***
Вибрирующий звук полицейской сирены спугнул стайку притаившихся в ветвях дерева ворон. Когда у крыльца семейства Гринов появилась первая машина, красное, как кармин, солнце уже размеренно догорало на синеющем горизонте. Наступали сумерки, хотя воздух оставался нещадно горячим и влажным, как разогретое на сковородке масло. Пока один полисмен неспешно фотографировал сарай, озаряя его черные и пыльные углы белыми вспышками света, его напарник разматывал ярко-жёлтую ленту с громкой надписью «проход воспрещён». Их работа сопровождалась настолько плотным молчанием, словно никто из них не знал о существовании такой славной штуки, как речь. Лишь время от времени срабатывал щелчок фотоаппарата. Щёлк!***
Как уже известно, Рэдкил был маленьким и очень тихим городком, который находился в объятиях высоких и неприступных гор где-то в глубинке Ирландии. В Рэдкиле жило от силы тысяча человек, но по меркам мегаполиса это даже не считалось числом, а так — лёгким недоразумением. Люди Рэдкила считали друг друга соседями, которые умело делились на некоторое число фракций: «соседи самые близкие», «соседи через дорогу», «соседи с соседней улицы» и «соседи с другого конца города». И, соответственно, всё, что случалось в жизни одного человека, спустя несколько часов становилось известно всему городу. Что уж тут говорить о преступности… Преступность в Рэдкиле была не то, чтобы на нуле, а скорее где-то между минусом и еще большим минусом. Быть вором или насильником считалось не то, чтобы позорным деянием, а просто напрасной тратой времени, ведь сбежать от громких проклятий стариков гораздо сложнее, чем от армии вооруженных полисменов. Что же насчёт пропаж, то пропадали люди тоже очень редко, и то немалая их часть попросту сбегала в крупные города, где спешно вступала в брак и находила хорошо оплачиваемую работу. Люди Рэдкила прекрасно знали здешние земли и попросту не умели по-настоящему теряться. Они могли заночевать в лесу или уйти в длительный запой, но чтобы пропасть навсегда? Не-ет, о таком даже сложно было помыслить! Со смертью здесь обходились также, как и с пропажами — это было редкое явление. Аманде Куинн было всего тридцать лет. Для местных барышень этот возраст был очень близок к «мудрому», хотя сама Аманда в глубине души совершенно не ощущала себя мудрой. Во-первых, у неё не было детей, а дети, как она успела уже понять по разговорам взрослых женщин, являлись чем-то вроде очага этой мудрости. Во-вторых, у Аманды не было мужа. В-третьих, она умела и — главное — любила держать в руках пистолет и водить машину не хуже своих надменных коллег. Женщина с пистолетом и за рулём! Какая уж тут может быть мудрость? Вот и рэдкиловцы также причитали, когда сталкивались с Амандой лицом к лицу. Но к их всеобщему негодованию, самой Аманде было абсолютно наплевать на то, что о ней думали другие. Она считала себя вершителем закона. Учась в академии, она уже вовсю грезила о патрулировании ночных улиц и защите честных людей от террористов. Когда же её мечта осуществилась, Куинн готова была прыгать от счастья. Ведь, расхаживая среди простого люда в идеально отглаженной форме и с приколотым на груди значком, она чувствовала себя взрослой. Более того, её значок напоминал щит, и в этом символе не крылось никакой особо сложной восточной философии, даже напротив — намёк лежал на поверхности. Ну, то есть, щит — это щит. Большой железный панцирь, готовый принять весь непостижимый урон на себя, будь то град стрел или удар вражеского меча. Короче говоря, Аманда чувствовала себя этим самым щитом. Ей казалось, что она стоит на краю между добром и злом, чёрным и белым, где одна сторона извечно пыталась совершить какую-то пакость, а другая отчаянно искала способ этой пакости противостоять. На деле же, конечно, этих сторон в Рэдкиле не существовало, ибо время то было спокойное, цивилизованное, и о граде стрел можно было прочесть только в учебнике. На человека с мечом чаще смотрели, как на идиота, а не как на сурового воина, но всё это совершенно не мешало Аманде зарываться в свои мечты и наивно воображать себе доблестный бой с вооруженным террористом. У неё не было друзей, но она никогда не ощущала себя по-настоящему одинокой. Ей нравилось её положение. Это была её жизнь, а другую она не хотела даже знать. Но потом всё переменилось, стоило Аманде спустя пару месяцев службы повстречать на своём пути некоего Оэна Грина, сапожника с Северной улицы. Люди не любили перемены, особенно если они были как-то связаны с другими людьми. В такие моменты земля как будто начинала уходить у них из-под ног, а в голове случалась путаница. Иными словами, когда горожане увидели, как человек, которого они долгое время считали фригидным, неожиданно стал похаживать в гости к другому человеку, да ещё и другого пола, у местных сплетников и сплетниц почти в буквальном смысле поехала крыша. Некоторые даже подумали достать из сарая вилы и устроить небольшой суд Линча, но, к счастью, дальше желаний дело не дошло, и вскоре народ неохотно смирился, присел на лавочку и героически принял на себя тяжкую роль пассивного зрителя. Тем же временем Аманда продолжала с поразительным постоянством испытывать к Оэну Грину сильную и острую симпатию. Внешне Оэн, конечно, был далёк от идеального мужчины с его-то огромными и мозолистыми руками, грубоватым лицом, неопрятной рыжей шевелюрой и вечно испачканной в краске бородой. Но зато он умел красиво излагать свои мысли и с упоением и харизмой рассказывать сказки. Иногда Аманда думала (вернее, размышляла так, между прочим, за чашечкой чая, активно наматывая на палец каштановый локон), что, скорее всего, было бы очень здорово иметь под рукой такого интересного человека, как Оэн. Но потом, разумеется, краска мгновенно опаляла её лицо, и она тут же пыталась занять себя другими делами. Хотя в целом она не была против таких частых встреч. К тому же, судя по тому, как периодически на неё поглядывал сам Оэн, он тоже испытывал к госпоже Куинн нечто такое… непростое. В процессе общения им даже удалось завести несколько общих ритуалов, которые чуть позже обратились в привычку. Например, распитие чашки кофе по утрам и меланхоличное подглядывание на улицу из окон мастерской. В такие моменты они готовы были обсудить любую мелочь, какая только смела прийти им на ум. Оэн рассказывал Аманде сказки, Аманда же в ответ делилась с ним о сложностях полицейской службы, и в целом они были очень довольны обществом друг друга, особенно когда на их губах оставался приятный вкус утреннего кофе… В тот день Аманда твёрдой походкой направлялась в сторону мастерской, держа в обеих руках по одному стаканчику с большой порцией чёрного напитка. Следуя давно изученной привычке, девушка попыталась отпереть коленом дверь, но та не поддалась её силе, так как была заперта на ключ. Отвлёкшись от мыслей, Аманда с удивлением посмотрела на слегка запыленное стекло, на котором висела прямоугольная табличка с надписью «закрыто». Она озадаченно постучала ногтем по крышке с кофейным стаканчиком. В голове почему-то никак не укладывался такой простой факт, что мастерская была закрыта. Каждый раз рядом с этим простым фактом возникал такой же простой вопрос — а, собственно, какого чёрта?! Почему именно сейчас — в самый разгар рабочей недели — Оэна не было на месте? Эти вопросы вызывали в Аманде какой-то жуткий и нестерпимый зуд где-то в области спины. На самом деле в отсутствии мистера Грина не было совершенно ничего удивительного — все в Рэдкиле знали о том, что у Оэна был ребёнок, и этот самый ребёнок считался… как бы это сказать не устами сварливой бабки… не совсем жильцом. Маленький Шон болел, и болел очень часто и настолько сильно, что оставалось только поражаться — и как только у этого крохотного детёныша ещё сохранялись силы на борьбу за жизнь? Аманда мало знала об этом Шоне и, откровенно говоря, никогда не встречала его вживую. Если верить кружащим вокруг неё, будто вихрь, слухам, болезнь жила с мальчиком практически всю его осознанную жизнь. Его иммунитет как будто был кем-то проклят, но вот кем — никто не знал. И вот, она стояла перед запертой дверью и смотрела на крупную табличку «закрыто» затуманенным взором. А потом в её голове что-то щёлкнуло. Это можно было считать предчувствием или чем-то на него похожим. Может, даже давно забытым инстинктом… Но в итоге Аманда выбросила стаканчики с кофе в урну и быстро отправилась вверх по холму, всё стремительнее и стремительнее отдаляясь от Северной улицы. Только направлялась она не к своему посту, где должна была провести весь день, а к служебной машине своего наставника, которая стояла на обочине у перекрёстка. Сев на переднее кресло, женщина забрала ключи из верхней полочки, коротко взглянула на брелок с именем водителя — главного шерифа, и затем бесстрашно вонзила ключ в замочную скважину. В тот момент она даже думать не хотела о том, что поступает как-то плохо. Она вообще не чувствовала страха. Ею управляли холодная решимость и знание чего-то такого, чего на самом деле она ни черта не знала. В её голове жил чужой голос. Это он велел ей завести машину и отправиться в дом Гринов. И она подчинилась ему без какого-либо промедления. Даже не имея прав, водила она хорошо. Не зря же отец устраивал ей в студенчестве приватные уроки вождения. Она летела так быстро, что уже не видела за окном никаких пейзажей, а лишь сплошную полоску, поделённую на синее и травянисто-зелёное. И еще где-то внизу раздавался агрессивный вой мотора. Когда Аманда оказалась у дома Гринов, её предчувствие по поводу того, что случилось нечто ужасное, начало лишь усиливаться. На территории сапожника не было слышно ни шума радио, ни людских голосов, никаких признаков людской жизни в общем. Аманда с настороженным видом вошла во двор. Двор её тоже встретил подозрительной пустотой. А на крыльце виднелись знакомые мужские сапоги, в которых Оэн обычно собирался на работу. Зайдя на крыльцо, она постучалась. Стук от её кулака звучал как-то сжато, словно был заточен в невидимый пузырь. Аманда внимательно осмотрела крыльцо на наличие каких-либо не сильно громоздких вещей, под которыми обычно прятали запасные ключи, но не нашла ничего, кроме скамейки и рассыпанных инструментов, чуть тронутых ржавчиной. То, что никто из обитателей дома так и не удосужился отворить ей дверь, настораживало с каждой минутой всё сильнее и сильнее. Аманда стёрла с ладоней горячий пот и повернула ручку двери. Внутри дома было душно, и в воздухе стоял запах спёртости, точно внутри кто-то долго жил, но почему-то не считал нужным хотя бы изредка открывать окна для проветривания. В прихожей на секретере лежала чуть запыленная записка, в которой очень приятным почерком были написаны следующие слова: «Как и договаривались — беру отпуск на неделю. Пожалуйста, присматривайте за Шоном, давайте ему больше горячего и купайте его перед сном. Миссис Виджет». Аманда покрутила записку в руках, точно пытаясь распознать в этом кусочке бумаги еще какую-нибудь улику. Одно она поняла точно — всё это время за Шоном должен был ухаживать его отец, а не нанятая для таких вещей женщина. — Ау! Есть кто? — Аманда посмотрела на главную лестницу, на стене у которой висели картины с улыбчивыми людьми, бутафорское ружье с топором и несколько охотничьих трофеев, вроде чучела оленя и лисы. — Эй! Оэн, Шон! Вы дома? Комнаты ответили ей гробовым молчанием. Аманде было известно, что этот дом достался Оэну от его отца, а тому от его отца. То есть, эта обитель была той ещё завидной реликвией. Несмотря на то, что за столько лет это место очень часто подвергалось косметическому ремонту, от его высоких стен всё равно веяло старостью. Иногда возникало смутное ощущение, словно у этого дома был свой разум. Или… его некое подобие. Аманде даже хотелось обращаться к нему на «вы». Некоторые комнаты были заперты на ключ и, судя по слою пыли, что лежала на дверях тонким одеялом, не открывались они ещё со времён Тюдоров. Остальные комнаты наоборот выглядели просторно и даже слишком… роскошно для такого простого сапожника со средней зарплатой, как мистер Грин. Иногда Аманду это поражало до глубины души. Ведь ей от отца в наследство достался только пистолет, а от матери… ну, сама Аманда. Поэтому Аманда искренне не понимала, каково это — жить с таким большим наследством и не обрести характер жадного скряги. Немного походив по первому этажу и не найдя ничего интересного, Куинн направилась на второй этаж — там были расположены спальни. На последних ступенях она заметила грязные следы детских ног, которые крохотным пунктиром вели к длинному, тёмному коридору с обоями цвета спелой вишни. Пунктир привел Аманду к детской спальне, белая дверь которой была приоткрыта ровно на ладонь, и из её отверстия тонким лучом вытекал дневной свет. — Шон? — спросила молодая полицейская, толкнув дверь плечом. — Ты тут? Подтянув острые колени к подбородку, мальчик сидел на кровати, и взгляд его больших стеклянных глаз был направлен в угол, где не было ничего, кроме свежей паутины. Рыжие волосы торчали крупными клоками, кожа была белой, как ранний снег, нижняя губа дрожала. — Шон! Какое облегчение! Я уж думала, что в доме никого нет, — Аманда присела на край кровати взяла лицо мальчика в свои ладони. — С тобой всё хорошо? Где твой отец? Шон молчал, продолжая смотреть куда-то сквозь Куинн. — Послушай, — не теряла надежды Аманда. — Я видела внизу записку… Как я поняла, твоя няня взяла на некоторое время отгул. Значит, вы с папой должны были остаться вдвоем, так? Ты можешь сказать, где он? Где папа? — Его забрали, — приглушенно ответил мальчик. — Ясно… а ты скажешь мне, кто его забрал? Мальчик медленно разлепил покрытые белой пленкой губы и тихо произнёс: — Фея.***
Полицейские машины оккупировали дом Гринов всего за полчаса. Над землёй тонкой и серой завесой проплывала пыль. Начальник Аманды Куинн расхаживал по заднему двору, буравя задумчивым взором алую крышу сарая. Стараясь не задевать кусты, двое санитаров аккуратно выносили скрытое в чёрном глянцевом пакете тело. Несмотря на звуки сирены и хруст травы под ногами людей в форме, в воздухе стояло очень напряжённое молчание. — Несчастный случай, — в итоге выдавил из себя начальник, вынул из кармана пачку сигарет и выкурил одну. От него за версту пахло застарелым потом. — Да. Уверен. На это указывает абсолютно всё, даже место смерти. — А как же борозды на полу? — возразила Куинн. — Они выглядят свежими. — И что? — тут же ощетинился мужчина. — Ну, борозды на полу, и дальше что? Врачи диагностировали у Грина инфаркт, и знаешь, что я по этому поводу думаю? — он яростно затянулся. — Я думаю, что у него разболелось сердце во время работы. Сама понимаешь — большая нагрузка, аномальная жара за последнюю неделю, да ещё сын, за которым всегда нужен глаз да глаз. Тело не выдержало такого давления и в конечном итоге дало сбой. Возможно, он сильно мучился, прежде чем окончательно испустить дух, — докончил шериф. — Хватался за сердце, сучил ногами, пока лежал на полу и умирал. Может, потому-то борозды на полу и остались. Но Аманда не была согласна со своим боссом. — А как же кровавые мозоли на его ногах, сэр? Не думаете же вы, что они возникли от того, что Оэн… Мистер Грин слишком яро дёргал ногами в предсмертных муках? — Ты что, строишь из себя детектива, Куинн? — буркнул на неё шеф. — Стоит ли мне напомнить о том, что ты угнала мою машину? За такую дерзость я вообще обязан лишить тебя значка! Аманда моментально зардела. Она очень хотела избежать этого разговора, особенно сейчас. В нескольких метрах от неё санитары небрежно загружали носилки с телом, которое принадлежало ее возлюбленному, а она должна была отчитываться за какой-то угон… Эта ситуация была похожа на чёрную шутку, от которой не то хотелось истерично смеяться, не то рыдать, пока глаза не устанут. — Я… Простите меня, сэр, — Аманда уставилась на свои ботинки. В горле скопился горький ком. — Так… получилось. — Так получилось, — лениво передразнил её шериф. — Я одного не могу понять — как ты догадалась о том, что в доме Гринов случилось несчастье? Тебе кто-то дал наводку? — Шестое чувство, сэр, — тихо ответила Аманда. — То есть, ты просто шла по улице, и тебя вдруг осенила мысль — «а съезжу-ка я на чужой тачке до дома Гринов», так? — Практически, сэр. — Ты сумасшедшая дура. Аманда ответила глухим всхлипом. У неё начала болеть голова, и она хотела только одного — обрести покой. Бросить всё, уйти домой, запереться в спальне, упасть в кровать и свернуться там комочком. Лишь бы проклятый день завершился. И чтобы не было никакого Оэна Грина, никакого Шона, никакого кофе по утрам… Шериф выстрелил докуренной сигаретой в скошенную траву и растоптал окурок ботинком. Он изо всех сил старался делать вид, что не замечает слёз своей напарницы. — Пошли уже. Дело можно закрыть, осталась лишь пара формальностей: заполнить нужные документы и… — он вдруг осёкся, посмотрев на одну из полицейских машин, в которой была настежь открыта задняя дверь. Будучи отныне круглым сиротой, Шон Грин, тем не менее, выглядел достаточно бодро… для того же самого сироты. Разумеется, он не улыбался, но и не плакал. Он был просто… никаким. Подавленным, притихшим маленьким ребенком, чье пёстрое детское воображение не способно было представить себе дальнейшую жизнь без любимого отца. Кутаясь в тонкий плед, он пристально вглядывался в свои ноги. — Не похож он на больного, — пробормотала Аманда. — Возможно, он и не болен, — пожал плечами шериф. — Опять наши старухи во дворе напустили кучу глупых сплетен. Так и знал, что им нельзя верить! — И что нам теперь с ним делать, сэр? — Повезём в участок. Пущай посидит там немного, пока мы не решим, куда его девать.***
Давно в полиции не было так шумно и людно. Стражи закона только и делали, что сновали по коридору, неся в руках какие-то документы. Естественно, ни для кого, даже для Шона, не было секретом, что на языке у всего участка вертелась лишь одна тема. И о ней говорить позволялось шёпотом, едва размыкая губы. В Рэдкиле не любили смерть. Особенно если она случалась с кем-то, кому ещё суждено было прожить много лет. Шон старался не обращать внимание на косые взгляды, хотя это было очень сложное испытание. Стискивая в руках старый и помятый журнал со знаменитыми звездами Ирландии, он изо всех сил пытался вглядеться в цветастые картинки и не видеть в них то, что видели его глаза минувшей ночью. Но затем он почувствовал под боком движение и нехотя отвлёкся от журнала. К нему подсела Аманда Куинн — розовощёкая молодая особа с глазами цвета спелой черешни. — Привет, — Аманда постаралась улыбнуться, но её улыбка была пронизана тоской. — Ты как? Держишься? Шон не знал, что на это ответить, поэтому просто пожал плечами. К слову, пожимание плечами обладало удивительной способностью отвечать на любые вопросы, даже на неуместные. — Надеюсь, наш грозный шериф тебя не обижал? Шон снова пожал плечами. — Я помню, что ты сказал мне тогда, — не умолкала Куинн. — Я… Понимаю, то, что, скорее всего, ты видел в сарае, выглядело ужасно, но ведь ты не думаешь, что твоего отца действительно могла забрать… фея. Шон резко захлопнул журнал и опустил его на стеклянный столик. — Почему нет? — спросил он серьёзно. — Я сказал правду. — Что твоего папу забрала фея, — уточнила Куинн. — Но ведь ты сам видел тело… Вернее, его… — Ничего страшного, — вдруг утешил её мальчик. — Я понял, что вы хотите сказать, мисс. — Правда? — Ага. Я же не сумасшедший, — продолжил Шон. — Я понимаю, что для вас всё это смотрится нереально. Но ничего не могу поделать… Я видел это! Я видел, как фея вручила ему в руки обувь. — Обувь? — Да. Она велела надеть её и начать танцевать. Она хотела наказать его! Аманда долго смотрела на его детский профиль, пытаясь отыскать в этом отрешённом взгляде ту самую лазейку, за которой крылась суровая и беспощадная реальность. С одной стороны ей не хотелось продолжать этот допрос, её тошнило от одной лишь мысли о подробностях смерти Оэна, и она понимала, что для ребёнка это была трагедия, равная Армагеддону. Но на другой стороне сидела её вторая половинка — хладнокровная, бессердечная Аманда, слепо бредущая по страницам большого и пыльного томика законов. Вторая Аманда не видела ничего плохого в том, чтобы продолжить задавать Шону неудобные вопросы, так как в её понимании они таковыми не являлись. Она не знала, что её небрежные слова могли кого-то серьёзно ранить, она лишь действовала строго по плану. И если бы этот план трактовал ей наступить Шону на горло, она бы сделала это, не моргнув и глазом. — Ты ведь знаешь, — сказала она, положив на руку мальчика свою большую и горячую ладонь, — что это всё не может быть правдой. Фей и гоблинов просто не… — Не существует? — Шон отмахнулся от её руки и попытался избавиться от слёз, которые появились в его глазах. Аманда была в растерянности. — Прости. — Не стоит, — сипло отозвался мальчик. — Вы в этом не виноваты. Вы же взрослая. Взрослые никогда не стремятся понять таких, как я. Они верят лишь в свою дурацкую технику и в гороскопы, — он важно скрестил руки на груди. — Мне не нужна ваша поддержка. Можете даже считать меня сумасшедшим, если хотите. — Но ты не сумасшедший. — Шон Грин? — в коридоре появился начальник полиции. Держа в руках зелёную папку, набитую документами, он прошагал усталой и хромой походкой до стульчика, на котором сидел мальчик, и остановился прямо напротив него. — В соседнем графстве живет твоя тётя. Ты знаешь Виолетту Скарлетт? Она сестра твоей покой… твоей мамы. — Нет. Не знаю такой, — пожал плечами Шон. Но мужчина не обратил внимание на его ответ. — Мы связались с ней и объяснили ситуацию. Она готова забрать тебя в свой дом. — Вы уверены, сэр, что это хорошая идея? — резко вмешалась в разговор Аманда. Однако стоило шефу сурово посмотреть на неё, как её уверенность тут же спала. — По мне, так лучшая, — сухо сказал он. — Если не мисс Скарлетт, то мальчика будет ждать приют. Не знаю, как ты, но лично мне противен такой вариант. Эй, парень! — жизнерадостно обратился он к Шону. — Собирайся, поедем, познакомимся с твоей тётей. — Сейчас? — искренне удивился мальчик. — Дорога слишком долгая, так что лучше ехать сейчас, пока засветло. Аманда не успела ничего возразить, а Шон уже быстро семенил за её тучным и старым боссом, точно утёнок, ступающий по пятам матери. Она хотела окликнуть его, но не смогла произнести даже звука. Ей оставалось лишь с горечью наблюдать за крохотной фигуркой ребёнка, которая неспешно таяла в солнечном свете дверного проёма. Однако Шон вдруг остановился, ухватился тонкими и неуклюжими пальцами за позолоченную ручку двери и робко посмотрел назад. Лишь на короткое мгновение Аманде удалось увидеть в его больших зелёных глазах что-то такое необычное, от чего на затылке живо зашевелились волосы. Ей показалось, что она сумела окунуться в огромный лесной мир, в котором царствовали холод и звериная жестокость. И за этим лесным покрывало таилось что-то ещё — оно было большим, молчаливым, жутким, но внимательным, умным и злым. Оно наблюдало за Амандой из-под тени пышных кустов. Не выдержав столь откровенно пристального взгляда, Куинн отвернулась первой. Она не хотела, чтобы мальчик видел её слёзы.***
Вдали от полицейского участка, где ещё несколько часов не смолкали сирены, а у крыльца слонялись журналисты в лице пары-тройки людей неопределенных возрастов, на опушке леса сидела фея. Прижав колени к своей крохотной груди, она старательно заучивала комбинацию на вырезанной белоснежной флейте. Время неустанно текло, а музыка всё не получалась. Из отверстия флейты раздавалась лишь отвратительная фальшь. Разозлившись, она швырнула инструмент на землю, и тот шустро затерялся меж цветов и зелёной густой травы. Словно по щелчку пальцев, перед ней материализовался Лепрекон. — Вы не хотели его смерти, госпожа, — виновато произнес он, сняв с лохматой головы травянистую шляпку. — Это не ваша вина, не корите себя напрасно. — Я и не корю, — фыркнула фейри. — Мне просто немножечко… скучно, поэтому я и сержусь. Вместо того чтобы сыпать пустыми советами, мог бы развлечь меня, Липок. — Что же мне сделать? — растерялся сид. — Станцевать? Фея тут же изменилась в лице. — Нет уж. Давай придумаем что-то… Что-то ещё. Неужели в этом лесу нет больше никаких интересных вещей, кроме танцев?! — Есть! Конечно, есть, — торопливо закашлялся Лепрекон. — Да вот только за тысячи лет мы изучили все эти ваши вещи, как говорят люди, вдоль и поперёк. — Ну и славно, — махнула рукой фейри. — В таком случае, перехотела я развлекаться. Теперь хочу побыть одной. Окажешь мне такую услугу? — обратилась она к сиду. Зная свою хозяйку, Липок поспешил скрыться с её глаз, пока её странная меланхолия не сменилась гневом. И вскоре фея снова осталась одна восседать на высоком зелёном холме и любоваться розовым небом, в котором поблёскивали, точно стеклянные осколки, первые звезды. Впереди её ожидала очередная холодная и безмолвная ночь, а за нею близился новый день. Фея поспешила смахнуть с лица горячую влагу, сделав вид, что это были простые капельки расы. Как и многие сиды, она не верила в то, что была способна испытывать какие-либо чувства. Она опустила взор на свои новые туфельки, и на её губах выросла горькая ухмылка. Её новые туфельки были совершенны.***
На протяжении многих лет дом Гринов пустовал и постепенно терял свою былую красоту. После череды дождей и морозов крыша почернела, сгнила, и кое-где появились дыры. По пустующим комнатам, украшенным серой пылью и старой паутиной, беззаботно сновали мыши, на чердаке дремали птицы, а трава на заднем дворе успела за несколько сезонов вырасти, дотянувшись до оконной рамы. Никому не было дела до этого одинокого заросшего дома. Машины проезжали мимо него, не останавливаясь. Некоторые люди совершенно искренне полагали, что над тем местом лежало очень страшное проклятие. Даже дети побаивались забираться туда. Но затем, спустя девять лет глубокой тишины на большой дороге появился хозяин забытого дома. Сжав в руке один-единственный чемодан из клетчатой ткани, молодой человек прошёл через погнутую калитку и остановился на заросшей сорняками тропинке, чтобы получше разглядеть своё несчастное наследие. Горестно было наблюдать за тем, что сталось с этим уютным местом. Но его хозяин не мог ничего с этим поделать — все эти годы по решению суда он жил в доме у своей тетки, которая, к слову, была очень непростым человеком. От её вредного характера и излишне переменчивого настроения многим хотелось лезть от безысходности на стену и молить о пощаде. Эта женщина была невероятно безобразна, чрезмерно набожна и попросту нелюдима. Вещи, которые она не переносила на дух, можно было перечислять часами. Странно, что она вообще согласилась взять племянника под своё крыло… Тем не менее, та жизнь осталась далеко в прошлом. Ненавистная школа с ненавистными учителями и менее нелюбимыми сверстниками была закончена практически с отличием, тётка скончалась от рака, всех знакомых утянуло в Америку на заработки, словно в один миг смыло водой, а он…. он вернулся в Рэдкил. Зачем вернулся? Да пёс его знает. В мире есть вещи, на которых априори не существует ответа. — Эй, привет! Ты же Шон? Шон Грин? Шон резко обернулся, как будто его застали с поличным. За забором ему приветливо улыбалась голова в полосатой панаме. — Если ты действительно тот самый Шон, то я тебя знаю, — сказала она. — Мы с тобой хорошо дружили в детстве. Я Роджер Доннели. — А… Роджер, — подойдя к гостю поближе, Шон протянул ему руку. — Т-точно. Привет, Роджер. Как дела? — Отлично, — пожал плечами молодой человек. А сам продолжил ехидно улыбаться, сжимая в зубах тонкий колосок. — Сколько лет, сколько зим! Уж не думал, что когда-нибудь тебя снова увижу. Решил вернуться в дом своего отца? Или же снести к чертям эту гнилую развалюху? — Скорее уж первое, — покачал головой Шон. — Эту развалюху я сносить не собираюсь. К тому же, в ней не так уж и много изъянов… Роджер весело засмеялся, словно в словах Шона действительно было что-то смешное. На самом деле, парень немного волновался. Он помнил Шона ещё маленьким сопливым ребёнком с копной рыжих волос и россыпью веснушек на розоватом лице. Сейчас же перед ним стоял совершенно другой человек — вроде бы такой же рыжий, лохматый, зеленоглазый… Но другой. — Если что, — сказал он, нарушив возникшее между ними неловкое молчание. — Я могу помочь в ремонте. Я…это… кое-что знаю в строительстве. Несколько секунд во взгляде Грина виднелось замешательство, но чуть позже он одарил Роджера широкой и искренней улыбкой. — Спасибо! Спасибо большое! Тогда Роджер смело пересёк древнюю калитку, продолжая неустанно наблюдать за своим старым и, казалось, давно позабытым другом. На самом деле, он ожидал увидеть забитого жизнью недоросля, ведь именно таким его и воображали подростки, когда делились друг с дружкой историей о таинственной смерти Оэна Грина. Особо жестокие дети очень уверенно твердили о том, что это Шон был причастен к убийству своего отца. Что якобы он взял в сарае вилы и заколол родителя ими, когда тот был занят работой. Кто-то свято утверждал, что Шона увезли в психиатрическую лечебницу, кто-то доказывал, что его забрали в детский дом, но в любом случае все эти слухи вызывали лишь горьковатое послевкусие, как после проглоченного незрелого фрукта. Когда Роджеру довелось увидеть Шона и окончательно убедиться в том, что на юноше не было смирительной рубашки и никаких шурупов на лице, как у монстра Франкенштейна, он почувствовал на душе облегчение, словно только что перед ним решился один из главных мучительных вопросов в его жизни. Минули недели, и ребята уже стояли на новой отстроенной веранде и наслаждались холодным пивом. В воздухе ощущались запахи краски и свежего дерева, а на траве возле белых ступенек лежали ящики с инструментами и мешки с гипсом. Роджер не умолкал ни на секунду. Он считал своей обязанностью поведать старому другу о переменах в городе, и, как оказалось, этих перемен было предостаточно. Он рассказал о новом строгом шерифе, при котором малейшие зачатки разбоя тут же были сведены к нулю, и о выборах мэра, в которых в очередной раз победил мистер Даффи, и о людях, которые покинули город и отправились на заработки в крупные города по типу Дублина… В общем, всё, что приходило ему на ум, он тут же с охотой озвучивал вслух. Шон слушал его с неподдельным интересом, хотя порою в его взгляде проскальзывала слабая, почти призрачная отрешённость. Рука, что держала запотевшую бутылку, иногда замирала над перилами, и юноша смотрел на неё, как на чужую. Наверное, ему очень непросто давалась эта правда — он снова был дома. Дом, в котором жил и погиб его отец. В самом Рэдкиле он бывал пару раз, и то лишь потому, что хотел купить там стройматериалы. Люди осторожно обходили его стороной и активно перешёптывались, когда думали, что он этого не видит. Давно затихшие слухи о Шоне Грине стали снова постепенно вскипать над городом, словно большая и хмурая туча. Из всех людей только к Роджеру Шон испытывал некое подобие привязанности, ибо в отличие от остальных, Роджер не смеялся над ним и не затевал за спиной сплетни, а наоборот — активно поддерживал гостя и помогал ему в починке отчего дома. И всё же было видно, что причиной его рвения являлось любопытство. Роджер любил задавать вопросы, но в силу своей застенчивости или выученным правильным манерам, делал это не так часто, словно боялся ими спугнуть своего старого друга. Для начала он долго задабривал Шона весёлыми историями или родительской выпечкой, а уже затем, спустя не скорое время, в ход пошли расспросы. — Скажи честно, — сказал Роджер, отпивая из своей бутылки. — Зачем ты сюда вернулся? Прости, конечно, за мою прямолинейность, просто Рэдкил — это не тот город, куда хотелось бы приехать и пустить свои корни. Особенно если ты молодой парень с амбициями. К его счастью, Шон не обиделся на вопрос. Он задумчиво покусал губу, а уже затем решился дать ответ. — Честно? Не знаю, — в итоге пожал он плечами. — Рэдкил почему-то притягивает меня, как магнит. К тому же, я ведь провёл здесь свое детство, не так ли? Было бы неправильно не приехать сюда хотя бы ради интереса. — Но вот ты приехал и утолил свой интерес. И что собираешься делать дальше? — Если отцовская мастерская стоит на том же месте, то… продолжу семейный бизнес. — Сапожником станешь, значит. Шон с улыбкой развёл руками, словно говоря этим жестом, что в его намерениях нет подводных камней. И Роджер ему поверил. Он совершенно не чувствовал в Шоне враждебности, уж слишком честными были глаза у этого парня. — Ну, ладно, — сказал он. — Сапожник, так сапожник, почему бы и нет? К тому же, у нас в городе и правда нет ни одного нормального сапожника. Как только умер… вернее, закрылась мастерская Грина, в город начали приезжать всякие сомнительные личности и предлагать свои услуги по ремонту обуви. Сдирали они с нас, конечно, три шкуры, да и результат их работы выглядел сомнительно. Зато теперь у нас будет свой — персональный — сапожник! Это ли не счастье? — Вполне, — Шон хлебнул немного пива и протёр губы рукавом. — Слушай, а… а можно нескромный вопрос? — Спрашивай. — А почему люди на меня так пялятся? Словно я какой-то марсианин. Роджер тяжело вздохнул и положил локти на перила беседки. — Не переживай по этому поводу. Скоро им это надоест. — Но… почему они так смотрят? — А чего ты от них хочешь? Они всю жизнь живут в этом городе и другой жизни не знают. Когда же в их крохотный мир вторгается кто-то инородный, который, к тому же, связан с одной давней неприятной историей, они не могут на это не отреагировать. Это как кинуть камень в окно жилого дома. — Звучит паршиво, — поморщился Шон. — А ты, выходит, не такой? — Да такой же! Я же пришёл к тебе из банального интереса, забыл? Прямо удержаться не мог! — Так ты тоже относишься ко мне… — Нет-нет! Обо мне не беспокойся. Я дружил с тобой в детстве, и я… как бы я всегда знал, что ты нормальный парень, — Роджер глубоко вздохнул. Видно, ему совсем не просто давались сантименты. — А что по поводу горожан: ты… это… просто постарайся не обращать на это внимание, хорошо? Рано или поздно их утомят сплетни, и они привыкнут к тебе. Ведь, если так подумать, — продолжил он, почесав кончик носа. — Такова наша людская природа: либо уничтожить то, что грозит нашему покою, либо смириться и привыкнуть к неизбежным переменам.***
Эти слова всплыли в памяти Роджера, когда он сидел на белоснежном стуле с высокой спинкой и пристально наблюдал за телом, что, будучи забинтованным в несколько слоев чистой марли, лежало в постели и практически не подавало признаков жизни. Проводки, которые тонкими цветными нитями сползали с забинтованных рук, кончались у большого аппарата жизнеобеспечения, где на черном экране острыми зигзагами вырисовывался ровный зелёный пульс. Больничная палата выглядела очень чисто и уютно, особенно, по меркам городов с маленькой плотностью населения. Возле большой кровати виднелась небольшая светлая тумбочка с тремя пустыми полками, а напротив кровати на стене висело овальное зеркало, обрамленное тяжелой бронзовой рамой. Когда Роджеру надоедало сидеть на месте и считать точки на линолеуме, он вставал возле зеркала и подолгу смотрел на себя, тщательно изучая каждую клеточку своего бледного и худого лица. Секунды обращались в минуты. Минуты обращались в часы. Сцепив пальцы в замок, Роджер наблюдал за телом и размышлял над тем, что видели его глаза, когда с Шоном случилось… что-то. Вот именно — Роджер не мог даже себе самому объяснить, что именно тогда произошло. Зелёный огонь, возникший на лице его друга? Звучало как бред. Даже когда об этом огне уверенно говорила шериф Куинн, этот бред оставался бредом. Сначала Шериф бегала за врачами и умоляла их поверить в эту историю, но никто из персонала ей не верил: некоторые открыто фыркали над её показаниями, а кто-то просто непонимающе разводил руками. Мол, зелёный огонь, серьёзно? Мы понятия не имеем, к какой болезни можно отнести этот симптом. Вскоре после беседы с главврачом она ушла, и медперсонал наконец вздохнул с облегчением. А Роджер остался сидеть у постели друга и терпеливо ожидать его выздоровления. Положив подбородок на костяшки пальцев, он хрипло спросил у пустоты, что стелилась в палате незримым покрывалом: — Во что же ты вляпался, дружище? Но ответа не услышал.