I'll Be Yours

Эту главу мы посвящаем Елене. Нашем другу, без которой этот текст был бы совсем другим. Ты помогаешь нам делать его лучше и двигаться дальше. Ты разрешаешь наши сомнения и время от времени подкидываешь новые, чтобы мы не скучали. Мы рады, что встретили тебя. И рады, что можем назвать тебя своим близким человеком. 23 августа 1995 года Парадный костюм. Галстук. Две рубашки. Три пары носков, столько же белья. Свитер – вдруг будет холодно? Приличные ботинки – под костюм. Футболка, из тех, что не жалко. Бритва, зубная щетка, дезодорант, тальк. Рафаэль собирал свою сумку, попутно вспоминая, что еще ему может понадобиться. Это всего на неделю, значит, джинсы можно взять только одни. В них он и поедет, хотя, вероятнее всего, мать его выбор не одобрит. Ей хотелось показать перед родственниками, что старший сын – успешный студент юридического колледжа. Почему юристы в ее понимании не увязывались с джинсами, она никак не могла объяснить. Рафаэль улыбнулся и застегнул молнию сумки. Он был не в восторге от того, что последнюю неделю перед началом нового семестра ему придется потратить на поездку к родне. Их двоюродный брат Яльмар женился, и все ван Хейдены собирались устроить из этого грандиозное событие. Значит, будет много шумных людей, неприятных разговоров, старушек, с умилением вспоминающих неловкие моменты из детства и никакой возможности побыть одному. О подготовке к учебе речи вообще не шло. Но Рафаэль был хорошим сыном, поэтому, узнав новость за семейным столом, согласился умеренным кивком. Младший высказался категорично против и за выражения, которые он для этого использовал, схлопотал подзатыльник сначала от брата, потом от отца. Габриэлю следовало придержать язык, хотя бы при матери. Младший очень остро переживал свой подростковый период, щетинился и язвил в ответ на каждое слово и старательно портил отношения со всеми, начиная семьей и заканчивая учителями. Рафаэль был старше всего на шесть лет, но хоть убей, не мог вспомнить, чтобы он в шестнадцать вел себя так же… неподобающе. Чтоб не сказать по-идиотски. Голосование «трое против одного» Габи не убедило. Он громко возмущался, что не собирается ущемлять свою свободу в угоду другим и, если им так хочется, они могут поехать на эту «дурацкую свадьбу» без него. Рафаэль хмыкнул, невольно скопировав отца. А то как же. Оставить этого лоботряса одного дома, чтобы он устроил тут хипповскую вписку и его сомнительные дружки растащили весь магазин… Может, еще ключ от сейфа дать? В тот вечер отец остался успокаивать расстроенную мать, а Рафаэль догнал брата, пару раз легонько тряхнул его за шкирку и шепнул ему на ухо: «Неделя без репетиторов». Этого оказалось достаточно, чтобы младший сначала притих, а через полчаса предстал перед родителями и попросил у них прощения. Отец оживился, заговорил о том, что у них будет время сходить на рыбалку под парусами и прокатиться на велосипедах по округе… Мать обняла непутевого младшего сына и долго ерошила его светлую макушку, крепко прижимая к себе. Рафаэль оставался за кадром, привычно наблюдая сцену примирения. Для него давно уже стала обыденной роль буфера в семье. Это был его способ… искупления? Старший сын хорошо учился, почитал родителей, никогда не доставлял проблем и с головой бросался решать чужие. Потому что в глубине души он считал, что ему было за что просить прощения перед тремя самыми близкими людьми. Особенно перед братом. Габи часто вел себя как полный придурок, но он был искренен до кончиков ногтей даже в этом. Рафаэль себе такой роскоши позволить не мог, не испортив при этом отношения с семьей раз и навсегда. Собственное двуличие его вполне устраивало. Старший сын ван Хейденов хорошо себя контролировал в словах и поступках, в отплату за это давая себе полную свободу в мыслях. Хорошо, что пока не нашли способа выставлять чужие фантазии на всеобщее обозрение. Предков бы инфаркт хватил. А чем он занимается в свободное время в одиночестве – никого не касалось. Рафаэль посмотрел на себя в зеркало, кривовато улыбнувшись своему отражению. Потом спохватился и сунул в кармашек сумки забытую расческу. Сев на краешек постели, он открыл ноутбук и подключил к нему плеер, выбирая досуг на дорогу. Ехать от Амстердама до Блейсвейка по пробкам и проселочным дорогам было часа три, еще полчаса – до местечка Хаафт, где планировалось событие. Столетие назад там был хутор на дюжину дворов, сейчас – небольшая деревушка, где фамилию «ван Хейден» носил каждый второй. К амстердамским родственникам эти люди относились с преувеличенным радушием, заваливая тоннами рождественских открыток и приглашая на каждое мало-мальски значимое семейное событие. Отец всегда находил повод отказаться от приглашений: ему не нравилось то, как родственники посмеиваются над ломбардом, называя его «еврейским занятием». Если бы не жена, он бы уже давно испортил со всеми отношения (в этом Габриэль явно пошел в него). Мефрау ван Хейден, урожденная Юлика Борк, поддерживала тесную телефонную связь с родственниками мужа, помнила даты всех дней рождений, крестин, свадеб и умела тепло и к месту поздравить, выслушать, порадоваться или посочувствовать. В этом умении мягко лавировать Рафаэль находил много общего со своим собственным характером. И восхищался умением этой женщины ласково и тактично рулить тремя мужчинами. В том, что именно она приняла решение ехать на праздник, старший сын ван Хейденов не сомневался ни секунды. Рафаэль успел переписать на плеер диктофонные записи лекций прошлого семестра, когда по лестнице прогрохотали шаги, что-то рухнуло в коридоре и брат вломился к нему в комнату не постучав. - Салют, nerdy. – Габи с разбегу плюхнулся животом на кровать рядом с братом, едва не выбив у него из рук ноутбук. - Это прозвище уже давно не актуально. – От очков Рафаэль отказался после поступления в колледж, решив, что это добавит ему популярности. Третий год он носил линзы, но младший все равно продолжал дразнить его «очкариком», обидной детской кличкой. Раньше старший велся на провокации и бесился, потом повзрослел и приучил себя… почти не замечать. - Хорошо, хорошо, будешь просто neeerd. – Габи протянул это слово с неподражаемой интонацией, за которую захотелось отвесить подзатыльник, но Рафаэль сдержался, понимая, что именно этого мелкий добивается. Зануда так зануда. В чем-то Габи даже прав. Старший отвлекся от списка лекций и искоса глянул на брата. Тот валялся на его постели в уличной одежде. Мешковатые джинсы без ремня держались на честном слове. Фанатская футболка какой-то рок-группы задралась, обнажая поясницу. На загорелой коже явственно виднелась ложбинка, обозначающая линию позвоночника, распадающаяся на пару ямочек над ягодицами, у самого края штанов. Красивая линия, которой Рафу хотелось коснуться сначала большим пальцем руки, проводя вверх, задирая футболку еще больше, а потом языком, лаская, слизывая вкус с сомнительной чистоты кожи. В паху опасно потеплело. Рафаэль с усилием отвел взгляд от брата и вернулся к экрану ноутбука. Тощие бока, пустая голова и юношеский максимализм, прущий за версту – вот и весь Габриэль ван Хейден. Старший прекрасно это осознавал и даже искренне не понимал причину своей заинтересованности. Но ничего поделать с собой не мог. Он сходил с ума по своему младшему брату. Тот, совсем не чувствуя витающего в воздухе напряжения, листал журнал, который схватил с прикроватной тумбочки. Будто ему может быть интересен университетский альманах. Разве что улыбающимися девушками в облегающих костюмах для легкой атлетики. И вообще, почему он валяется здесь, куда его совершенно не звали? Рафаэль вернулся в образ старшего брата и сухо поинтересовался: - Судя по твоей одежде, ты вряд ли от репетитора. - Я относил к другу Капитана Дрейка. – Габи ответил, не повернувшись к брату и перелистнул страницу. – Надо же о нем кому-то заботиться эту кошмарную неделю. Капитан Дрейк – так звали попугая Габриэля. Он купил его на карманные деньги, научил трясти головой под хэви-метал, орать что-то невнятное и дразнить Рафаэля «nerdy» каждый раз, когда тот заходил в спальню младшего. - Ты должен взять задания, раз не будет возможности посещать занятия. Через неделю начинается последний курс в лицее. Ты практически не продвинулся в учебе за все лето и так и остался… не на высоте. Если хочешь продолжать обучение, ты должен набрать хотя бы средний балл. - Я никому ничего не должен!!! – Габи взвился и зашвырнул журнал в угол. – Меня никто не спросил чего я на самом деле хочу! Я знаю уже достаточно, идите к черту со своей учебой. Рафаэль хмыкнул, привычно, по-отцовски, и вкрадчиво спросил: - То есть ты считаешь себя достаточно умным, чтобы пойти работать и полностью себя обеспечивать? Ты готов платить за свою еду, одежду, мобильник и интернет? Тебя хоть завтра с распростертыми объятиями возьмут на хорошее место – без диплома, без практики, без хотя бы серьезного отношения к делу? Или ты собрался и дальше бездельничать и сидеть на шее у родителей, которые, вот сюрприз, тебя не уважают? А за что, собственно, они должны тебя уважать? Ты, придурок, презираешь отца за то, что он держит ломбард, а сам сколько заработал в этой жизни? Дай угадаю, тот же самый отец сунул тебе пятерку за то, что ты отнес документы на почту? Габриэль раскраснелся от ярости, в нем так и кипели слова, которые он собирался высказать брату. Крепко сжав кулаки, он с явным усилием ответил, почти спокойно: - Брат, ты не прав. Деньги – не самое важное. Да и для того, чтобы их заработать, не обязательно быть заучкой вроде тебя. Я не хочу ходить в колледж, убиваться за оценки, получить диплом, который мне нахрен не сдался, чтобы потом устроиться на работу, которую я буду ненавидеть. Я хочу заниматься тем, что мне нравится. Я не хочу жить жизнью, которую они мне придумали. «Они» - это родители, враги и деспоты. Хорошо, что Габриэль мысленно отделяет старшего брата от них, значит, возможно, послушает, если подобрать правильные слова. - А чем ты хочешь заниматься? Во что ты готов вложить свою жизнь, чтобы добиться успеха? – Рафаэль перевел тему. – Тебе нравится музыка, но ты никогда не брал в руки музыкальный инструмент. Играешь в компьютерные игры, но ты хоть раз задумывался о том, чтобы самому их создавать? Много читаешь, но никогда не пробовал ничего написать. Катаешься на всем, у чего есть колеса, но если что-то ломается, ты тащишь это в сервис. Выходит, что все, что тебе нравится – это потреблять. Пережевывать то, что было сделано кем-то другим, и я сейчас не про мамины пирожки. Ты кричишь о своей независимости и неповторимости, но по всем пунктам получается, что ты – обычный обыватель. Который, к тому же, сам себя не обеспечивает. Знаешь… весь твой подростковый кураж дурно пахнет. Двуличием. У Габи был такой вид, словно он вот-вот разревется. Жестокие слова дошли до цели, это Рафаэль видел по его блестящим глазам. Старший осторожно, тщательно контролируя себя, положил руку на плечо брата, чувствуя, как его кожа пышет жаром негодования сквозь ткань футболки. - Закончи лицей, найди себе занятие, сделай что-то важное в своей жизни. Хватить просто жрать что дают, без разбора. Тебе нужна настоящая цель. И уж как ты ее будешь добиваться – твое дело. Но я убежден, что университет в этом сильно поможет. Там тебя никто не будет доставать ненужной ерундой, тебя научат чему-то действительно важному и стоящему. Да и телочки там классные… – Старший кивнул на обложку валяющегося на полу альманаха и младший послушно проследил за его взглядом. Вот так. Я не зря прослушал курс психологии управления. По крайней мере, на шестнадцатилетнего сопляка это подействовало. Теперь можно чуть-чуть сильнее сжать рукой плечо брата, обращая на себя его взгляд. - Докажи свою самостоятельность делом. Позвони репетитору и попроси его выслать тебе на почту задание на неделю. Если ты будешь заниматься, тебя уж точно никто не будет доставать этой свадебной мишурой. - Нашел чем порадовать, - Габи слабо усмехнулся и вывернулся из захвата брата, поднимаясь с постели. Взъерошил светлые, выгоревшие на солнце волосы, убирая отросшую челку со лба. Рафаэль окинул его взглядом с головы до пят - тощий подросток в расхлябанных кроссовках с развязанными шнурками. Кусает губы от обиды и злости и оттого они кажутся особенно привлекательными. Рафу хотелось подняться с постели, обнять его, прижать к себе как это делала мать и долго гладить по волосам. Только у старшего не получится это так же невинно и по-семейному. Тело выдаст себя и Рафаэль своим поведением оттолкнет брата больше, чем всеми сказанными сегодня словами. - У тебя всегда на все найдется ответ, да? Правильный, такой, как тебе нравится. Знаешь, Раф, из тебя выйдет клевый юрист. Они все мерзкие задницы и ты уже сейчас от них ничем не отличаешься. Старший развел руками, словно говоря «таков уж я» и улыбнулся: - Вещи не забудь собрать, мы выезжаем после обеда. Младший презрительно фыркнул и хлопнул дверью. Рафаэль скомкал добрую братскую улыбку, скривив губы, и опустил руку на покрывало, еще хранящее тепло тела Габриэля. Крепко сжал ткань, царапающую кожу и зажмурился до боли и радужных пятен перед глазами. Еще чуть-чуть и он бы сорвался. Надавил на плечо брата капельку сильнее, уронил на постель, накрыл собой жаркое тело и заткнул поцелуем все протесты. Целовать, пока он не задохнется, вымещая на нем всю свою любовь и ярость. Вот чего хотелось на самом деле, вместо того чтобы по-братски вправлять мозги, с титаническим терпением вынося его приступы подростковой агрессии и свои вспышки похоти. Забавно – десять минут назад он обвинял брата в двуличии, пытаясь найти в нем отражение себя самого. Отыскать в его глазах отблески своих желаний. С таким же успехом он мог подозревать в двусмысленности миску рисовых хлопьев. Габриэль был прав, юрист из Рафаэля выйдет неплохой. Он помогал брату с самоопределением, отцу – с налогами, матери – с медицинской карточкой… Кому угодно, кроме себя самого. Рафаэль ничего не мог и не хотел с собой поделать. Собственное двуличие действительно устраивало его. Но иногда оно давалось ему чудовищно тяжело. *** В путь они отправились только ближе к вечеру. Отец долго провозился, обзванивая клиентов и закрывая ломбард. Мэнир ван Хейден в работе полагался только на себя – помощников не держал, сыновьям поручал лишь самые простые договоры и разгрузку товара. Рафаэль понимал отношение отца к делу – от его успеха зависела вся семья. На которую у него оставалось так мало времени… Наверняка, будь его воля, отец не поехал бы на эту свадьбу – оставить ломбард на целую неделю, да еще и провести ее в кругу «дражайших» родственников для него было хуже каторги. Но мать всегда умела настоять на своем, если хотела этого… А с учетом того, что она так редко о чем-то просила, мэнир ван Хейден готов был в лепешку расшибиться, чтобы ее порадовать. Мефрау ван Хейден с пользой потратила время до выезда – она вообще всегда и все тратила с пользой, начиная со скромного семейного бюджета и заканчивая редким свободным временем. Под ее чутким руководством Габриэль собрал-таки свою сумку. После чего оба сына по самую крышу загрузили семейный минивэн вещами, необходимыми для путешествия и подарками для всей родни. Каждый сверток, коробочка и горшочек был тщательно упакованы и подписаны. Рафаэль не сомневался, что мать не забыла ни одной собаки из их расползающегося во все стороны семейного древа. Ему была не понятна такая забота об этих людях. Как отцу и брату, Рафаэлю больше нравилась мысль, что их семья – сама по себе. В конце концов, близкие люди – это те, кто стали таковыми по объективным причинам, а не потому, что у них был общий прадедушка. Но своих размышлений вслух он не высказывал, в отличие от младшего. Как и отец, он хотел порадовать мать, которая уже много лет не выбиралась из города даже на пикник. Пока она делала бутерброды в дорогу, братья обошли дом, чтобы проверить, везде ли закрыты окна и погашен свет. Когда они были в подвале, Габриэль заглянул в шахту дровяного лифта, которым не пользовались лет пятьдесят, с тех пор как в доме появился газовый котел отопления и камины стали разжигать только для эстетики. - А-вуу! – Младший завыл в дыру как оборотень на луну и замер, слушая, как звук гулко разносится по всему дому. - Прекрати, балбес. – Рафаэль за ухо вытащил брата из шахты и задвинул на место дверь. – Лучше сбегай в туалет пока я не перекрыл воду. - Сам прекрати. – Габриэль покраснел – это было заметно даже в полумраке. – Я обойдусь без твоих напоминаний, не маленький уже. - Угу, а потом будешь ныть, чтобы мы остановились на заправке. – Рафаэль поддразнивал младшего. Ему нравилось, что они одни в подвале, где можно случайно соприкоснуться руками в темноте, или столкнуться на пути к лестнице. - Нет, это ты будешь ныть, что мы забыли твой мерзкий гель для волос и должны вернуться. – Габи первым взбежал по ступенькам. – Знаешь, а жалко, что лифт не работает. На нем было бы классно подниматься наверх. - Ничего, походишь по лестнице, не сломаешься, - Рафаэль шел по пятам, то и дело утыкаясь взглядом в задницу младшего, мельтешащую перед глазами. Хмм, гель я действительно забыл… И почему это он мерзкий? Он озвучил эти мысли вслух, когда они тащили к машине корзинку с едой и термос с кофе. - Да ты с ним похож на сутенера из американских фильмов. Знаешь, такого с мерзкими тараканьими усиками, в пиджаке с ватными плечами… Габриэль скорчил физиономию, будто съел что-то горькое. Рафаэль задумчиво потер пальцем щетину под носом, и за средством для укладки волос решил не возвращаться. Отец поставил дом на сигнализацию, закрыл на все замки и занял место за рулем. Мать устроилась на пассажирском сиденье рядом, с вязанием. Старший надел наушники и включил аудиолекцию по гражданскому праву. Младший последовал его примеру, выудив из кармана плеер с музыкой, от ритма которой у нормального человека зубы бы покрошились. Чтобы уж точно не скучать он уткнулся носом в пухлый том «Неукротимой планеты» Гаррисона. Идеальная семья на отдыхе – каждый занимается своим делом, и никто никому не мешает. Дорожных песен они не пели с тех пор, как Габи исполнилось семь. Машина вырулила на дорогу, оставив родной дом позади. Он стоял на третьем кольце каналов, расходящихся от центра города – здесь было лучше с дорожными развязками, но с пробками, почему-то хуже. Время для выезда они выбрали неудачное, конец рабочего дня, служащие как насекомые расползались по домам. Поток машин двигался с черепашьей скоростью. Рафаэль с толикой зависти смотрел на проносящиеся мимо велосипеды и мопеды. Отец ворчал на «кредитников, накупивших машин», мать поддакивала ему время от времени, не поднимая глаз от вязания. Габриэль периодически хихикал, вычитывая в тексте что-то смешное. Между братьями легко бы уместилась еще человек средней комплекции – машина была просторной. Но через четверть часа дороги Габриэль сбросил кроссовки и забрался на сиденье с ногами, подогнув их под себя. Рафаэль откинулся на спинку сиденья, положив руку рядом. Теперь его ладонь была в десяти сантиметрах от ступни брата в дырявом полосатом носке. Габи покачивал ногой в такт музыке. На пятке его носок протерся до дырки. Рафаэль отвел глаза и уставился в окно, опустив стекло пониже – в лицо задул горячий ветер с запахом машин и воды каналов. Мимо проплывали сплошные ряды домов, выстроившихся плечом к плечу – так, что кошка могла прогуляться по волнам крыш из одного конца улицы в другой ни разу не спустившись на землю. Во всем чувствовался одновременно порядок и хаос. Жилые дома подчинялись единым правилам: фасад в три окна, с высоким крыльцом с чугунными перилами, с балкончиками, на которых едва хватало место для ящика герани… И, одновременно с этим, общий порядок разбивала лоскутная пестрота: яркие тенты магазинчиков и кафе с открытыми верандами, крохотные палисадники, вывески, круглые тумбы с театральными афишами… Все здания были разных цветов, как покрытые глазурью рождественские пряники, украшенные лепниной, словно каскадами взбитых сливок. От этого зарябило в глазах, когда машина прибавила ходу, и Рафаэль прикрыл веки. Отец притормозил, пропуская трамвайчик, полный туристов, фотографирующих все подряд, как саранча, поедающая глазами. Потом под колесами зашуршала брусчатка – минивэн въехал на крутой мост, перерезающий очередной канал. В детстве Рафаэль любил считать, сколько мостов им попадается по дороге, но редко когда выдерживал игру до конца. Они здесь были куда ни плюнь, большие и маленькие, раздвижные или крутые, как согнутый прут – чтобы лодка могла проплыть. Из-за мостов в городе не было парусников, лодки были в основном дизельные или на паровом ходу, иногда попадались весельные. На них катались, жили, перевозили грузы… Лодки-скорые, лодки-пожарные, лодки-рестораны... Их было столько, что на реке тоже случались пробки. Рафаэль любил Амстердам. Любил зимой кататься на коньках и пить местное какао со сливками, жирными, как масло. Любил запах селедки, соленой. или копченой на древесной стружке, которую здесь продавали на каждом углу как хот-доги в Нью-Йорке. Любил небо над Амстердамом – чаще хмурое, чем акварельно-синее. Но сейчас, сидя рядом с Габриэлем и с трудом сдерживая свою руку, ползущую к нему, он отчаянно жалел, что не поехал поступать куда-нибудь в Гронинген, на другой конец страны. Так его рассудок был бы целее, а брату бы ничего не угрожало. Голос лектора лился в уши, не задевая сознания. Рафаэль отвернулся от своего окна и, делая вид, что смотрит на дорогу впереди, вполглаза наблюдал за Габи. Выгоревшие волосы контрастом на потемневшей от солнца коже. Талия как у девушки. Угловатые черты лица – оправа для светло-голубых, с оттенком стали, глаз. Они были совершенно не похожи внешне. Рафаэль был в мать – высокий, темноволосый и кряжистый. Габи походил на отца, типичного голландца, низкорослого, светловолосого с узким живым лицом и цепкими руками. Вряд ли их приняли бы за братьев, окажись они среди незнакомых людей. В какой-то мере, старшего это утешало – словно от их непохожести уменьшалась тяжесть греха, который он носил на своей душе. Отец вывел машину из центра по Овертуум, мимо Вондел-парка. Дальше дома располагались свободнее, дороги стали просторнее, и о пробках можно было забыть. Они выехали на автостраду, лежащую в футляре из ударопрочного полупрозрачного пластика, который глушил шум машин, чтобы тот не долетал до жилых кварталов. Рафаэль не любил автострады за то, что они лишали его вида за окном – сквозь пластик ничего нельзя разглядеть, кусочек неба над головой закрывает крыша машины. Этот кратчайший путь из пункта А в пункт Б казался ему путешествием по пластмассовому кишечнику какого-то киборга, который проглотил их машину. - Опять эти русские… - заворчал отец на группу молодых людей с рюкзаками, перебегающих автостраду. – Вечно лезут под колеса. Действительно, это была отличительная черта сумасшедших русских – только они пересекали автостраду бегом по дорожному полотну, игнорируя виадуки через каждые пятьсот метров. За чертой города пластмассовые стены сменились обычными бетонными отбойниками. Рафаэль отключил лекцию, на которой все равно не мог сосредоточиться и снова уставился в окно – читать указатели и наблюдать за однообразным пейзажем. Идеально ровные поля, расчерченные узкими посадками деревьев. Огромные крытые теплицы длинной в несколько километров, кишащие жизнью, как джунгли. Стада ветряных мельниц, одинаковых, пугающе-механических… Их хватило бы на дюжину Донов Кихотов. Или на то, чтобы однажды, при сильном ветре, оторваться от поверхности вместе с изрядным куском земли. Они миновали заковыристую дорожную развязку, выводящую дорогу к аэропорту Скипхол и поехали дальше на юго-запад по шоссе Е19. Миновав гладкое как зеркало озеро Вестейндерплассен, свернули на шоссе 207. Через полчаса, на весьма умеренной скорости, они миновали Алпхен-ан-дер-Рейн, условную середину пути. Рафаэль мельком глянул на младшего – тот клевал носом над книгой, не смотря на кошачьи вопли в наушниках. Отец увлеченно рассказывал матери о какой-то старушке, которая должна была со дня на день помереть, не выкупив свой залог. Если наследники не нарисуются в течение срока действия контракта, это имущество перейдет к ломбарду – хорошая прибыль, удачная сделка. Мать что-то вполголоса отвечала – кажется, советовала не рассказывать эту историю родственникам… Книга выскользнула из рук Габи и шлепнулась поверх кроссовок, валяющихся на полу машины. Он сонно качнулся и, не выходя из дремы, спустил ноги с сиденья прямо на раскрытые страницы «Неукротимой планеты». Рафаэль все видел, но будить брата не стал – ждал, что будет дальше. Машину слегка потряхивало, когда отец периодически перестраивался из ряда в ряд. Минута, пять, десять… Габриэль во сне сползал по спинке сиденья в сторону брата. Сначала уткнулся в него острым локтем, потом оперся горячим боком, и под конец уронил тяжелую голову тому на плечо. Старший скучающе пялился в окно, на случай, если отец посмотрит в зеркало заднего вида, или мать решит обратиться к ним с каким-то вопросом. А внутри него кровь выкипала в венах от ощущения близости младшего. Длинные легкие пряди гладили Рафаэля по щеке, слегка щекоча. У них обоих был один шампунь, но Рафу почему-то казалось, что волосы Габриэля пахли как-то особенно… Наушники сползли с макушки брата и обняли его шею как хомут. Из мягких поролоновых подушечек мужчина с резким голосом пел: «I'm on the highway to hell», и старший чертовски хорошо его понимал. Легкое движение – Рафаэль накрыл своей рукой руку младшего, лежащую ладонью вверх. Тихий прерывистый вздох. Рафаэль зажмурился и переплел свои пальцы с пальцами брата. С такой тщательной осторожностью воры-медвежатники вскрывают сейфы или хирурги проводят операции на открытом сердце. Габриэль сонно вздохнул и устроился удобнее, отвечая на прикосновение слабым пожатием. Теперь он на Рафаэле практически лежал, утыкаясь носом в шею… С ужасом старший почувствовал возбуждение – от того, как тело брата прижималось к нему, того, как его дыхание касалось кожи, заставляя подниматься дыбом волосы на загривке. Член напрягся, упираясь в тугую ширинку джинсов. Рафэаля прошиб холодный пот – от стыда, что его кто-то может увидеть, от безвыходности ситуации, от невозможности хоть как-то исправить положение. Он не мог успокоиться и не мог оттолкнуть Габи не привлекая к себе лишнего внимания. И вместе с тем где-то над роем мятущихся мысль часть его парила в эйфории от происходящего. От того, что удовольствие и желание были остро приправлены страхом, они только усилились. С ужасом он понял, что кончит не прикасаясь к себе, если они еще немного пробудут в таком положении. Просто от ощущения близости и тепла желанного тела. И это будет абсолютный кошмар, который не получится скрыть. Стон, который не получится сдержать. Просыпающийся брат видит бугрящиеся джинсы и расплывающееся по ним мокрое пятно… Кричит, отец останавливает машину, мать оборачивается к ним… Рафаэль повернул голову, утыкаясь лицом в макушку младшего, вдыхая запах его волос, как пловец перед прыжком в бездну. Пусть так. Заслужил. Старший балансировал на грани, из последних сил цепляясь за остатки своего самообладания, когда отец повернул, выезжая на шоссе Е30 – финишную прямую до Блейсвейка. Голова Габриэля соскользнула с плеча и упала на колени брата, на расстоянии ладони от стоящего члена, рвущегося из штанов. Золотые волосы рассыпались по ногам Рафаэля, рисуя перед ним фантастическую картину – младший, лицом уткнувшийся в его пах. Раф, уже не беспокоясь о том, что могли видеть родители, закусил зубами пару пальцев. Он был готов откусить и сожрать их, если бы это помогло… Что? Прийти в себя или остаться безнаказанным? Он так и не решил… Короткий укол боли – как детонатор, разбудивший цепную реакцию. Рафаэль дернулся, до крови вгрызаясь в пальцы, беззвучно втягивая в себя воздух. Он почувствовал долгожданную разрядку, скручивающую тело ломающей судорогой. Больно было в разы больше, чем приятно, но Рафаэль не шелохнулся. Сидел как парализованный, переживая волны тепла и пульсацию в паху, от которой хотелось рыдать, кричать и накручивать на кулак волосы Габриэля. Пот стекал по спине крупными каплями, пропитывая одежду. Сердце рвалось из груди и перед глазами стояла красная пелена. Две или три минуты он приходил в себя, пытаясь понять, раскрыли его или нет. Отец продолжал говорить о делах ломбарда, мать все так же занималась вязанием. Габриэль посапывал во сне, уютно устроив голову у брата на коленях. Неужели никто? Рафаэль рассматривал свои пальцы, на которых четкие отпечатки зубов переполнялись кровью, струящейся по руке. С каждым новым выдохом напряжение отпускало его, хотя возбуждение потревоженным зверем шевелилось где-то в глубине, не удовлетворенное полученной жертвой. Старший выдохнул, полностью возвращая себе контроль над сознанием. Снова сунул пальцы в рот, слизывая кровь. А потом опустил руку на макушку Габриэля и резко сжал его волосы в кулак, поднимая его голову со своих колен… - Слушай, спи на своей половине сиденья. Развалился тут… - Раф будто со стороны услышал свой голос, недовольный, с нотками раздражения. Совершенно естественный. Сонный и ничего не соображающий Габи взбрыкнул, высвобождая волосы из жесткой хватки и вернулся на свое место, протирая глаза. На джинсы брата он не смотрел, так же как человек не смотрит на подушку, с которой только что поднялся, не до конца проснувшись. - Мам, дай мне термос, младшему нужно выпить кофе… Нет, спасибо, бутербродов не нужно, мы же скоро приедем. Габи, держи… Ох-х, черт!!! Рафаэль опрокинул себе на джинсы полную крышку-чашку дымящегося кофе и взвыл – от боли и облегчения. Было адски горячо, зато темное пятно от кофе начисто перекрыло следы его преступления. Одновременно спасение и искупление – все-таки в стрессовых ситуациях его мозг творил чудеса сообразительности. Старший чувствовал себя абсолютно счастливым. Вытирая бумажными салфетками мокрые джинсы, он со смехом отказывался от предложений поехать в больницу или хотя бы в аптеку за средством от ожогов: - Да все в порядке, я не ошпарился. Подумаешь, ерунда какая… руки кривые, не удержал. Мне переодеться нужно, пап, останови на заправке. Я надену костюм, так даже лучше, буду приличнее выглядеть… Отец начал высматривать подходящее место для остановки. Мать причитала, сжимая в руках злополучный термос. И только Габриэль смотрел на него как-то странно, словно о чем-то догадался. *** Габи вылез из машины, огляделся и наморщил нос: - Ну и дыра! - А по-моему тут очень мило, - мать вдохнула полной грудью и повернулась к Рафаэлю с расческой. – Свежий воздух, тишина, покой… В воздухе ощутимо пахло навозом и прелым сеном. Где-то на горизонте тарахтел трактор. В ближайшей канаве стая уток с громким гоготом сражалась за какие-то отбросы. Рафаэль вяло отмахнулся от попыток матери уложить его волосы и сам пригладил их рукой – без геля он чувствовал себя непривычно-растрепанным. Отец последним вышел из машины и поджал губы, глядя на женщину, спешащую к ним через двор. С каждой секундой лицо его становилось все мрачнее… Наконец, когда она остановилась напротив, уперев руки в бока, он скупо обронил: - Здравствуй, Арделия. - Здравствуй, Каспар. Несколько томительных минут они стояли молча, словно ожидая, когда судья ударит в гонг и можно будет начать бой. Взгляды метали молнии. Губы кривились, из последних сил сдерживая явно непечатные слова. - Ах, дорогая, наконец-то мы увиделись!.. – Мать ловко оттеснила отца на задний план и простерла к суровой женщине свои объятия. - Юлика, душечка! Как же я рада! – Суровое лицо женщины разгладилось, она заулыбалась. «Дорогая» и «душечка» расцеловались как лучшие подруги, после чего мать подвела ее к сыновьям. - Дети, это… - Да что они, свою тетку не узнают?! – Женщина возмутилась, и снова уперла руки в бока, примеривая к ним тот же суровый взгляд, которым она только что протыкала отца. – Ладно, Габриэль, он совсем маленький был, когда я в последний раз к вам приезжала. Но уж Рафаэль должен меня помнить. Ох, как я его порола, когда он полез за печеньем и разбил стеклянную дверцу буфета!.. Рафаэль улыбнулся, пытаясь скрыть неловкость, и обнял тетушку, вежливо поцеловав ее в щеку. Он совершенно ее не помнил, но заранее невзлюбил – отчасти перенимая отношение отца, отчасти потому, что начали сбываться его худшие опасения. Представление началось с порога. Спешите слышать, самые глупые и нелепые моменты из детства Рафаэля! Боже, я надеюсь, у нее нет моих фотографий… Старший был готов часами смотреть на снимки чужих детей, кивать и послушно умиляться, лишь бы ему не показывали его собственных фото. Особенно одного, где он по-младенчески пухлый, в нелепом кружевном чепчике сидел, перемазавшись шоколадным тортом, и беззубо ухмылялся на камеру. Каждый раз, когда Рафаэлю демонстрировали «эту прелесть», тот готов был орать и бросаться предметами. Дрожь брала при мысли о том, что он когда-то был жалким, беспомощным существом, способным только плакать и пачкать памперсы. Рафаэль относился к детям как к неизбежному злу, хотя искренне не понимал, как их можно любить и тем более хотеть. Пока старший рефлексировал, тетушка переключилась на младшего, нещадно ероша его по волосам: - А ты как вымахал, парень! Тебе срочно нужно подстричься… Не волнуйся, у меня дома есть машинка для стрижки, я тебя живо приведу в порядок! Младший вывернулся из захвата Арделии и, ощетинившись, отступил назад, складывая руки на груди. - Оставьте мои волосы в покое! - запальчиво рявкнул он, получил от матери тычок в бок и с опозданием добавил. – …Пожалуйста, хастфрау. - Весь в отца… - Тетушка нахмурилась, от чего ее загорелое лицо пошло морщинами, как печеное яблоко. – Мы еще вернемся к этому вопросу, молодой человек. Неожиданно до Рафаэля дошло, что эта женщина если не стара, то находится в очень зрелом возрасте. Из-за загара и свободной манеры держаться она казалась моложе. Но стоило приглядеться, как в глаза бросались седина, почти незаметная в светлых волосах, дряблая кожа, складками висящая на шее и неприятные темные пятна на руках… Разница между ней и отцом составляла лет десять, или даже больше. - Ладно, чего это мы на пороге застыли? Проходите в дом, я специально вас ждала, не садилась ужинать. Юлика, я приготовила птицу по твоему рецепту, чтобы Каспар не ворчал, что его кормят чем-то незнакомым. Правда, я добавила специй, но буквально чуточку… - Делия, дорогая, а как поживает та фиалка, которую ты пересаживала на прошлой неделе? Трое мужчин переглянулись и синхронно вздохнули. Никогда раньше они не были настолько единодушны. Если не считать общего траура по Франку Райкаарду, Черному Лебедю голландского футбола, покинувшего сборную год назад после разгромного матча с Бразилией. Пока женщины, не замолкая ни на секунду, накрывали на стол и разогревали пищу, мужчины разгрузили машину, завалив подарками всю гостиную, которая и так не отличалась просторностью. - Ну и гора! Здесь барахла хватит на три благотворительных лотереи. Каспар, признавайся, ты всю свою лавку сюда вывез? - Делия, ну что ты... – Мать снова выступила вперед. – Я просто подумала, что будет хорошо привезти подарков для родных, в конце концов, семья не так часто собирается вместе. Вот, дорогая, этот джемпер я для тебя связала. Сейчас, разумеется, не сезон, но вот зимой… - Спасибо, душечка! Ты всегда такая внимательная… Без тебя Каспар и мальчики давным-давно бы утратили всякую связь со своими корнями. Ты настоящее золотце! Рафаэль поморщился – у него голова разболелась от этого щебетания. В новом желтом джемпере тетушка Арделия напоминала крикливую канарейку, а ее домик – клетку. Крохотный, не больше буханки, но в два этажа, весь увитый каким-то ползучим растением, он словно сошел с иллюстраций сказки. Что-нибудь про злобную старушку, поедающую своих племянников на ужин, приправив их специями. Буквально чуточкой. К слову сказать, когда отец отведал стряпни своей сестрицы, он побагровел и натужно раскашлялся. После первой же ложки жаркого Габи шумно приложился к кувшину с водой. Рафаэль решил не рисковать и тыкал мясо вилкой, изображая бурную деятельность. Только мать ела и нахваливала. Она вообще вела себя странно. Уплетала за обе щеки желтую картошку, мимо которой всегда проходила на рынке, презрительно называя ее кормовой. Слушала местные сплетни, которые никак не могли быть ей интересны. Поддакивала категоричным суждениям золовки, с которыми в обычной жизни ни за что не согласилась бы. Отец тоже сам на себя не был похож. В других обстоятельствах он бы уже давно поставил на место зарвавшуюся дамочку. Но сейчас почему-то сдерживался, хотя рука его, сжимающая вилку, побелела от напряжения. Габриэль вел себя нетипично тихо. Рафаэль старался подыгрывать матери и переключать внимание тетки с отца на себя. Ему это неплохо удавалось: не смотря на внешнюю воинственность Арделия ван Хейден оказалась женщиной доброй и довольно простодушной. - Значит, ты учишься на юриста? Я так и поняла, кому бы еще пришло в голову приехать в деревню в костюме с галстуком. Яльмар, из-за которого началась вся эта буча со сбором родственников – адвокат. Тоже в костюме выходит даже кур кормить. И его девица, Рут, такая же… Вместе они уже лет пять, а то и больше, уже и ребеночка прижили, а все туда же – свадьба, чтобы как полагается. Мы тут с этой особой пили чай. И она мне заявила, что «наконец-то приняла предложение Марека, потому что созрела для серьезных отношений». Нет, каково, а? - А разве Яльмар – не ваш сын? – Габи подал голос со своего места и тут же об этом пожалел – таким яростным взглядом его наградила тетушка. - Нет, разумеется. Я бы ни за что не вырастила такого лоботряса. Мой Сандер живет в Австралии и не смог приехать, работа… - Тетушка кивнула на фотографию в рамке, висящую на стене. Рафаэль с завистью посмотрел на молодого человека, позирующего на фоне пальм – ему самому сейчас тоже захотелось оказаться где-нибудь в Австралии. – Яльмар – сын вашего дяди Дирка. В этом поколении семьи я старшая, Дирк второй и ваш отец – самый младший. У меня Сандер, у Дирка… Дальше Рафаэль запоминать отказался – слишком много имен и информации о людях, которых он и не увидит-то никогда. Перечисление и описание всех груш с семейного древа заняло остаток ужина и большую часть десерта. Тетушка Арделия глушила адски крепкий кофе и все не унималась. Так было даже проще – слушать, кивать в нужных местах, и улыбаться, протягивая тарелку за добавкой яблочного пирога, кстати, вполне сносного. Рафаэль и мать держались молодцом, а вот отец с Габи совсем зачахли. За окном совсем стемнело, углы крохотной кухни тонули в тени. Над столом медленно покачивался единственный источник света – лампочка в плетеном абажуре, около которой роилась беспечная мошкара. Окна были открыты нараспашку, в них вливался прохладный сумеречный воздух с запахом каких-то цветов и тонким ароматом далекого костра. Вокруг действительно было удивительно, умопомрачительно тихо – звуки местной фауны, устраивающейся на ночь, ни шли ни в какое сравнение с шумом вечерней набережной Амстердама. Здесь было уютно, почти как дома: такая же старая, громоздкая мебель, похожие обои в букетах, потемневшие от времени, и знакомо поскрипывающий паркет. Только в вазах стояли не сушеные цветы, а охапки свежих трав, щекочущие нос пряными ароматами. Тени столовых приборов скакали по скатерти, навевая фантазии о кэрролловском безумном чаепитии. Ошалевший от непривычной обстановки, событий и скучных разговоров, Габриэль снова клевал носом. Рафаэль посматривал на него с затаенной нежностью, и жалел, что не может подставить ему плечо – на этот раз без всякого эротического подтекста, просто как поддержку. - Ладно, чего это я сижу, у меня же еще дел невпроворот… - Тетушка спохватилась и встала, со скрипом отодвигая стул. Женщины убрали со стола. Мать отвоевала право вымыть посуду, Арделия вышла через заднюю дверь – кажется, в хлев… Отец проворчал что-то о том, что нужно проверить машину и тоже ушел. Рафаэль догадывался, что он будет украдкой курить, успокаивая взъерошенные нервы и считать, сколько часов осталось до отъезда. Само бракосочетание должно было произойти в субботу, только через два дня. Но до и после для гостей планировались увеселения, отказаться от которых было так же просто, как не принять предложение дона Корлеоне. Организовали это для того, чтобы «родственникам собраться вместе и как следует пообщаться»… Но если все они относились к отцу так же, как тетушка Арделия, Рафаэль не видел смысла здесь оставаться. Он решил обсудить этот вопрос с матерью. Оставив брата дремать за столом, он встал рядом с ней у раковины и взял в руки полотенце – вытирать чистую посуду перед тем как рассовать ее по полкам и ящикам. Он догадывался, что за неправильную расстановку ему прилетит от хастфрау ван Хейден, но оставлять все горой на столе было глупо… - Спрашивай, я же вижу, что у тебя много вопросов. – Мать тепло улыбнулась ему. Глаза у нее были глубокого карего цвета, как ил на дне прогретого солнцем ручья. Говорила она тихо. Рафаэль никогда не слышал, чтобы она повышала голос, но всегда ее слова доходили до самого сердца. - Отец и тетя… в ссоре? – Старший подбирал слова осторожно. - Они никогда не были особенно близки, - мать пожала плечами и передала ему чистую кастрюльку. – Арделия и Дирк – дети от первого брака твоего покойного дедушки. После смерти первой жены он долго был один, пока не женился на твоей бабушке. Ломбард к нашей семье перешел от ее отца. Дети от первого брака не очень-то ладили с мачехой. И с братом, появившимся от этого брака – тоже. Думаю, у них никогда не было возможности подружиться: когда он родился, они были уже взрослыми. Но еще не настолько, чтобы попытаться взглянуть на него непредвзято, не через призму отношения к твоей бабушке. Когда они обзавелись своими семьями, то еще больше отдалились друг от друга. Отец занялся ломбардом. Арделия и Дирк получили землю здесь как свою часть наследства. Чем старше люди становятся, тем сложнее им налаживать мосты. Твой отец… ему будет трудно среди этих людей. Мать словно читала вслух исторический роман. Рафаэль вытирал посуду и слушал, делая для себя выводы. Он все еще не понимал, зачем оставаться среди тех, кто им не рад, но не решался об этом спросить. Зайти он решил с другого конца: - Почему ты занимаешься этим? Разве отец не должен сам… - …Раскрыть объятия родственникам, с которыми воевал всю жизнь? Да он скорее раздаст магазин бедным. - Тогда зачем? Зачем нам это все? Я не понимаю! - Со временем поймешь. Прости, Рафаэль, я не имею в виду, что ты недостаточно взрослый для этого. Просто родную кровь, как правило, начинаешь ценить ближе к старости. - Мам, ну какая старость, о чем ты? - Рафаэль улыбнулся немного жалко, будто извинялся. Он подумал, что через несколько лет его мать побелеет, как и тетушка Арделия. У нее обвиснет кожа, на ней появятся пятна, глаза потускнеют… От этого на сердце стало как-то безысходно тоскливо. - У твоего отца нет друзей, он не поддерживает теплых отношений с коллегами по ремеслу. Ты вырос, и скоро заведешь свою семью. После тебя – Габриэль. Мы останемся совсем одни… Я хочу, чтобы папа наладил отношения с близкими. Тогда нам всем будет легче. Мать улыбнулась и передала ему последнюю тарелку. Ее терпение и выдержка были достойны восхищения – отчасти потому, что она сама прогибалась больше остальных, чтобы завоевать расположение Арделии, не выдавая своего неудовольствия ни словом, ни жестом. Отчасти от того, что ей хватало смелости делать что-то во благо отца против его желания. Самая сильная воля нужна для того, чтобы противостоять тем, кого любишь. Рафаэль бережно вытер руки матери сухим уголком полотенца и приложился губами к ее пальцам, погрубевшим от воды. - Знаешь, если я когда-нибудь решу жениться, то только на такой женщине, как ты. Мать засмеялась и шлепнула его полотенцем по плечу. Рафаэль взглянул на часы – отца не было уже долго. - Я пойду, проверю, как он там. - Хорошо, только сначала дай мне свои джинсы. Я постираю, до завтра высохнут. - Мама, я сам! Рафаэль покраснел до корней волос и пулей вылетел из дома через кухонную дверь – еще не хватало, чтобы она отстирывала преступные пятна… А над поселком царила бесконечность космоса. Рафаэль застыл на крыльце, задрав голову, ошеломленный увиденным. Никогда раньше он не видел столько звезд – в Амстердаме их свет глушили огни и вечные облака. Здесь все было иначе, пугающе, пронзительно и так близко, словно небо падало на землю. Старший легко угадал несколько созвездий – ребенком он часами просиживал над картами ночного неба. Он видел, как движется серп луны, поднимаясь в зенит – медленно ползет, взбираясь все выше и выше. Внезапно он ощутил, как земля движется в пространстве Вселенной и это напугало его. Он почувствовал себя ничтожным и маленьким, меньше песчинки. А в траве под ногами стрекотали сверчки, в хлеву неподалеку Арделия воевала с непослушной козой, ругая ее последними словами, и за спиной уютно светилось окно кухни. Рафаэль очнулся от своих фантазий и пошел искать отца, больше не задирая головы. Он нашел его быстро, не смотря на кромешную темноту – по слабому огоньку сигареты, мерцавшему рядом с машиной. Тот тоже смотрел в небо, с каким-то отчаяньем, словно ждал, что сейчас прилетит тарелка пришельцев, которые похитят его. Старший подозревал, что отец прыгал бы и размахивал руками, крича: «Я здесь!» Поколебавшись немного, Рафаэль достал свою пачку сигарет и тоже закурил. Он пристрастился недавно, с зимней сессии, примерно тогда же, когда понял, что засматривается на родного брата. Отец не порицал, но явно испытывал неловкость, когда они сталкивались за этим занятием, которое оба скрывали от матери. На счет отца она наверняка знала, хоть и не высказывалась по этому поводу. А про сына? Старший мысленно пожал плечами. Тоже, вероятнее всего… - Здесь красиво, - отец первым нарушил молчание. - Угу. - В детстве я бывал тут каждое лето. Тут есть потрясающие места, я вам их покажу… - Хорошо, пап. – Рафаэль улыбнулся. Отец, разумеется, не мог видеть этого в темноте, поэтому для пущей убедительности старший добавил. – Мне здесь нравится. - Отлично. Тем более что это только на неделю… - В голосе Каспара ван Хейдена послышались извиняющиеся нотки. Сын положил руку ему на плечо. Так же он сегодня касался брата, когда унимал его начинающуюся истерику. Отец не будоражил в нем грязных желаний, как Габриэль. Это успокаивало и беспокоило одновременно. С одной стороны, выходило, что Рафаэль не конченый извращенец-педераст, зацикленный на кровосмешении, а с другой было похоже, что ему нравились малолетки. - Да нормально все, не волнуйся. – Отец отмахнулся от утешения. Знакомый жест, Габи так же показывал окружающим, что беспокоиться не о чем. – Пойдем в дом, мать наверняка нас потеряла. Рафаэль показал недокуренную сигарету и кивнул. Отец ушел, не став его дожидаться – видимо, тоже хотел перемолвиться с женой парой слов наедине. Старший вздохнул и снова уставился в небо. Как рассказать отцу, что мне не все равно? Как поддержать его, как помочь справиться? Могу ли я хоть что-то сделать для него? Это не сразу бросалось в глаза, но отец и тетушка Арделия были похожи. Внешне суровые и даже грубые, но на самом деле добрые и преданные своим близким. Таким людям действительно тяжело притереться друг к другу. Но Рафаэль, как и мать, собирался сделать все возможное, чтобы эти двое подружились… - Это что тут такое?! От неожиданности Рафаэль чуть сигаретой не подавился. Обернувшись, он обнаружил за спиной дражайшую тетушку. Видимо, она подкралась пока он размышлял и пялился в небо. - Травишься стоишь, да? – Хастфрау ван Хейден стояла, угрожающе помахивая маленьким жестяным бидончиком. – Учти, если найду во дворе хоть один бычок, ты у меня хлев голыми руками чистить будешь. - Да, тетушка. – Рафаэль спрятал окурок в пустую пачку и вытянулся наизготовку. – Вам не тяжело? Я могу помочь? - Пфф… Тоже мне, помощник. На, занеси в дом, - она сунула бидон с молоком ему в руки и первой пошла к крыльцу. Уже на пороге она неожиданно развернулась и, сверкая глазами, ткнула Рафаэля в грудь длинным сухим пальцем. – Ты не думай, что я вам не рада. Папашка твой – все-таки семья, как бы плох он ни был. Да и вас я люблю. По-своему. Такое признание от кого-то из старших ван Хейденов было сродни откровению. Рафаэль улыбнулся, сгреб тетушку в охапку и поцеловал в щеку – на этот раз вполне искренне. Арделия с ворчанием отбилась и вошла в дом. Через секунду она уже была в гостиной, где принялась отчитывать «душечку» за то, что та не включила больше света, когда взялась за вязание. Старший задержался на кухне. Поставил бидон с молоком на стол, и ласково, едва касаясь, погладил брата по макушке. Габриэль сопел во сне, положив голову на скрещенные руки. - Совсем умаялся, да? – Арделия замаячила в дверях так неожиданно, что Рафаэль от брата отпрыгнул, едва не приложившись головой о кухонный шкафчик. – Ты разбуди его осторожно и отведи наверх… Гостевая спальня у меня только одна, бывшая комната Сандера, там я вашим родителям постелила. А для вас, ребятки, есть надувной матрас на чердаке. Уж поверь мне, там сейчас лучше, чем в душных комнатах… Рафаэль на автопилоте кивнул и потряс брата. А потом до него дошел смысл тетушкиных слов, и его как молнией прошибло. На всякий случай он переспросил ее враз охрипшим голосом: - Простите… один матрас? - Да не волнуйся ты, тесно не будет. Он размером с «Титаник» - самый большой, который был в «магазине на диване». Представляешь, в подарок к нему шел специальный насос для надувания… Вот я и подумала, что это все пригодится, когда вы приедете. Тетушка говорила что-то еще. Рафаэль шел за ней как в бреду, волоча свою сумку по полу. Замыкал шествие сонный Габриэль, трущий глаза кулаком. Вне себя от паники Рафаэль заглянул в гостиную – там были только кресла. Мать улыбнулась ему и пожелала доброй ночи, отец тоже пробурчал что-то соответствующее. Старший ошалело кивнул им и бросил отчаянный взгляд назад, на кухню – плетеные стулья, никакого сундука или софы, на которых можно было устроиться. Хороший брат, сидящий на правом плече старшего, твердил ему, что так нельзя, что нужно уйти спать в машину или в какой-нибудь стог, иначе не миновать беды. Плохой Рафаэль в левое ухо шептал, что это покажется окружающим очень странным, что они будут осторожны и никто не узнает… И чем выше они поднимались, тем сильнее и убедительнее звучали доводы дьявола. - Дальше шуруйте сами. – Тетушка кивнула на вертикальную лестницу, ведущую на чердак. – И не шумите там! - Ну что вы, тетушка. - Рафаэль широко улыбнулся, закинул сумку на плечо и подтолкнул брата к лестнице первым. – Мы будем вести себя очень тихо. Спокойной ночи… *** В дар приносит сталагмит содомиту содомит. Все началось с этой глупой скороговорки. Рафаэль услышал ее в школе, когда ему было лет восемь или девять и вечером повторил за столом. Мать выронила ложку, которой кормила маленького Габи, сидящего у нее на руках. Отец захохотал, словно его старший сын отмочил ужасно смешную шутку. Отсмеявшись, он без особых подробностей объяснил сыну, кто такие содомиты, и почему эту фразу лучше не произносить в приличном обществе. Лет в двенадцать Рафаэль впервые увидел на улице целующихся мужчин. Это показалось ему довольно странным, но окружающие не обращали на них никакого внимания. Поглазев на парочку какое-то время, мальчик потерял к ним интерес, свыкнувшись с мыслью, что это нормально. В период подросткового становления Рафаэль читал в Интернете о гомосексуализме подробно, для интереса даже посмотрел гей-порно. В какой-то степени оно его взволновало, но тогда большая женская грудь нравилась ему гораздо больше. Первый секс у него был с одноклассницей, с которой они сходили на пару свиданий. Потом она начала встречаться с президентом дискуссионного клуба, а Рафаэль нашел себе другую девушку. Вообще, с противоположным полом у него не было проблем, в своей среде Рафаэль считался симпатичным, не смотря на очки. В выпускном классе, напившись на какой-то безумной вечеринке, Рафаэль поцеловал парня, лица которого не запомнил. Это было неплохо, и Раф даже собирался перейти от поцелуев к чему-то более серьезному, но тут выпитое дало о себе знать. Несостоявшийся любовник держал его над унитазом, пока Рафаэль блевал, вытирал ему лицо мокрым полотенцем, а под утро, когда ван Хейдена отпустило, оставил ему свой номер телефона на клочке бумажки. По этому номеру Рафаэль так и не позвонил, ему было стыдно за свое поведение в ту ночь. Но поцелуя он не стыдился. После пары экспериментов, Рафаэль спокойно признал свою бисексуальность. Два балла по шкале Кинси – больше по девочкам, но иногда тянет к своему полу. Родителям он не сообщал: несмотря на общую толерантность и широту взглядов, вряд ли они отнеслись бы к этому хорошо. Окончив школу он, по настоянию отца, поступил в юридический колледж. На первом курсе между развлечениями и учебой он сделал однозначный выбор в сторону второго и прикладывал все усилия, чтобы держаться в двадцатке лучших студентов. Он понимал, что после выпуска сможет рассчитывать только на себя – хорошую работу найти не так просто. У Рафаэля не было полезных знакомств и связей, но неизменно он попадал на все конференции и получал гранты благодаря своей усидчивости. Его ценили преподаватели, приглашали на стажировки солидные юридические конторы, среди сверстников он имел репутацию толкового парня. Не смотря на то, что времени на личную жизнь у него оставалось совсем немного, у Рафаэля случались интрижки. Ни разу это не вылилось в серьезные отношения – так, встречались время от времени и занимались сексом. Никто из его пассий не вызывал у него сильных чувств. Никто не нравился ему настолько, чтобы потерять голову, влюбиться, добиваться… Его интерес к человеку быстро угасал, после десятого-двенадцатого раза постель приедалась, и они расходились без особых эмоций. Со всеми своими «бывшими» Рафаэль оставался друзьями. Возможно, его жизнь так и продолжалась бы дальше, без перемен и потрясений, если бы однажды он не проткнул себе палец. Это случилось в середине третьего курса, накануне зимней сессии. Рафаэль занимался дома, готовился к зачету. Зачем-то ему понадобился степлер, но в нем не оказалось скоб. В процессе перезарядки канцелярского девайса, Раф его неловко сжал, и вылетевшая скрепка впилась в большой палец левой руки. Судя по всему, она задела какой-то капилляр, потому что крови было даже чересчур много. Чертыхаясь, Рафаэль вытащил железяку из себя и ломанулся в ванную комнату, чтобы сунуть палец под струю холодной воды. Уже держа руку в раковине и открывая кран, Раф натолкнулся взглядом на голого брата, стоящего под душем. В ответ на возмущенный вопль он поспешно отвернулся и попытался оправдаться: - Я поранился. А ты чего дверь не закрываешь? Брат сказал в ответ какую-то резкость, повернулся к нему спиной и продолжил мыться. Рафаэль не удержался и посмотрел на Габи еще раз. Без одежды тот казался совсем тощим, но не хрупким а… поджарым. Мышцы четко проступали под кожей, оплетая кости, смягчая острые углы. Вода стекала по его телу, смывая пену, она таяла, как снег на раскаленной статуе. Зрелище завораживало. Тогда Рафаэль увидел брата другими глазами. И с тех пор начал ловить себя на том, что обращает на него слишком много внимания – разглядывает, изучает, запоминает… Поначалу это не выходило за рамки нормы, но когда Габи начал являться ему в «мокрых» снах, Раф не на шутку перепугался. Он пытался переключиться на что-то другое, отвлечься, но ничто не приносило ему успокоения, сколько он не старался. Он начал курить, на семинарах отвечал невпопад, а за шутливое предположение однокурсника «Рафаэль влюбился» едва не набил тому морду. Его вожделение балансировало на тонкой грани между влюбленностью и одержимостью, постепенно Габриэль занял все его мысли… И хуже всего было то, что он вытеснил собой доводы рассудка «это неправильно», «он же мой брат» и «что скажут родители». Рафаэль тщательно контролировал себя – пока еще. Он никак не выдавал себя внешне. Превратил общение с братом в ритуал, оградив его строгими рамками. Тщательно дозировал каждое прикосновение, каждый взгляд… Рафаэль не боялся попасть в ад. Он в нем жил. Он пытался разобраться в себе и своих чувствах. Пробовал обратиться за помощью, но так и не смог рассказать психотерапевту, что одержим сексуальными фантазиями о своем младшем брате, которому только исполнилось шестнадцать. Начал искать съемную квартиру, чтобы жить отдельно от семьи и как можно реже пересекаться с Габриэлем, но при мысли о том, что им придется расстаться, Рафаэлю стало физически плохо. Это было похоже на реакцию человека на смертельную болезнь. Поначалу он отрицал свои чувства, потом пытался с ними бороться, отчего они становились только сильнее, как и любой паразит, которого пытаются истребить. Следом наступила стадия отчаянья, хуже всего в которой было то, что он ни с кем не мог поделиться своей проблемой и переживал все в себе. Под конец пришла апатия и равнодушие – пусть все будет так, как есть. Рафаэль ждал, что рано или поздно его отпустит, но шло время, а легче не остановилось. Уже много позже он понял, что самые сильные и живучие желания – это те, что невозможно исполнить. Они будут беспокоить, вертеться в мыслях приевшейся песней, являться во сны и бить током до тех пор, пока не сведут человека с ума. Чтобы искупить свою вину, он стал во всех отношениях идеальным сыном, в учебных списках его имя поднялось в первую десятку… Это словно оправдывало его грязные мысли. Черт возьми, могут же быть у человека слабости? Он ведь не бросается на Габриэля в самом деле. Время от времени поступали тревожные звоночки, несколько раз Рафаэль был на грани фола, пару раз – почти счастлив. Он понял, что если не переходить установленных границ, как очерченного мелом круга, все демоны будут оставаться внутри. И придерживался этого курса до тех пор, пока айсберг его хладнокровия не разбился о «Титаник» тетушки Арделии.