там, где Дин бросил их сегодня утром. Очевидно, что уже ношенные.       Кас останавливается рядом с Дином и снова что-то гудит, немного наклоняясь к холодильнику. Он стоит так близко, что их бёдра почти соприкасаются, джинсы Дина едва задевают шёлк боксеров Каса (Дина!). Он что-то говорит ему, поднимая упаковку равиоли и рассматривая этикетку, но Дин его не слышит, потому что его мозг растворяется в белом шуме; потому что Кас надел его боксеры и их тёмный шёлк сейчас облегает задницу Каса (и, о боже, он сам дотрагивался до его задницы), хотя этим самым утром этот шёлк ласкал его собственный зад.       …Член Дина касался этих боксеров.       Друзья не делятся одеждой вот так.       Он должен привлечь внимание Каса, ему нужно знать, почему Кас сделал нечто настолько невыносимо горячее и, своего рода, странное, надев бельё Дина. Он находится в странном подвешенном состоянии «вроде как, влюблённости в своего лучшего друга», и подразумевается, что он не должен трогать его или смотреть на него слишком пристально; так что когда Дин тянется коснуться его, он заканчивает тем, что вместо руки Каса Дин хватает упаковку равиоли.       Кас поднимает на него вопросительный взгляд и хмурится.       — Дин? — его язык пробегается по влажной нижней губе.       Прежде чем Дин успевает притормозить, он внезапно и очень ярко вспоминает, что этот язык уже облизывал его нижнюю губу. Он тупо кивает, но это никак не объясняет Касу, зачем он схватил равиоли и почему он таращится на него словно рыба. Так много мыслей одновременно пытается вырваться из него наружу, и ради всего на свете: он не может сейчас связать воедино и озвучить хоть одну из них. Он вспоминает голого и мыльного Каса в своих руках, тот странный поцелуй, подаренный ему в убежище Луки, и почему он надел боксеры Дина?!       Кас выпрямляется и приподнимает бровь. Он не строит Дину глазки, не трепещет ресницами, не делает вообще ничего такого — он просто… смотрит. Ждёт. Внимательно и очень по-Касовки. У него прищуренный и немного разозлённый взгляд — просто потому, что какое бы настроение у него ни было, у Каса всегда по умолчанию такое лицо. Сердце Дина грохочет, и он знает, что должен сделать что-то — ведь сейчас, стоя перед холодильником с пакетом равиоли, зажатым в руках их обоих, они на самом деле переживают какой-то глубокий момент — но он не знает, что именно.       Кас наклоняется немного ближе и выглядит теперь даже немного обеспокоенным.       — Дин? Ты в порядке?       Нет. Совершенно точно, нет. Кас стоит слишком и недостаточно близко одновременно. Дин хочет поднять руки и сократить оставшееся между ними расстояние, притянуть его ещё ближе к себе, затащить Каса в свои объятия, забив на все допустимые границы «просто друзей», и раздавить его в них. Оставить его здесь. Он сглатывает, пытаясь вернуть себе контроль над собой. Кас только что пережил невероятный пиздец, и последнее, что ему сейчас нужно — это чтобы на него набросился его лучший друг.       Но он надел бельё Дина. Почему он надел бельё Дина?!       Может быть, он абсолютно искренне не осознавал того, что делает? Может быть, у него другие представления об одежде, которой можно делиться, отличающиеся от представлений большинства людей? Может быть, эти боксеры просто показались ему удобными, потому он их и схватил?       Кас хмурится, опуская взгляд вниз — потому что Дин до сих пор не ослабил своей хватки на пакете чёртовых равиоли.       — Мы можем сделать пиццу, если тебе хочется, — соглашается он.       С такого расстояния Дин чувствует запах своего шампуня на волосах Каса, он может пересчитать его тёмные ресницы, и это действительно несправедливо, что Кас так охренительно-очевидно великолепен. Должно быть, именно по этой причине Дин осознаёт, что совершенно по-идиотски у него вырывается:       — Я не хочу пиццу, я хочу тебя.       И Господи Боже. Какого хуя с ним не так?!       …Он превратился в персонажа Рене Зеллвегер.       Кас замирает, встречаясь с Дином взглядом, а Дин, который, как правило, читает Каса как книгу, в душе не ебёт, о чём тот сейчас думает.       — Дерьмо. Блядь, — сглатывает он и делает шаг назад, ударяясь о дверцу холодильника, чем заставляет загреметь банки и бутылки внутри. — Прости.       Кас просто смотрит на него, и Дину хочется заползти в яму и умереть, потому что он ведёт себя как мямлящий придурок. Кроме того, теперь Кас знает, что Дин так по-дурацки на него запал. Он молится только о том, чтобы Кас не успел подумать ни о чём большем. Если Кас выяснит, что Дин так сильно и так по-глупому в него влюбился… ну, нет ни единого шанса, что они смогут остаться друзьями, и мысль о том, что Дин потеряет своего лучшего из когда-либо имевшихся у него друзей — просто чёртова пытка. Он должен всё поправить. Сейчас же. Прежде чем Кас сделает свои (правильные) выводы.       — Ты мой лучший друг, старик, — говорит он. — Я… так волновался. Я просто… — он наконец-то соображает оставить в покое эти чёртовы равиоли и положить руку Касу за плечо. Слева. Там, где нет пересаженной кожи. Его большой палец так идеально ложится на ключицу Каса, словно они были созданы друг для друга. Рука Дина должна быть здесь, держать Кастиэля.       И, о боже, у него что, повреждение головного мозга? Какого чёрта с ним не так?       — Меня не ебёт, что там с пиццей. Я просто, знаешь, рад, что ты здесь. Так что, эм, съедим их?       Кас хмурится, словно не совсем понимает, что происходит, что за бред срывается с губ Дина и что он значит; он смотрит на него долгий и чрезвычайно неловкий момент. Если бы не тот факт, что Дина загнали в угол между дверью и холодильником, он сбежал бы давным-давно.       Всё происходит без единого звука, и Дин вздрагивает, когда упаковка равиоли шумно падает на пол, а Кас закидывает на него свою руку, дёргает на себя и целует его. Дина ведёт, он слишком ошарашен, чтобы участвовать в их втором поцелуе, и банки с бутылками из-под горчицы и всего прочего снова гремят на полках, когда Кас толкает его обратно к холодильнику.       Этот поцелуй очень отличается от предыдущего, подаренного Касом: он всё ещё требовательный, но не грубый и не отчаянный; Кас не более чем прижимается к нему губами и придерживает Дина за шею. Когда он отступает назад, Дин так тяжело дышит, словно пробежал целый марафон.       Кас снова хмурится, и в его взгляде проступает решительность.       — Я влюблён в тебя, — говорит он таким тоном, словно они разговаривают о чёртовой погоде.       — Влюблён? — Дин изумлённо смотрит на него.       — Очень сильно. — Кас кивает.       — Блядь. Блядь. — Дин не знает, как обработать эту информацию, у него кружится голова, и он чувствует себя глупым, и затем неожиданно для себя, он дотрагивается до Каса — потому что если Кас любит его, значит ему позволено; он тёплый и мягкий, и когда Дин притягивает его ещё ближе (впрочем, аккуратно, вспоминая о повязках, которые он только что обновил), Кас испускает короткий вздох, и именно это убеждает Дина больше, чем что-либо другое в реальности происходящего.       Он целует его. Выходит весьма неуклюже, и он наступает на проклятые равиоли, но Кас цепляется за него, открывается ему, он тёплый, от него пахнет мятной зубной пастой и он охренительно совершенный. Первый поцелуй превращается во второй, в третий, и Дин пытается замедлить темп, но Кас напорист и действительно отвлекает, а Дин никогда не отличался чувством сдержанности. Они пересекают кухню, и Дин прижимает его к столешнице. Эрекция Каса очевидна сквозь тонкие боксеры, Дин разводит своим бедром его ноги и потирается об него. Кас закатывает глаза и выпускает грязный стон:       — Дин.       Член Дина отзывается пульсацией.       — Блядь. Блядь.       Слышать, как Кас сейчас называет его имя, видеть его, касаться его — Дин чувствует себя озабоченным подростком. Он готов кончить себе в штаны прямо сейчас. К счастью, Кас выглядит таким же отчаявшимся — он притягивает Дина для очередного поцелуя; кусая и вылизывая, он проходится по челюсти Дина и спускается вниз к его шее. Они шарят поцелуями друг по другу, и Кас расстроенно скулит, когда Дин отстраняется от него, чтобы снять майку. Кас, похоже, компенсирует отсутствие прикосновений израненных рук своими губами, и Дин чувствует себя нелепо из-за того, насколько сильно его это заводит. Кас стонет, когда Дин легко царапает ногтями его спину сверху вниз. Кас кусает его за подбородок, и его бёдра толкаются вверх, потираясь о бёдра Дина.       Он водит руками по застёжкам джинсов Дина, от возбуждения, похоже, забыв о том, что его руки в нерабочем состоянии. Дин полагает, что подобное рвение заслуживает награды, поэтому он тянется вниз, стаскивает свои боксеры с бёдер Каса и оборачивает свою ладонь вокруг его члена во второй раз — без каких-либо сомнений и неловкости.       Звук, который издаёт Кас, толкаясь в ладонь Дина всем своим телом, когда тот начинает ему отдрачивать, неаккуратно размазывая смазку между пальцев, заставляет запульсировать в джинсах собственный член Дина. Он до сих пор не притрагивался к нему, но возбудился настолько сильно, что ему почти стыдно. Прошло слишком много времени с тех пор, как он был с кем-то помимо своей руки, и он хотел Каса так давно, что даже просто касаться его вот так — для Дина слишком. Дин сдерживается достаточно долго, прежде чем расчехлить себе джинсы и обхватить другой рукой свой изнывающий член, до того, как он успеет излиться.       Он соединяет их вместе и ведёт бёдрами вперёд; трение происходит почти на сухую, но кажется невероятно приятным. Кас задыхается, толкаясь в кулак Дина; он откидывает голову назад, и Дин пользуется этой возможностью, чтобы оставить засос на соблазнительном участке кожи, где шея переходит в плечо. Кас стонет и вздрагивает, раздвигая ноги шире и позволяя Дину тереться о себя; он кусает губы Дина, когда тот его целует.       Дин хочет больше: он хочет разложить Каса на своей кровати, раздеть его и вылизать каждый сантиметр его кожи, растянуть его и погрузиться в него, но сейчас он просто не способен прерваться. На нём до сих пор болтаются джинсы, он старается не касаться груди Каса и не действовать слишком грубо — и это пиздец как неудобно, но Кас целует его и трогает его, тяжело дышит и постанывает, поэтому Дин не смог бы остановиться, даже если бы началось грёбаное землетрясение.       — Кас… Кас, чёрт. — Оргазм застаёт его врасплох, влажная и горячая струя взрывается между ними, и Дин задыхается, хватая Каса за бока и пытаясь прижать его ещё ближе к себе, когда Кас издаёт совершенно блядский стон, словно это он только что кончил.       Ему требуется время для того, чтобы прояснить свой разум, и когда это случается, он мгновенно понимает, что Кас настойчиво продолжает об него тереться, и, судя по его взгляду, готов его сожрать. Дин целует его, ещё минуту лениво ему отдрачивает, размазывая рукой по его члену собственную сперму, и падает перед ним на колени.       У Каса гулко перехватывает дыхание, и Дин с усмешкой поднимает на него взгляд. Глаза Каса невероятно огромные, и он выглядит так, словно у него вот-вот случится приступ. Дин не ожидал этого — ведь Кас чертовски круче всех тех чуваков, которых он цеплял в барах и клубах. Однако оказывается, что как и любой другой парень, с которым зависал Дин — Кас определённо много времени потратил, фантазируя о прекрасных губах Дина, обхватывающих его член. И в этом случае Дин ещё более счастлив его отблагодарить.       Наклоняясь вперёд, он берёт член Каса в руку, проводит по нему несколько раз, дразнит дыханием и смотрит вверх на Каса из-под своих ресниц, потому что теперь он на 99% уверен, что Кас действительно фантазировал. И судя по тому, как расширяются глаза Каса, он абсолютно прав. Когда Дин проводит языком влажную дорожку вдоль всего его члена, бёдра Каса дергаются, и он совершенно искреннее хнычет.       Его грудь вздымается, когда он смотрит на Дина сверху вниз оголодалым взглядом. От такого зрелища по члену Дина проходит слабый импульс, а рот переполняется слюной. Он обхватывает головку Каса губами, упрашивая снова услышать от него чудесное тихое поскуливание и стоны, а затем заглатывает его член целиком — прочувствовать всем горлом, насколько он большой и горячий. Кас задыхается, приподнимаясь на носочках, и замирает, наблюдая, как его член исчезает среди губ Дина.       Дин часто этим занимался. И он никогда не был против. Опускаясь перед кем-то на колени — мальчиками или девочками — он заводился больше всего прочего. Разбирать их на части и наблюдать за тем, как они теряют над собой контроль — было чертовски горячим зрелищем и здорово поднимало самооценку. К тому же он был весьма хорош в этом. У него была обширная практика в свои двадцать — когда он постоянно был возбужден и, в основном, всаживал другим парням. Но, несмотря на это, несмотря на то, что парни часто говорили ему о том, что у него «минетные губы», он всегда сосал члены либо в качестве ответной услуги, либо в качестве прелюдии. Даже когда он был моложе и выглядел ещё смазливее, он никогда не был из того типа, что соглашаются стоять на коленях с членом во рту в мужском туалете.       Но это другое. Сейчас он позволяет Касу вести не потому, что Кас получил его и теперь Дин ему принадлежит, и не потому, что Кас — горяч собой и Дин хочет его трахнуть; Дин делает это потому, что ему самому этого хочется. Последней, кого он так сильно хотел получить в свой рот, вероятно, была Лиза Брэйден (ему было девятнадцать). Он хочет распробовать его на вкус, когда Кас кончит; хочет получить его во всех возможных позициях. Он хочет уничтожить его для всех остальных, снести ему чёртову крышу и сделать его своим.       Отсасывая ему, он использует на Касе каждый припасённый трюк, применяет все известные приёмы; он легко дует на его головку и перекатывает в ладонях яйца — Кас задыхается, выстанывая его имя. Дину нравится это, нравится слишком сильно, и хриплый звук, вырывающийся у Каса, когда Дин, расслабляя горло, наклоняется вперед, чтобы член Каса достиг стенки горла — охренителен. Дин задерживается так на мгновение, сжимая губы вокруг основания члена, и привыкает к этому чувству, чтобы не подавиться.       Первые несколько движений медленны и аккуратны, но затем Кас, кажется, начинает задыхаться.       — Дин!       И, о да, ему действительно нравится, как Кас зовёт его по имени.       Глаза Каса мечутся между созерцанием губ Дина и его глаз, снова губ, и обратно — словно он не может выбрать, на что смотреть. Дин скользит вперёд-назад, придерживая его за бёдра, и благодарно стонет. Неуверенно Кас начинает толкаться в такт движениям головы Дина, трахая его рот с большей заботой, чем большинство мужчин ведут себя с девственницей в её первую брачную ночь. Дин стонет и сглатывает вокруг головки его члена, пытаясь перехватить контроль.       — Блядь, — низко и сипло стонет Кас. — Чёрт, Дин… твой рот…       Дин вонзает пальцы в бёдра Каса и толкает его на себя, без слов поощряя его, что он может действовать грубее.       — Ох, чёрт, Дин… — стонет Кас. — Можно мне…?       Дин выпускает его член изо рта с порнографическим причмокиваением.       — Трахни уже меня в рот, Кас, — требует он охрипшим голосом.       Кас, кажется, на мгновение забывает, как дышать, но когда Дин снова его заглатывает, у него вырывается нереально хриплый горловой стон, переходящий в нечто похожее, как полагает Дин, на русский язык. По мере приближения к оргазму, он ещё стремительнее и грубее подмахивает бёдрами. Дин жадно наблюдает, ловит каждую деталь, что Кастиэль ему открывает. Он весь раскраснелся и великолепен; и то, как он смотрит на Дина, как он бормочет что-то на ломаном, сбивчивом русском, или каком-то другом, отличном от английского, языке, несомненно — самое горячее, что Дин когда-либо видел в своей жизни. Его челюсть болит и, похоже, содрано горло, но он бы с радостью удушил себя членом Каса, если бы это значило не останавливаться.       Блядь, да на его надгробии можно было бы выгравировать: «Здесь лежит Дин Винчестер, покинувший нас слишком молодым, задохнувшийся от члена Каса в возрасте 31 года», и он был бы полностью согласен на это.       Кас по-русски рассыпается проклятьями: «Блядь-блядь-блядь» — и Дин совершенно точно уверен, что понимает, о чём тот говорит. Он дёргает бёдра Каса вперед-назад, и после нескольких резких толчков Кас кончает, выстанывая имя Дина, пульсируя в глубине его горла. Он слишком глубоко, чтобы Дин смог распробовать его вкус, поэтому Дин отстраняется и позволяет попасть на свои губы последним каплям спермы Каса.       Дин слизывает их языком, и Кас обессиленно хнычет. На вкус ничего примечательного — самая обычная сперма: горьковатая, тёплая и скользкая, но он всё равно стонет как шлюха, потому что это Кас.       Кас отшатывается назад, резко припадая к столешнице. Он качает головой и смотрит на Дина со смесью крайнего изумления и благоговейного трепета.       — Господи, Дин, — задыхаясь, произносит он, взмахивая перевязанной рукой, словно у него не хватает слов адекватно описать мастерство Дина.       Дин усаживается на пол, вытирает ладонью слюну и остатки спермы с подбородка и не может устоять, чтобы самодовольно не усмехнуться.       — Я знаю, я чудо, правда? — говорит он хриплым и окончательно севшим голосом.       Лицо Каса темнеет, когда он его слышит. Дин поднимается на ноги, слегка неуклюже, и мгновенно затягивает его в поцелуй. Кас бесстыдно проводит ладонями по его заднице (насколько это возможно сделать его забинтованными руками), и потирает бугорок заново вставшего члена.       — Хочу в постель, — говорит он и затем шепчет что-то, что Дин не может разобрать, но это звучит так грязно, что он стонет в ответ и трётся об него.       — Дерьмо, Кас, надеюсь, это русская версия «Я хочу, чтобы ты трахнул меня».