— Да я, как раз, здесь только из-за них, — прошипел Лихнис, вновь приближаясь к Гермионе, на что она непроизвольно стала отступать. Хотелось подбежать к сумочке, и схватить волшебную палочку, чтобы было спокойнее. Правда, блондин же безоружен. — Думаю, мне стоит отобрать их у тебя, потому что ты не справляешься со своими прямыми обязанностями. Им не место в этой помойке, куда ты их с лёгкой руки поместила. Ты ужасная мать. Гораздо более ужасная, чем я отец.
В этот момент во всём доме ярко вспыхнул свет, и все лампочки от перегрузки лопнули, орошая всё кругом брызгами стёкол. Гермиона в панике прижала руки ко рту. Она не могла со всей ответственностью сказать, чей это был выброс магии — её или его, но это определённо было не просто так. В придачу ко всему в дверях стояли её маленькие дочурки, и в ужасе смотрели на них.
Похоже, она и, правда, самая ужасная мать на свете. Не зря же её предупреждали. И ведь почти всё оказалось правдой. Кроме ненависти. Она никогда не испытывала этого чувства по отношению к девочкам. Раздражение возможно. Даже порой, крайне редко, гнев. Но только не ненависть. Она никогда не смогла бы бросить или предать своих малюток. Но сейчас она понимала со всей отчётливостью, что этот мерзкий хорёк, Малфой, был прав. Она вела себя неподобающе. И всё же… И всё же!
— Ты не можешь этого знать, — подходя к мужчине вплотную, почти прошипела Гермиона. — Моим дочерям всегда приходилось полагаться только на их мать. И больше ни на кого. — И она отвернулась от него, надевая на лицо самую лучезарную из своих улыбок. — Девочки всё хорошо. Не стоит волноваться, мои котяточки. Мы просто не поняли друг друга, но теперь всё просто замечательно. Правда ведь, дорогой?
— Конечно, дорогая, — натянуто улыбнулся Лихнис, отлично замечая, с каким холодным предупреждением смотрит на него его супруга. Этим взглядом, пожалуй, можно было бы даже убить, если бы подобное было возможно. Но он прекрасно понимал, что решать проблемы на глазах детей — это не выход. Поэтому закусил удила и стерпел, чувствуя при этом, что раздражение и некоторый гнев никак не желают его отпускать. Ну, не должна любящая супруга так себя вести. Не должна так плеваться ядом, так злобно сверкать убивающим взглядом, так яро его ненавидеть. Вот оно! Она его ненавидела. Это было заметно по всем фронтам. Тогда почему же она его до сих пор терпит? Зачем признала его? Привела в дом к детям, которые, похоже, тоже не испытывали сильной привязанности к нему. Всё это было странно. И сколько бы Маунс не думал об этом, ни одна адекватная мысль не приходила ему в голову. Единственное до чего в таком состоянии он смог додуматься, так это о том, что он обязательно добьётся ответов от своей драгоценной жены, как бы она не препиралась.
Гермиона глубоко вздохнула, продолжая искусственно улыбаться, надеясь, что дочери не смогут этого распознать из-за своего малого возраста. Она не могла подвергать их стрессу, особенно если учесть, что сама поставила их в эти немыслимые условия. Единственное, о чём она сейчас жалела, так это о том, что поступила столь опрометчиво, введя в их жизнь Малфоя. Как говорится, горбатого только могила исправит. Это касалось и его. Ничто не может поколебать его заносчивость, наглость, и просто невыносимое ехидство, которое он всегда и везде обличал в хамоватые высказывания. Хотя, возможно, он на подсознательном уровне знал, кто она, чувствовал. Потому так и вёл себя с ней, будучи твёрдо уверен, что так и надо.
Молодая женщина проследила, как недоверчиво посмотрели на них девочки, как задрожала губа у чувствительной Айрис, как нахмурилась Розалия, и как покачала головой Виолетта. Они, конечно же, ни за что не поверили ей, и это огорчило и задело Гермиону. Она почувствовала себя предательницей, потому что это самое последнее, разочаровать своих детей. Да и вообще разочаровывать кого-либо женщина не любила, не будь она Гермионой Грейнджер. В этот момент ей хотелось развернуться к этому мерзкому слизеринцу и высказать всё накопившееся, припомнив все школьные унижения. Рассказать ему правду и отправить в его грёбаное аристократическое магическое общество. Ему тут не место, как и ей там. Разве не он сам говорил ей об этом всегда. Так, что пускай наслаждается своим триумфом, а ей её нервы дороже, как и спокойствие драгоценных деток. И пусть мести не получилось, но она и не умела никогда мстить. Тем более эта её глупая вера во всех и каждого, что исправиться может любой, даже самый отъявленный, не могла принести ей сейчас удовлетворения. Женщина видела, что всё не так, как она себе разрисовала — ничто не сможет изменить снобское воспитание, которому был подвержен Драко Малфой с самого рождения.
— Мал… Маунс, — быстро поправилась Гермиона, хоть и собиралась рассказать правду. — Тебе нечего здесь делать, ты прав. — Голос её звучал отчуждённо и очень устало. Да она и чувствовала себя смертельно уставшей и совершенно разбитой. — Это не то место, где тебе рады. И не то, где ты бы хотел жить…
— Что ты этим хочешь сказать? — нахмурился молодой мужчина, хватая её за локоть и уводя из узкого коридорчика, подальше от любопытных ушей трёх кудрявых девчонок. — Ты меня выгоняешь? — Глаза его сверкнули чем-то таким, что напугало бывшую гриффиндорку. К тому же длинные пальцы лже-супруга крепко стискивали теперь уже оба её локтя, удерживая лицом к себе. Она почти задрожала, но тут же взяла себя в руки.
— Нет, ты не так понял… — начала она было, но мужчина грубо тряхнул её, заставив замолчать.
— Послушай меня внимательно, — прищурив глаза, тихо проговорил он. — Ты не сможешь избавиться от меня, как бы ты того не хотела, потому что я не собираюсь бросать своих детей. Никогда не брошу, ты слышишь меня. — Голос его был полон презрения, но Гермиона не замечала этого, глядя в его льдистые глаза своими, широко раскрытыми. Она поняла из всего сказанного только то, что её девочки всегда будут под присмотром Малфоя, что даже в таком состоянии и при таких неоднозначных обстоятельствах он не бросит их на произвол судьбы. Это были самые трогательные слова, которые она когда-либо слышала. Глаза её увлажнились и она, сама того не понимая, прижалась к своему бывшему врагу, пряча лицо у того на груди. Она даже забыла о том, что только что хотела рассказать ему всю правду. Нет. Она ничего ему не скажет. Её маленькие дочки должны иметь отца, а Малфой подходил на эту роль, как никто другой, как бы это ни было парадоксально.
Лихнис растерялся. Не этого он ожидал. Почему-то в его голове красочно был нарисован образ возмущённой женщины, которая попыталась бы вырваться из его рук, стала бы яростно доказывать правоту своих действий, выставляя его не в лучшем свете. Это каким-то немыслимым образом подходило его супруге. И он был уверен, что когда-то такое случалось. А значит, подобные споры бывали у них и в прошлом. Значит всё-таки они, в самом деле, муж и жена, пусть и не очень счастливые. И всё же такая вот Гермиона заставляла его чувствовать себя не в своей тарелке. Маунс всё так же держал её за руки перед собой, но уже не так сильно стискивал пальцы. Он чувствовал её горячее дыхание, которым она обжигала его грудь даже через рубашку и этот дурацкий бордовый свитер. Неправильность ситуации заставила его оттолкнуть молодую женщину от себя и поспешно отвернуться. Молодой мужчина и сам не понимал, зачем так сделал, но только был уверен, что так надо.
— Это, надо понимать, значит, что мне не придётся сейчас спешно искать себе ночлег? — резко заметил он, складывая руки на груди, из-за того, что не знал куда их деть, потому что те всё ещё хранили на себе ощущения от прикосновений к жене. К тому же он совершенно не понимал, почему так ведёт себя, будто малолетний пацан, которому нравится девочка, но он из раза в раз продолжает ей грубить и обидно отзываться. Может то защитная реакция? Но на что?
— Нет… ох… Да… — тряхнув головой, промямлила Гермиона, и тут же себя отругала за это. Она не должна была оставлять всё, как есть, но не могла найти правильных слов. Она покусала нижнюю губу, одновременно сжимая и разжимая похолодевшие пальцы рук. Сделав несколько глубоких вдохов, ей всё-таки удалось взять себя в руки, и она даже взглянула на своего названного мужа твёрдым взглядом. Почти таким же, каким всегда смотрела на него в школе. — Я не прогоняла тебя. — Сказала она спокойно, насколько это было возможно при учёте её пошатнувшихся нервов. — Просто я подумала, что тебе будет лучше без нас. Так же, как и раньше… — Она снова глубоко вздохнула, делая один неуверенный шаг к Маунсу. — Прости, что я расчувствовалась, такого больше не повторится. Честно признаюсь, не ожидала, что мы с девочками тебе нужны.
— Ты, может, и нет… — вяло, словно нехотя, начал Лихнис, наслаждаясь замешательством на лице супруги, которое в тот же миг отразилось на нём. Забавно было наблюдать это, посему он и усмехнулся. — Я говорил о своих дочерях. Мне почему-то кажется, что во мне заложено моими родителями то, что я ни при каких обстоятельствах не оставил бы свою плоть и кровь где бы то ни было.
Гермиона побледнела, явственно ощутив настроение мужчины, стоящего перед ней. Она могла поклясться, что сейчас видит перед собой истинного сына своего отца. Ей в тот же миг стало не по себе. И, тем не менее, сейчас этот бывший слизеринец думал, что она его жена, а её малютки его дети. Значило ли это, что он теперь будет вести себя иначе? Она не могла ответить на этот вопрос, понимая лишь то, что ей от этого будет больше плюсов, чем минусов. Девочкам нужен был отец, и тот готов был им стать, хоть и вёл себя совсем безобразно. Но ведь всему можно научиться. Его, в конце концов, можно будет перевоспитать под себя. И этим она и займётся. А то, что ему до неё дела никакого нет, то так даже лучше. Притязаний к нему она не имела.
Молодая женщина глубоко уверовала, что ей не нужен ни один мужчина на этом свете, потому как она чувствовала по отношению к ним лишь отвращение и раздражение. Впрочем, она никогда и не пыталась ни с кем сблизиться, целиком и полностью посвятив себя воспитанию любимых дочурок. Кроме того времени на что-либо, или кого-либо кроме них у неё просто не было. С ними было очень непросто. И с годами это мало изменялось, хоть, казалось бы, ухода за ними теперь требовалось в разы меньше, нежели, когда они только появились на свет.
— Ладно, — вздохнула Гермиона, проходя снова в коридор, чтобы скинуть с себя плащ и туфли. Она решила, что не будет спорить из-за того, что в общем-то не имело смысла.
Маунс не без удивления, которое, впрочем, удалось весьма искусно скрыть, заметил, что, не смотря на проливной дождь, и одежда и обувь супруги были сухими. Могло показаться, что это не она только что ввалилась в дверь, за которой было промозгло и грязно. Значило ли это, что жена добралась не на автобусе? Кроме того, если бы она приехала на нем, то, определённо, угваздалась бы в хлам в своих лёгких, совершенно не по погоде, туфлях, ведь путь от остановки до их жилища, что с большой натяжкой можно было назвать домом, был не близкий и лежал, через необъятных размеров жижу. Возможно ли такое, что её кто-то подвёз на машине, также как и его недавно? Или вполне осознанно его дражайшая супруга прибыла со своим знакомым? При этих мыслях, почему-то, тут же всплывал образ того очкастого брюнета, которому она за дверями прошлого их дома страстно признавалась в любви. Это, надо сказать, сильно задело Лихниса, ведь он не привык ни с кем делиться. И даже несмотря на то, что жена его не волнует, как женщина, она была и остаётся ею всё равно. К тому же этот вихрастый очкарик необъяснимо вызывал у Лихниса отторжение, будто они и впрямь знали когда-то друг друга, при этом активно враждовали или, как минимум недолюбливали.
— Кто привёз тебя? — холодно спросил он, когда Гермиона разобралась с уличной обувью и принялась за уборку битого стекла.
— Привёз? — нахмурилась та, и непонимающе взглянула на супруга. — Я сама приехала. — Она пожала плечами, снова возвращаясь к совку и венику, которые не брала в руки ну очень давно, если не сказать, никогда, по крайней мере со времён, ка сама была ещё ребёнком и жила с родителями. Но при новом жильце не по орудуешь волшебной палочкой, а так хотелось. Подумать только, как облегчалась жизнь, когда не приходилось после трудного дня гнуть спину ещё и дома. А сегодня, надо сказать, был весьма препаршивый денёк. И завтра, исходя из недавних событий, когда ей пришлось стремительно покинуть своё рабочее место, молодую женщину ждала изнурительная беседа с начальником. Хорошо, что, если тот просто обойдётся выговором и брызганием слюны. А то ведь может и уволить, что категорически не вписывалось в планы Гермионы, которой теперь приходилось кормить на одного человека больше. Да, пожалуй, ей нужно ещё раз пересмотреть свои расчёты на месяц, иначе они не дотянут до зарплаты.
— Что-то я не заметил у тебя новой машины, — ехидно проговорил Лихнис, стараясь не поднимать голоса, помня о близком присутствии своих дочерей, у которых он и без того не на хорошем счету. — Да и старая, как мне помнится, у нас отсутствует.
Женщина на миг замерла, а затем продолжила свои манипуляции с искрящейся стеклянной крошкой дальше. Но этого Маунсу хватило, он зацепился за это секундное замешательство, за это напряжение в спине его жены. Да, лица он не видел и не мог со всей точностью заявить, что что-то пошло не так, но он умел читать по жестам очень хорошо. А тот жест, что продемонстрировала его супруга, определённо говорил о том, что она что-то скрывает. Мужчина разозлился. Снова. Он и сам не понимал, как у его супруги только подобное получается. Он всегда считал себя уравновешенным человеком, пусть и не помнил ничего из своей прошлой жизни. Лихнис просто знал это. А Гермиона изощрённо выводила его из раза в раз.
— Я приехала на автобусе, — спокойно ответила меж тем она. И, если бы молодой мужчина не заметил лёгкого ступора вначале, то поверил бы ей. Ну и лгунья же она, выходит. Значило ли это, что она и раньше обманывала его? Почему-то Лихнис почувствовал себя преданным, и это ему ой как не понравилось.
— Не лги мне, — прошипел он, в мгновение ока, оказываясь возле Гермионы. — Ты больно уж чистенькая для поездки на автобусе. — Казалось, он выплюнул последнее слово, чем озадачил женщину, в голове которой забегали шальные мысли. Она не задумываясь аппарировала на крыльцо дома, торопясь забрать своих крошек, и этот пронырливый хитрец тут же на этом её и поймал. Она смутилась, чувствуя себя дурой — как она могла только так проколоться. Нужно было как-то выкручиваться, но женщина ничего не могла придумать, так как вообще у неё с фантазией было не очень-то радостно, к тому же она не любила врать. А именно во вранье её только что уличил муж.
— Что ты хочешь услышать? — вырвав локоть, за который тот успел схватиться, сказала она. — Я, в самом деле, приехала на автобусе. Не веришь, у меня и билет сохранился. — Она двинулась к встроенному шкафу, чтобы якобы из плаща достать билет, который планировала быстренько трансфигурировать из фантика от конфеты.
— Ты держишь меня за идиота? — огрызнулся мужчина, снова ухватывая жену за локоть и возвращая на прежнее место. — Ты была опять с этим очкариком? Как там его? Гэри?
— Гарри, — машинально поправила Гермиона, поняв, о ком говорит бывший слизеринец, но, не поняв, как бы это ни было парадоксально, к чему он ведёт.
— Да плевать! — взвился Лихнис, отчего лицо его посуровело, чем выделило и без того острые скулы и подбородок. — Хоть Барри. Скажи, ты была с ним? Это он тебя привёз? — Маунс отшвырнул от себя супругу, будто обжёгшись, и принялся расхаживать по гостиной. — Вот значит, где ты работаешь и кем. Шляешься по кабакам с брюнетиком? — Он всё распалялся, представляя себе, что мог с Гермионой делать этот тип, что так нахально усмехался ему, Лихнису, в лицо, когда он застукал их в объятиях друг друга. Это взбесило молодого мужчину до крайности. Он не мог с этим смириться. — Я запрещаю тебе с ним видеться! И чтобы ноги его здесь не было.
— Ма… Маунс ты спятил? — изумилась молодая женщина. — О чём ты говоришь? Какие кабаки? Зачем ты приплетаешь сюда Гарри? Он мой друг и во всём помогает мне, но работаю я не у него. Хотя, вполне могла бы, если бы не определённые обстоятельства. — Последние слова она сказала тихо, скорее для себя, потому что, в самом деле так думала порой.
— И что же это за обстоятельства? — ядовито прошипел Лихнис, неожиданно оказавшись очень близко к ней. Он был словно в агонии от необъяснимой ярости. — Не из-за меня ли тебе пришлось поменять свои планы? На что ты рассчитывала? Хотела перебраться к нему в постель?
— Ты бредишь, — хлопая глазами, сказала Гермиона и приложила ладонь ко лбу блондина. И, правда, тот просто горел. — Да у тебя жар!
— Нет у меня ничего, — отмахнулся раздражённо Маунс. Он продолжал прожигать супругу гневным взглядом, пытливо всматриваясь той в глаза. — Не меняй темы разговора.
— Я не меняю, — пожала плечами женщина, взяв, наконец, себя в руки. — Давай поговорим об этом позже. Тебе нужно принять лекарство, а иначе ты надолго сляжешь с простудой. А это чревато последствиями. В конце концов ты живёшь в доме с детьми, которые могут легко подхватить твою заразу. Да и девочки хотят есть.
Гермиона спокойно отошла от мужа, снова принявшись за уборку. В сегодняшнем споре последнее слово осталось за ней, хоть она прекрасно понимала, что этот въедливый человек определённо ещё вернётся к этой теме, особенно, если посмотреть на его лицо с явными признаками агрессивного негодования. Подобного в школьные годы она не видела, пожалуй, жизнь с ними пойдёт ему на пользу, и он станет более человечным, раз уже не может постоянно держать на лице неизменную маску холодности, которая всегда её бесила в нём больше всего.
***
Маунс торопливо взбирался на груду каких-то вещей. Их было неимоверно много. Казалось, конца и края им нет. Зачем он здесь? Да и где это здесь? Он не понимал, но чувствовал лишь то, что должен срочно взобраться, как можно выше. Именно это внутреннее чутьё вкупе с всепоглощающим страхом толкали его двигаться дальше. И он продолжал подтягиваться на торчащих ящиках сломанных тумбочек.
И всё же, для чего он это делает? Может, стоит прекратить это бессмысленное восхождение?
Молодой человек замер, едва удерживаясь на неровных выступах. Ужас, сбегает каплями пота по спине, хоть он и не понимает, чего ему стоит так бояться. Тем не менее, сердце колотится так, словно его вот-вот должны прикончить. Тогда блондин оглянулся назад, воззрившись туда, откуда так спешно удирало его тело.
Яркое пламя бушевало совсем близко. Оно ревело и фыркало, заполняя собой все проходы между точно такими же грудами хлама, на которой он едва удерживался. Паника охватила всё его существо. Лихнис был далеко не дураком, чтобы не сложить два да два. Если он не выберется из этого захламлённого помещения, то определённо сгорит заживо. И то, что он сейчас карабкается наверх, не спасёт его. Эти дряхлые вещи с лёгкостью вспыхнут, утаскивая за собой и его самого.
Маунса заколотило от обречённости своего положения. Он не знал, куда деваться, ведь огонь всё разгорался, пожирая всё большее пространство и не давая ни единого шанса на отступление. Что ему делать? Ждать своей скорой смерти? Это конец. Определённо конец его никчёмной жизни, в которой он ничего не успел ещё сделать. Мальчишка. Почти совсем ещё ребёнок.
Он обречённо взирал на то, как языки пламени подбираются к нему всё ближе. Какая безызвестная и глупая смерть. И что только могло привести его сюда? Зачем он оказался среди этой груды ненужных никому вещей? Ведь тут его не могло ждать ничего такого, за что стоило отдать свою жизнь? Он вообще не представлял себе, за что мог бы её отдать, тем более таким ужасным, просто кошмарным образом. Видимо такова его карма. Он всегда находился там, где не должен был, так же, как и сейчас. Он везде был лишь пешкой в чьей-то игре, как и сейчас. Стоит ли отрицать, что он тут не ради себя? И даже не ради своей семьи. Он тут по велению кого-то. Он не мог вспомнить кого, лихорадочно размышляя. Но и надо ли было вспоминать? Когда всё равно это уже ничего не исправит. Вот он, его конец. Пора умирать. Но как же не хочется. Ведь это, наверное, так больно. И страшно до колик в желудке, до ломоты во всём теле, до липких капель пота, что струйками спешили от ворота по позвоночнику. Хотелось кричать, но кто его услышит, когда так яростно и оглушающе громко ревёт адский огонь. По-другому и не скажешь. Он оказался в аду, даже ещё не окончив жизнь.
Огонь пожирал уже близлежащие вещи. Кажется, это был какой-то уродливый манекен, одетый в халат, а чуть поодаль от него коробка с ветхими книгами. Вот-вот они вспыхнут, погружаясь в полымя, а следом и он сам, Маунс, загорится свечою. Он уже ощущал жар и едкий запах гари. Ещё чуть-чуть. Дрожь охватила тело молодого человека, и он чуть не сорвался в разинутую пасть огненной гиены, с трудом вцепляясь в трухлявый ящик письменного стола. Хотя, честно признаться, так может было бы лучше, чем ждать и ждать своей кончины, практически заглядывая в глаза старухи с косой.
Самый близкий язык пламени коснулся его ботинка, чем вызвал непрекращающуюся дрожь. Захотелось закричать, позвать на помощь, да только вот помощи ждать было не откуда. Он был одинок. Так же как и всю его никчёмную жизнь, которой он радовался, но которая не приносила ему ничего, что могло бы заставить его хотеть спастись любой ценой.
***
— Лихнис, — громкий шёпот, и вместе с тем горячее дыхание у самой шеи, вырвали Маунса из липких лап кошмара. Он стремительно распахнул глаза, часто дыша, словно загнанный зверь. Перед глазами всё ещё не потухли отсветы алого пламени, воспроизводя недавние кадры из сна с пугающей ясностью.
— Что случилось? — проскрипел он, вглядываясь во встревоженное лицо супруги, которая стояла над ним, занавешивая его лицо каскадом пушистых волос. Она была завёрнута в простенький бордовый халат, из-под которого проглядывалась невыразительная ночная рубашка.
— Ты мне скажи, — отозвалась жена, выпрямляясь. Её дыхание больше не щекотало кожу Маунса и он, почему-то, слегка огорчился. Естественно, он списал это на то, что в её присутствии ужас перед тем пламенем, что лизало его тело во сне, отступал. — Это ты кричал во сне.
Он кричал? Ему казалось, что он не проронил ни слова, молча снося панические метания своей души. Но может это только в самом сне он не мог ничего произнести, тогда как в реальном времени всё было с точностью до наоборот. Молодому мужчине стало неуютно. Ещё не хватало, чтобы над ним потешались из-за того, что он вёл себя, как ребёнок, дрожа в страхе перед ночным кошмаром. И всё же происходящее было таким реальным, словно на самом деле происходило с ним. Однако если бы происходило, то он, пожалуй, сейчас не возлежал бы на жутко неудобном диване.
— Это всё этот дерьмовый диван, — пробурчал Лихнис. — Его внутренности впиваются мне в тело. Это адски больно.
Гермиона сокрушённо вздохнула, закатив глаза. Он не меняется. И как бы она не хотела признать обратное, всё было именно так — он не перерождался, по-прежнему оставаясь мерзким слизеринцем.
— А раньше тебе это нравилось, — съехидничала она, пряча руки в карманы длинного халата, в который она облачилась, выбегая из спальни на пронзительные стоны, словно крик о помощи, что издавал муженёк.
По правде говоря, она несколько испугалась, так как думала, что того всё-таки свалила простуда и он тут умирает. Всё было гораздо прозаичнее — ему всего-то снился страшный сон. Хотя она не могла не признать, что сон сну рознь. Порой её тоже мучили кошмары, терзая и выворачивая наизнанку. Потому-то сейчас, несмотря на свой кажущийся внешне безразличный вид, Гермиона пребывала в волнении. Она переживала за этого нахала, как бы ни хотела себе в этом отказать.
— Раз всё в порядке, то я пойду досыпать, а то некоторым надо ещё и на работу ходить.
Молодая женщина слышала, как Маунс едва слышно зарычал и слегка улыбнулась. Последнее слово снова осталось за ней. Да и доставать бывшего слизеринца оказалось весьма забавно. Надо будет как-нибудь над этим поработать, чтобы окончательно вывести его из себя. Как бы то ни было, что такое могло ему сниться, что он разметался, как в бреду, покрываясь испариной. И ведь он почти плакал и стонал. Тут явно что-то нечисто. Могло ли так получиться, что во сне воспоминания при нём? Тогда бы это всё объясняло — скорее всего, снились ему события прошедшей войны. Хотя, что уж с ним такого случалось, чтобы пребывать в такой панике? Вот она реально страшилась засыпать почти каждую ночь без приёма Сна без сновидений. Но ей ли судить об этом? У каждого свои скелеты в шкафу, свои кошмары и представления об ужасном.
Утро встретило Гермиону очередными волнениями. Она просто не могла понять, как так получилось, что она снова почти проспала. С тех пор, как в её жизни появился Малфой, всё пошло наперекосяк. Отношения с девочками стали ещё более напряжёнными. После вечернего происшествия они просто-напросто отказались с ней разговаривать. Она долгое время билась, пытаясь вывести их на разговор, но те упорно молчали. Айрис тихо плакала в подушку, лёжа на верхней кровати, так далеко забившись к стене, что женщине было её не достать. Виолетта исподлобья взирала на мать, то и дело вздыхая. Она была самая недоверчивая из всех, поэтому даже не старалась вникнуть в объяснения. Розалия сидела, отвернувшись, стараясь делать вид, что её ничего не касается, но именно в ней Гермиона заметила понимание. Она всегда была на её стороне, всегда старалась поддержать. Женщина была благодарна ей за это. И всё же взаимопонимание в их семье никак не желало налаживаться.
Подскочив с постели, молодая женщина бегом понеслась в ванную, на ходу хватая одежду. Похоже, сегодня ей снова придётся рискнуть, аппарировав с крыльца в нерабочую кабинку туалета в кафетерии напротив офиса. Если так пойдёт и дальше, то, скорее всего её очень быстро рассекретят. Да и Министерство магии заинтересуется этими частыми всплесками магии рядом с магглами. Гарри, конечно, выбил для неё некоторый лимит, но он распространялся исключительно на её жилище, а место работы в эти крохи не входило никак. Тем не менее, она вчера рискнула. Конечно, за ней никто не пришёл, но могли бы, и прийти, тогда так легко она не отделалась бы.
— Девочки, поднимайтесь в школу, — на ходу открывая дверь в детскую, бросила Гермиона. — Пора вставать котятки. Открывайте глазки, мои милые.
Всё так же на ходу, она стянула через голову ночную рубашку, влетая в ванную. Стоило ли говорить, что она совершенно забыла, что сейчас в её доме помимо неё и дочурок живёт ещё один человек, который оказался в данный момент как раз в той злополучной ванной комнате. Молодая женщина влетела в него своей обнажённой грудью, ввергая их обоих в шок. Сердце в тот же миг подскочило к горлу, а кровь запульсировала в висках. Она забыла. Надо же быть такой идиоткой, чтобы раздеться посреди коридора.
— Что… что ты тут делаешь? — прикрываясь рубашкой, что ещё была в её руках, пролепетала бывшая гриффиндорка, в миг растеряв свой прежний пыл. Она не знала, куда ей деть глаза, чувствуя невероятное смущение вкупе со стыдом. Она не должна была этого делать. Да и он должен был сейчас спать. Он все эти дни очень поздно вставал. Ей даже приходилось его будить. Но только не сегодня — сейчас он стоял перед ней вполне себе проснувшийся и в наглую рассматривал её. Она ещё больше залилась румянцем, мучительно пытаясь скрыть это за растрёпанными волосами.
— И тебе, доброе утро, — хмыкнул Лихнис, продолжая окидывать её с ног до головы заинтересованным взглядом серых глаз, которые почему-то были на тон темнее, чем до этого. Было по всему видно, что он не собирается уходить и дать ей спокойно привести себя в порядок. От его наглости злость тут же вскипела в Гермионе, и она вздёрнула свой курносый нос, показывая ему, тем самым, что у него не выйдет вывести её из строя своим поведением.
— Пропусти меня, пожалуйста, — внутренне дрожа от волнения и немного от страха, а внешне всё-таки взяв себя в руки, спокойно сказала женщина.
— Не хочешь проявить уважение и ответить на приветствие? — всё так же ухмыляясь, спросил молодой мужчина. Уж он-то определённо наслаждался происшествием.
Гермиона раздражённо повела плечами. Если бы она не стояла сейчас в чём мать родила, прикрываясь тончайшей материей, то, пожалуй, высказала бы ему всё, что о нём думает, но уж точно не в том положении, как сейчас. Она буквально чувствовала его прикосновения к каждой частичке своего тела, таким говорящим был его взгляд. И это несмотря на то, что она продолжала прикрывать ночной рубашкой стратегические места.
— Уйди, — прошипела она, с силой толкая того в грудь одной рукой, другой продолжая удерживать на груди сорочку. — Если через пятнадцать минут не выйду, то опоздаю на работу. И тогда нам не на что будет купить поесть. — Речь её была пламенной и должна была сподвигнуть Маунса к определённым действиям, но, похоже, он был слишком толстокожим, чтобы отреагировать на данное высказывание, очевидно решив, что не всё так страшно, как она ему расписывает. Тогда женщина решила прибегнуть к тяжёлой артиллерии, памятуя об их вечерней перепалке. — А это значит, что мне снова придётся просить помощи у Гарри.
При упоминании имени её друга Лихнис побледнел, хотя при его-то цвете кожи, казалось бы, подобное просто невозможно. Да уж, хороша реакция на бывшего школьного врага. Всё-таки истинную натуру ничем не выведешь. А так хотелось бы, чтобы они хоть немного подружились, поняв, наконец, друг друга. Правда она и сама не вполне ещё понимала бывшего слизеринца. Но данные слова смогли, наконец, привести мужчину в себя, и он отошёл в сторону, пропуская супругу в ванную. Та бочком быстро протиснулась, захлопывая дверь прямо перед его носом.
Маунс прикрыл глаза, всё ещё видя перед собой округлые полушария груди своей жены. Он хотел её. Определённо хотел, ведь никак иначе нельзя было охарактеризовать его сильную эрекцию. Но чему удивляться, в конце концов, он мужчина, а она женщина. Пусть не всегда привлекательная, но в определённые моменты, например, как этот, она была очень даже сексуальна. Да будь он проклят, если не по этой причине женился на ней. Похоже, она была весьма горячей штучкой, раз он купился на её мерзкий характер, совокупно с отталкивающей внешностью. А вот тут он лукавил — она не так уж была ему неприятна. Да, несколько неухожена, да и эти её мешковатые одежды не делали её более притягательной. Но это, как оказалось, всё напускное, потому что-то, что скрывалось под ними, было невероятным. Зачем она прячется только, не мог понять Маунс.
Открыв глаза, Лихнис увидел перед собой дочерей, которые точно так же, как их мать, по утрам пребывали в весьма разобранном виде с взлохмаченными гривами каштановых волос. Не понимая для чего, мужчина улыбнулся им и подмигнул.
— Бегом собираться в школу, — сказал он и, мурлыкая что-то себе под нос, отправился в крохотную кухню, что была набита непонятными агрегатами, в которых он так и не смог разобраться. Всё-таки раньше он видимо этим не занимался, полностью свалив домашний быт на жену. Не пора ли исправиться? Ну, может не совсем, ведь связываться с этими опасными на вид «тварями» Лихнису отнюдь не хотелось. Но завтрак всё же он в силах приготовить. Хотя бы для своих дочерей, что с любопытством следили за ним, не сводя глаз.
— Вы с мамой помирились? — заискивающе глядя ему в глаза, спросила Айрис, оказываясь прямо перед его лицом. А она весьма шустрая.
— А мы разве ругались? — пожал плечами Маунс, ощущая, как на губу непроизвольно заползает нелепая улыбка. — Просто она очень громкая и любит поспорить.
— Да, — засмеялась Айрис. — Она всё время ругается и кричит.
— Это потому, что ты вечно всё ломаешь, — покачала головой Виолетта, прямо в пижаме усаживаясь на высокий стул. — Или ввязываешься в неприятности, за которые нам потом влетает всем.
— Мама не всегда ругается, — насупилась Розалия. — Вы просто вечно выводите её из себя. Вы кого угодно выведете…
И девчонки громко расхохотались. Лихнис замер, чувствуя, как где-то внутри что-то задрожало от удовольствия. Пожалуй, если бы он был женщиной, то разрыдался бы даже от подобного, умилившись. Но и сам он не смог бы отрицать, что что-то тёплое разлилось по его телу — именно так и должны выглядеть настоящие семьи. Единение. Почему-то до зуда захотелось стать одним из этой семьи.
