Право сильного

Я бы после такого уехал сразу, но по закону даже отправиться в короткую поездку не мог, пока не будет окончательного решения по моему делу, пока не скажут, состоится следствие и суд или нет. Так мучительно было снова видеть всё знакомое и вспоминать себя прежнего - до насилия. Когда-то я спокойно переносил прикосновения, не задумываясь даже. Теперь - медсестры-беты в больнице и то прикасались ко мне осторожно, потому что меня била крупная дрожь. Когда-то я не боялся оставаться дома один, не боялся выходить на улицу. Я не задумывался о сотне будничных дел, о своем окружении... После возвращения из больницы я не мог ни на чем сосредоточиться, мне было страшно даже в светлое время суток пройтись из дому до школы или магазина. На курсы меня сопровождал отец, и встречал вечером после занятий, и все равно я цеплялся за его руку. Но о своем страхе не смел сказать: он же верит в меня и хочет, чтобы я был сильным. Отец поддерживал меня. Говорил, что будет добиваться расследования, что моей вины в случившемся нет, кто бы что ни говорил. Мы проводили время как и раньше - смотрели вместе телевизор, разговаривали о будничных делах, о школе и курсах, о всяких мелочах... Он был прав в том, что не заострял внимания на нашем несчастье. Я мог выговориться, попросить быть со мной рядом, когда я боюсь куда-либо идти. Но в то же время он не давал мне жалеть себя. Школа, курсы, домашние дела... Мне иногда хотелось просто лечь и умереть. Мне не хотелось видеть соседей и одноклассников. Всем им было сказано, что меня избили и ограбили. Но городок ведь небольшой, слухи ходили... Это где-то в больших городах Шнееланда никому ни до кого нет дела. Здесь же - ближайшие соседи интересуются, одноклассники спрашивают, кто меня избил, почему, за что, что сказали в полиции. Отвечать на такие вопросы - сложнее всего. Даже если мне сочувствуют... даже если говорят, что полиция должна найти этих ублюдков... Все равно - возвращаться мыслями к этому кошмару! Ночью я не мог заснуть. Мне снился тот подвал, и те двое, в несвежей одежде. Безликие и безмолвные чудовища. Иногда они представали в предутреннем бреду чудовищами со щупальцами, проникающими во все отверстия. Я просыпался с криком. В полиции - всё одно и то же: "слишком мало улик", "от нас требуют не давать делу ход", "за этим стоит кто-то влиятельный", "вы, Рихард, виноваты сами". - Пап, я так больше не могу! - один раз я всё-таки сорвался, и, когда пришел домой, закричал, так, что самому потом не верилось, что я способен на такой отчаянный вопль. - Ты всё можешь, Рихард, - он обнял меня. Я вырвался из объятий. - Не прикасайся ко мне! Ты не можешь понять! Мне всё противно, я ненавижу ходить в школу и видеть, как на меня смотрят... как на негодный товар! Теренс постоянно спрашивает, было ли это только ограбление или кое-что еще. Мы подрались в коридоре и за это мне снизили баллы по поведению. Отец слушал меня. Слушал всё, что я хотел и мог сказать. Я не плакал - только кричал от злости. Мне было ненавистно всё это. А затем он сказал: - Ри, я более чем уверен, дело до суда не дойдет. -Пап!.. - Мне тоже от этого больно и стыдно, но это правда. Я женился на твоем кляйн-фатере* против воли его родителей, они нам этого так и не простили и устроили всё так, что я не смог продвинуться по службе. Я не мог жить где-то кроме Кирхляйна, и, как ты видишь, таких, как мы, закон не очень-то защищает. - Это несправедливо. - Согласен. Но это право сильных, которое существует и с которым следует считаться. Будет ли общество несправедливым, или приблизится к идеальному, но живут, и живут счастливо, сильные. Твой кляйн-фатер был очень сильным, Ри. Он рискнул ради любви, рискнул родить тебя, хотя врачи и говорили, что ему нельзя. И я хочу, чтобы сильным был ты. - Я не могу... - Я надеюсь на тебя. В Шнееланде даже омега не имеет права на слёзы и переживания, таковы порядки. Плакать и опускать руки - то, что прощается только женщинам-бетам.