***
Утренняя непогода застала Лихниса Маунса за столом в кухне. Он бросил мрачный взгляд на окно, стекло которого довольно быстро покрывалось дрожащей россыпью капель, стекая кривыми струйками. Почему-то молодой мужчина был уверен, что терпеть не может именно такую погоду, когда гром грохочет рёвом вдалеке, а зигзаги молний слепят взор. Он не помнил из-за чего у него сложилось подобное отношение, но был уверен, что тому поспособствовало что-то неприятное, вероятно даже в значительной степени ужасное. Хотя он и не мог этого утверждать, так как в его голове до сих пор царила неразбериха. Воспоминаний не было никаких, и они не желали появляться, оставаясь белым туманом. Совершенно точно ясно одно — он ненавидел дождь. Правда глупо так относиться к этому погодному явлению, ведь, по сути, оно является постоянным в этой части мира. Откуда он это знал, Лихнис тоже не понимал, видимо какие-то элементарные знания в нём остались. Собственно, сие было довольно-таки странным — он помнил многое в науке, но ни единого воспоминания о прошлой жизни со своей семьёй, будь то родители, либо супруга с детьми. Будто кто-то намеренно закрасил эти картинки чёрным, оставив лишь неясные мазки. Вчерашний поздний вечер был с привкусом гадливости, но и приятное в нём определённо было. Тогда в ванной Гермиона словно отрешилась от окружающей обстановки, настолько сильно погрузившись в себя, что не обращая внимания на Лихниса забралась под душ прямо в одежде, начав постепенно стягивать с себя те самые лохмотья. Блондин не стал оставаться там, решив, что сейчас не время разглядывать обнажённое тело супруги, что это совершенно неуместно. Он ушёл, продолжая находиться в коридоре рядом, чтобы прийти если понадобится его помощь. Гермиона пробыла в ванной комнате ровно час, после чего не глядя на него, хоть и заметила его подпирающего стену, проскользнула в спальню, плотно притворяя дверь. После того, как она закрылась в своей комнате, молодой мужчина некоторое время стоял под её дверью. Зачем? да он и сам до конца не понимал этого. Просто стоял и слушал, как она там ходит, что-то перекладывая с места на место, как шелестит бельём на кровати, как выдвигает и задвигает ящики комода. И только тогда, когда супруга забралась в постель и затихла, блондин едва слышно выдохнул, отворачиваясь. Он и не заметил, как затаил дыхание, боясь нарушить уединение Гермионы. Маунс постоял так ещё какое-то время, а потом вернулся в гостиную. Спать не хотелось. В молчаливой задумчивости мужчина постоял возле дивана, а потом двинулся в кухню. На душе было гадко, как будто он сам был причастен к тому, что случилось с его женой. И это выбивало весь дух из него, заставляя задуматься, каким же он был до момента, когда ему проломили голову. Он сел на жёсткий стул, который жалобно скрипнул, показывая, что вес седока ему не понравился. Лихнис проигнорировал это, поставив локти на стол, и уронив на ладони голову. Как бы он себя не ругал сейчас, это не могло изменить того, что случилось. И самое противное, что Гермиона, как в рот воды набрала, не желая излить душу своему мужу, не желая его помощи и сочувствия. Это переворачивало все его внутренности, а в глубине всего его существа вскипала ярость. Такая сухая, что могла вспыхнуть гневным пламенем в любое мгновение. Несколько раз за ночь блондин принимался расхаживать по кухне, но быстро бросал это дело. То ли его ноги были слишком длинны, то ли помещение слишком мало, но ему тут развернуться было негде. Он хватался за волосы, ероша их, а затем резко сбрасывал руки и принимался лихорадочно кусать губы. Он был на взводе ещё и потому, что ничего не мог сделать. Он был бессилен в этой ситуации и это так его бесило, что он готов был крушить мебель. От этого его останавливало только то, что не он наводил порядок в этом доме, пусть и находящемся в аварийном состоянии. Так прошла вся ночь, подавив в нём энергию, но не затушив пожара. И дождь лишь больше раздраконил в нём настрой на убийство. Он решил, что обязательно найдёт этого подонка, который сотворил такое с беззащитной женщиной. Найдёт и… В голове появилось странное желание — проклясть, но молодой мужчина отмахнулся от этой бредовой мысли, которая, впрочем, в мозгу появилась быстрее других. В общем, Лихнис пришёл к выводу, что так эту ситуацию он оставлять не намерен. И пусть супруга ничего путного не рассказала, он найдёт способ всё выяснить. Вскоре его уединение нарушило лёгкое пошаркивание. Маунс поднял голову и застыл, поразившись светящемуся лицу жены, которая уже была, как говорится, при параде. На ней был строгий брючный костюм тёмно-синего цвета, под ним водолазка под горло голубоватого оттенка. Волосы были зачёсаны назад и скручены в тугой узел. На лице ни единого следа вечерних красок, ни синяка, ни ссадины. И только пустой взгляд говорил, что случившееся вчера мужчине не привиделось. — Ты куда это собралась? — сухо и даже несколько холодно спросил Лихнис, поднимаясь из-за стола и направляясь в сторону супруги. Та слегка вздрогнула при этих его действиях, чем заставила блондина замереть на месте. Она была напугана его присутствием, глядя на него, как на призрака. — Мне нужно на работу, — так же холодно отозвалась Гермиона. У Маунса дёрнулся глаз, и заходили желваки. — После вчерашнего тебе стоит остаться дома, — твёрдо заявил молодой мужчина, всё же делая пару шагов к жене. — Я в порядке, — сжав губы в тонкую линию, женщина посмотрела на мужа тяжёлым взглядом. — Если ты не заметил, то еда в холодильнике не появляется просто так. На неё нужны деньги, а они, в свою очередь, не приходят к нам в дом сами собой. Для этого необходимо работать. Трудиться, если угодно. — Я знаю, что такое работать, — скрипнув зубами, раздражённо рявкнул Лихнис. — Я могу и сам… — Что? — фыркнула Гермиона, чем взбесила мужчину. — Ты никогда не работал и не знаешь, как это делается, так что просто сиди и жди, когда мамочка Гермиона принесёт покушать. На этих словах супруга развернулась и вышла из кухни, даже не попытавшись позавтракать. Маунс глухо рыкнул и широким шагом последовал за ней. Он готов был уже снова налететь на неё, так сильно она его раздражала, но он понимал, что это, скорее всего, такая защитная реакция на болезненную ситуацию. Мужчина попробовал успокоиться, глубоко вдыхая воздух через стиснутые зубы. — Давай, я хотя бы провожу тебя, — попытался вразумить супругу Лихнис. — Вот уж не надо, — раздражённо отмахнулась та. — Если ты не забыл, тебе сегодня предстоит проводить девочек в школу и довести, наконец, до ума лестницу на чердак. Да и крыша подтекает, а сейчас сезон дождей. Сказала и ушла. Маунсу только что и оставалось, стоять и в бессилии сжимать и разжимать кулаки. Вот как такое возможно — в один момент он готов в лепёшку расшибиться, чтобы защитить жену, а в другой, придушить собственными руками, так она его бесила своей чрезмерной гордостью и показным высокомерием.***
Почему Гермиона так спешно покинула свой дом, она не могла бы ответить чётко. Просто ей стало вдруг невыносимо там находиться. А ещё Малфой. У неё никак не вязалось в голове его прошлое и вчерашний поступок. Перед глазами до сих пор вставал мерзкий злокозненный слизеринец, который задирал её многие годы, пока они учились в школе. Да, в какой-то момент, она стала игнорировать его слова, да и тот не отличался богатой фантазией в оскорблениях. Потом эта нелицеприятная, даже гадкая ситуация во время заточения Гермионы и её друзей в Малфой-мэноре. Он повёл себя отвратительно, пусть и не настолько, как остальные в той темнице. Но сейчас он был не тем человеком, которого она знала тогда. Да, внешне он всё ещё был Драко Малфоем, но больше от него ничего не осталось. Характер противный, но кто говорит, что кроме, как у Малфоя, не может быть ни у кого такого же. В конце концов, она очень мало общалась с противоположным полом, чтобы судить человека. Грейнджер пребывала в паническом состоянии и не была уверена, что сможет адекватно себя вести с дочерями. Страшно подумать, она до такой степени перестала себя контролировать, что готова оставить родных детей с таким, как Малфой, который, по сути, был совершенно посторонним для них человеком, если опускать его гадливое поведение. Но, как говорится, любому терпению приходит конец. И Гермиона не выдержала тоже. А кто бы пережил подобное и остался спокоен? Нет, она не хотела их оставить навсегда, но ей просто хотелось побыть одной, подальше ото всех. Только и всего. Кроме того, в словах молодой женщины было не так уж много преувеличения. Всё верно, если она в срочном порядке не подыщет работу, то буквально через месяц им придётся чуть ли не голодать. Все сбережения ушли на этот невзрачный домик, который она никак не доведёт до ума, постоянно занимаясь то работой, то уроками, то готовкой. Гермиона готова была уже завыть ото всей этой жизни, но не позволила себе. Бывали и более трудные времена. По крайней мере, сейчас нет войны, и она со своими дочерями может жить спокойно, не боясь, что придёт какой-нибудь тёмный волшебник и проклянёт их. Только это и успокаивало, давало сил двигаться дальше. Грейнджер, а ныне Маунс, аппарировала в парк. Как ни странно, в тот самый, где нашла Малфоя с пробитой головой. Она прошлась по аллее медленным шагом, почти не замечая, как лёгкий плащ промокает насквозь. Она и не подумала наложить на него водоотталкивающее заклинание, хотя сегодня волшебная палочка была при ней. Впрочем, женщина не подумала взять и зонт. Рассеянность была вечной спутницей усталости и расстройства. Гермиона подошла к одной из лавочек и опустилась на мокрую поверхность сидения. По телу проскочила дрожь от неприятных ощущений и холода, но она не обратила на это внимание, пребывая в лёгкой прострации и отрешённости. В голову прорывалась лишь только одна мысль, за которую та и ухватилась — поиск работы. Как ей без диплома и опыта найти достойный заработок? Кому она такая нужна. Уже не девочка, но женщина с большим багажом. В Лондоне много вакансий, но к одним, не подходит она, а другие не подходят ей из-за графика работы. К тому же, Саммерс непременно воспользуется своими связями, чтобы не выплатить ей полагающуюся заработную плату, чтобы предоставить такие рекомендации, с которыми она совсем никуда не сможет устроиться во всём городе. Была у неё шальная мысль, подыскать работу в другом городе и ежедневно аппарировать туда, да только как объяснить подобное молниеносное передвижение детям, работодателю и социальным службам. А в том, что последние её новым местом работы обязательно поинтересуются она была уверена. Впрочем, уже только один момент её ухода из кадрового агентства Саммерса заинтересует их в большей степени. Более того, они определённо поинтересуются у самого Саммерса о причине скоропостижного ухода и получат исчерпывающий ответ, очерняющий и дискредитирующий её. Так что с подобными действиями уж точно не стоит торопиться. Пойти к Гарри? Нет, она совсем потеряла свою цепкость и своё самоуважение, раз перестала надеяться себя, перестала стремиться к лучшему, давая работу своему мозгу. Так нельзя. В конце концов, у лучшего друга своя жизнь и своя семья и ей нечего в неё влезать. Только от этой мысли становится лишь гаже на душе, что не помогает нормально думать. Вероятно, она зря поддалась какому-то своему ненормальному импульсу и привела к себе в дом Малфоя. Разве не легче ей было бы без него? Она смогла бы найти маленькую квартирку, и денег на проживание и пропитание понадобилось бы куда меньше, и на работе… И тут Гермиону прошило острой спицей. Сердце бешено заколотилось в груди. Перед ней ярко всплывали картины прошедшего вечера. И, если бы рядом не оказалось Малфоя, то она не пережила бы попытку изнасилования так легко. Как бы не хотелось в этом признаваться, но его объятия подарили ей надежду на лучшую жизнь. Почему так было, она не знала, но чувствовала, что в данный момент нуждается в нём. Когда тело уже колотилось, а зубы отбивали чечётку, Гермиона поднялась с лавки и пошла к темнеющему кустарнику, который хорошо прикрывал аппарацию. Она решила снять последние крохи со счёта в Гринготтсе и наведаться в Хогвартс. Когда-то, очень давно, Минерва МакГонагалл предлагала ей обращаться при любых затруднительных ситуациях. Видимо настал момент, когда придётся воспользоваться её предложением. Нет, конечно же, она не будет просить у неё того же, на что подбивала всегда Гарри, но кое-что она всё же в силах сделать. Это была крайняя мера, к которой бывшая гриффиндорка не желала прибегать, думая, что сможет обойтись малой кровью.***
Маунс постукивал длинными пальцами правой руки по столешнице, при этом с прищуром глядя на трёх девочек, что вышли к завтраку в пижамах. Пора было уже выходить, если они хотели успеть на автобус, но эти маленькие дьяволицы нарочно всё делали так медленно, что без волшебства никуда не успеть. Как жаль, что не существует таких сил, которые смогли бы их в одно мгновение одеть и переправить в школу. А как бы было хорошо. Он, конечно, уже не ребёнок, но так хотелось верить во что-то сверхъестественное и волшебное, чтобы можно было творить невероятные вещи облегчая себе жизнь. Молодой мужчина прошёл по кухне вокруг стола, собирая тарелки дочерей. По правде говоря, подобное было таким противоестественным, что он задумался над своей прошлой жизнью ещё раз — совершенно точно, раньше за собой он и чашки не убирал, что и говорить о том, чтобы прибрать за кем-то. Маунс оставил трёх наглых девчонок без завтрака. Айрис тут же надула губки и готова была уже расплакаться, в то время как Виолетта возвела глаза к потолку, складывая руки на груди. Мерзкий жест, который ещё больше взбесил и раздосадовал Лихниса. Он прекрасно понимал, что Гермиона ему устроит выволочку, если он не проводит девчонок в школу. Да и он сам до сих пор не был готов остаться на такое длительное время с ними в одном помещении без стороннего представителя. Не хотелось в этом признаваться, но он немного побаивался своего отцовства. Кроме того, у него было одно важное дело, которое он не собирался оставлять на потом. — Одеваться! — строго рявкнул молодой мужчина. Он и сам не заметил, как холодно прозвучал его голос. — В школу. — Попытался он чуть убрать лёд из интонаций. Но получилось ли это у него? Он сам не мог понять. Единственное, на что обратил внимание, так это на то, какими глазами девочки посмотрели на него. В груди что-то дрогнуло и ухнуло камнем в желудок. Не очень приятное ощущение, надо признаться. Айрис готова была расплакаться, в её взгляде отражались некоторые страх и неуверенность. Виолетта же кинула на него неприязненный, даже чуть ненавидящий взгляд. Тогда, как Роза лишь покачала головой, приобнимая Айри. Он же почувствовал себя самым последним скотом, или как минимум плохим отцом. Через десять минут они всем недружным составом двинулись к автобусной остановке. На улице лил дождь, который начался под утро. Он быстро промочил лёгкую куртку Маунса, что раздосадовало его ещё больше, но не изменило его прежних намерений. Дочери в жёлтых ярких дождевиках передвигались медленно-медленно, так, что мужчина хотел схватить тех за шкирки и подтолкнуть к действию. Но, во-первых, у него не хватит для этого рук, а во-вторых, это может их ещё больше оттолкнуть от него. Лихнис и сам не понимал, что в нём вдруг изменилось, но буквально эти несколько дней перевернули в нём всё представление о правильной жизни. В том, что сейчас с ним происходило было столько противоречивого, чего он не представил бы для себя никогда. Тем не менее, такое течение жизни, несмотря на жуткий разваливающийся дом, на неопрятную вздорную жену и толпу маленьких детей, делало его каким-то… счастливым что ли. Блондин не был уверен в своих ощущениях и точном их описании, но, почему-то, ему казалось, что вот без всего этого кавардака ему было гораздо тоскливее. Могло ли это значить, что это в самом деле его семья, от которой тот другой Лихнис отказался, бросив супругу с тремя детьми. И опять что-то восставало в нём в защиту. Нет, не мог он так поступить. Никогда бы не поступил. Не так он воспитан? Не так? А как тогда? В голове по-прежнему клубился белый туман, не давая и шанса заглянуть за завесу. Но молоточек упрямо отстукивал в голове громовые удары, дающие понимание реальности или нереальности представлений о прошедшей и настоящей жизни. Автобус подъехал, грохоча будто рыцарь доспехами. Дверцы, жалобно скрипнув, открылись. Маунс не успел и рта раскрыть, как Айрис с сёстрами скрылись в салоне. Ни одна из них не обернулась и не пожелала попрощаться. Даже Айрис, которая любила выражать свои чувства в объятиях. Железная рука тисками схватила за сердце. Обидно ли ему стало? Похоже на то. Проводив напряжённым взглядом школьный автобус, молодой мужчина пошёл быстрым шагом в сторону покосившегося сарайчика, иначе не скажешь. Несомненно, прошлый дом, что находился не на отшибе, и был окружён красивыми садиками, больше походил на нормальное жильё. Но за неимением лучшего, надо смириться с тем, что имеешь. Лихнис фыркнул и сам же над собой рассмеялся. Полная глупость, эти его последние мысли. Надо всегда стремиться к лучшему и к самосовершенствованию. Он вон всегда был одним из… Молния сверкнула в мозгу и погасла, так же мгновенно, как появилась. Мужчина потерял суть мысли, успев зацепиться лишь за мимолётное воспоминание. Впрочем, назвать его полноценным было довольно трудно. Перед глазами кратким мигом мелькнуло его лицо с довольной усмешкой. И ощущения подали сигнал, что в тот момент он был на высоте. Как-будто бы его с чем-то поздравляли, или даже восхваляли. Но то был слишком быстро мигнувший кадр, что Маунс не смог нормально его додумать. И всё же! Видимо, к нему возвращается память. Тем не менее, сколько бы он не силился вытянуть из тумана хоть что-нибудь ещё, ничего не выходило. Тряхнув головой, Маунс размашистым шагом преодолел последние метры до входной двери, после чего не без удовольствия скрылся за ней. В помещении было значительно теплее, но картину портили крупные капли, что скапливались на потолке. Они собирались вместе, после чего срывались и с глухим ударом падали на пол. По всему выходило, что крыша их захудалого домишки прохудилась и затапливает чердак. Он как-то уже пытался туда взобраться и починить её. Ведь это было первое задание жены, когда та его сюда впервые притащила. Но он решил, что сия работа не про него и не стал ничего делать. К тому же было довольно ясно на небе и потопы не тревожили. Теперь-то придётся искупаться в дождевой воде, вымазаться в какой-нибудь дряни и умудриться отремонтировать крышу. И это тогда, когда льёт, как из ведра. Да и последние слова Гермионы перед выходом сильно задели его самолюбие. Он не желал оставаться в этом доме придатком, который пусть и интересный, но не приносит никакой пользы. Молодой мужчина прекрасно понимал, что злиться на супругу – пустое, что во всё виноват он сам, потому и решать проблемы должен как мужчина, а не сидеть на шее женщины, что на себе тащит ещё и троих маленьких детей. Очередная капля собралась на потолке, срываясь и ударяясь о пол. Лихнис поморщился, явственно ощущая на себе все прелести непогоды за окном. Нет, пожалуй, он займётся этим позже. К тому же, у него есть гораздо более важное дело, нежели это бессмысленное занятие. Почему бессмысленное? Да потому, что он всё равно никогда ничем подобным не занимался в своей жизни (вот был он в этом уверен, и всё тут), и не знает, как это делать. Стянув прямо через голову куртку, свитер и рубашку одним скопом, блондин кинул их в открытую дверь ванной комнаты. После чего прошёл в спальню, чтобы там подыскать себе что-нибудь сухое. Взгляд его зацепился за угол той самой коробки с письмами, но молодой мужчина решил, что сейчас не время копаться в прошлом собственной жены. Маунс открыл дверцы шкафа и принялся с кислой миной рассматривать его содержимое. Отвратительная одежда. Ни единого костюма, что подходил бы ему по цветовой гамме. По всему выходило, что данные вещи не могли быть его. Но, скорее всего, раз он ушёл из дома, то вещи унёс с собой. А тут оставил всякого рода безвкусицу, которую ему напокупала супруга. Да, вернее всего, так и обстоят дела. Привередничать не приходилось, иначе ему предстояло ходить по дому голым, что не могло быть правильным. Лихнис сорвал с плечиков светло-жёлтую рубашку, прихватил бордовый (очередной!) свитер, чёрные брюки и поспешил покинуть спальню жены. Почему-то ему никак не представлялось это место их совместным «гнёздышком». А было ли у них вообще что-то подобное? Маунс и сам не заметил, с каким вожделением пялится на широкую кровать. Мотнув головой, блондин развеял образ топорщащихся сосков Гермионы и быстро оделся. Следующим его занятием, по плану, был поиск тех самых документов, что мерзкий очкарик дал его жене. Как не хотелось признаваться, но сейчас этот брюнетик был единственным из знакомых Лихнису людей, кто хорошо знал Гермиону. До подобного молодой мужчина додумался не сразу, а когда эта идея пришла ему в голову, сначала отмёл её, как идиотскую. Но сейчас, когда сам он не мог справиться с ситуацией, пришлось вернуться к ней. Документы нашлись в одном из ящиков комода, что сиротливо стоял чёрным пятном в обшарпанной гостиной. Полистав отпечатанные листы, Маунс нашёл-таки то, что искал. Набор цифр, который его супружница называла номером телефона. Он потянулся за ярко-красным телефонным аппаратом, но притормозил. При одном только воспоминании этого очкастого у мужчины начинало сводить зубы и чесаться руки. Вот, что бы не говорили, они никогда не были друзьями. Лихнис на подсознательном уровне не переваривал данного субъекта. Тем не менее, больше обратиться ему было не к кому. И блондин очень надеялся, что прежние верно далеко не дружеские отношения не помешают тому помочь. А уж потом, как со всем разберётся, Маунс обязательно начистит этому зарвавшемуся очкарику нос. Ишь, повадился к чужим жёнам в постель лазить. Мужчина с трудом подавил гнев, нажимая на кнопки. Главное, не сорваться. Но ведь он привык всегда себя держать в руках. Что ему стоит перекинуться парой слов с брюнетом. Раньше бывало и хуже. Откуда он это взял, Лихнис не знал, но всё его существо говорило именно об этом. Даже не так — оно кричало, пульсацией отдаваясь во всём теле. Он вспомнил, что этот Барри упоминал о том, что они все вместе учились. И почему-то это показалось Маунсу правдоподобным. Вот там скорее всего они и "сдружились" причиняя друг другу настоящие дружеские неприятности и пакости. А возможно, что имело под собой почву, они устраивали разборки из-за Гермионы. Мало верилось, но выглядело правдоподобно. — Поттер, — прочёл блондин, услышав протяжные гудки в трубке телефона. — Даже фамилия, и та гадкая. — Слушаю, — раздался, наконец, бодрый голос, который взбесил Маунса лишь своим звуком. — Поттер, — холодно отозвался он. — Мал… — замешкались на том конце, явно не его ожидая услышать. — Кто это? — А то будто не узнал, — не удержался от шпильки Лихнис. — Здравствуй, друг. Ехидство так и сочилось из Маунса, который столь ярко выделил последнее слово, что сомневаться не приходилось, что они никакие не друзья. Неприязнь с толикой презрения и отвращения делали каждое слово ядовитым, направленным на то, чтобы показать всё отношение к брюнету.