Маленький ад для Малфоя

      Он проснулся от яркого солнечного луча, который назойливо слепил глаза и заглядывал в гостиную через неплотно задвинутые шторы. Открыв глаза, мужчина тупо уставился в потолок, пытаясь понять, где он сейчас находится, а что самое главное, как тут оказался, и кто он вообще такой. Для обыкновенной ситуации это, пожалуй, были бы весьма странные вопросы и сомнения, но только не для мужчины, который словно появился в этом мире из ниоткуда. Поморгав какое-то время он вспомнил, что зовут его Лихнис Маунс, и сейчас он спит в своей гостиной на своём диване, а уложила его сюда его же собственная жена. Бред сумасшедшего, а не реальная жизнь. Признаться, ничего из данных обстоятельств не внушало ему доверия, словно оно нацепил на себя заведомо чужую оболочку.       Поморщившись, он со скрипом во всём теле попытался сесть, но чёртов диван так проминался под ним, что сделать это было нелегко. Неужели он частенько просыпался на нём? Нет, бред, не может этого быть, ведь его тело не могло врать, а оно говорило о том, что этот предмет мебели вовсе не тот, что подходит ему для сна. Почему-то в его голове упорно была пустота, но тело вспоминало мягкую перину, пуховые подушки и нежнейшие простыни в то время, как его взору представала несколько иная картина. Скинув в раздражении с себя плед, Лихнис поднялся на ноги и обвел гостиную беглым взглядом, отмечая, что при свете дня она не кажется намного больше, чем, когда они вечером вернулись сюда. И что самое странное было для него, что всё тут казалось чужим, не принадлежащим ему. Ну, неужели он мог допустить такое, откровенно говоря, отсутствие вкуса, здесь было чересчур большое количество цветочных мотивов и самих цветов в горшках и вазах. Кругом царило чисто женское настроение, словно в этом доме проживала какая-нибудь старушка, не имевшая молодых родственников. Тут разве что не хватало кошек, а так ассоциация была весьма яркой. Маунс поморщился, глядя на неизвестное ему растение, брезгливо пощупав резные листья, ярко играющие в лучах солнца мясистой зеленью. — Не может быть такого, чтобы я тут жил и не сошёл с ума, — кривясь, проговорил он и пошёл по направлению к кухне, на которой он побывал лишь мельком, и которая его смутила своими странными агрегатами. Он не понимал, как он мог забыть о них, и почему они его так пугают. Равно так же, как и это безумное такси, на котором они приехали сюда из больницы. Та железная коробка, что гудела, гремела и раскачивалась на поворотах вызвала у него горьковатый приступ паники.       Пройдясь по этой непонятной комнате и потрогав все те приборы, что казались ненужными и какими-то инородными, он, наконец, заметил на столе что-то накрытое кружевной салфеткой и письмо в конверте. Мужчина некоторое время постоял, хмурясь, а затем всё же развернул письмо и приподнял салфетку. В письме его жена давала указания по поводу того, что оставила для него, что он должен делать, вернее, чего не должен, а также сообщала о том, что скоро вернётся, и чтобы он не вздумал никуда уходить, иначе потеряется. Лихнис раздражённо перечитал письмо ещё два раза, прежде чем смял его и швырнул в мусорное ведро. Да за кого она его принимает, за беспомощного ребенка? Не выходить. Да он и сам бы никуда не пошёл, потому как не знает тут ровным счётом ничего и никого. И всё же он в очередной раз убедился, что она занудная женщина с вечным желание указывать. Как он мог жениться на такой, мягко говоря, мало привлекательной женщине, да ещё с такими заморочками и такой чересчур эксцентричной натурой? К еде, оставленной для него, он принципиально не стал притрагиваться, накинув салфетку обратно и выйдя с кухни. Раз уж его оставили одного, он должен пройтись по дому и осмотреть его, глядишь чего-нибудь и вспомнил бы. Хотя уже с первых впечатлений ему хотелось отсюда поскорее убежать, всё тут было не его, чужое и такое отталкивающее.       Поднявшись на второй этаж, он обнаружил лишь три двери, первая из которых была приоткрыта и показывала весьма внушительных размеров кровать, которая, кстати, была ближе по душе Маунсу, чем замызганный и скрипучий диван. Без зазрения совести он вошёл внутрь и стал трогать вещи на стуле, письменном столе и кровати. Странным было ещё то, что кругом были лишь женские вещи, и создавалось впечатление, что мужчины тут не было очень давно, если он вообще тут когда-либо бывал. Развеивая свои подозрения, Лихнис резким движением распахнул дверцы шкафа и заглянул в него. Но, к его удивлению, на полках и плечиках лежали и висели несколько мужских вещей. Его ли это были вещи, он не знал, потому что не помнил, но факт оставался фактом. И всё же всё это было очень странным, никак не вязалось с общей обстановкой в доме.       Могло ли быть, чтобы он тут бывал редким гостем, что не оставлял никаких своих вещей? Или же его жёнушка специально ликвидировала все возможные напоминания о прошлом? Всё вокруг было по меньшей мере странным, если не подозрительным. Маунс и дальше бы продолжил раздумывать о своём теперешнем положении, но размышления его прервали, — желудок настойчиво оповестил о своём намерении наполниться пищей, а ведь так не хотелось следовать тупому велению жены и кидаться на первую попавшуюся подачку с её стороны, которая в данный момент являлась ароматными булочками и горшочком, по всей видимости, с чем-то вкусным.       И о чём это я думаю? — отругал мысленно себя Лихнис, ероша свои светлые до безобразия волосы. — Это же элементарная забота, разве нет? Разве не так себя ведут все жёны по отношению к любимым мужьям? — Он призадумался, потому как он на самом деле не мог ответить на эти вопросы, поскольку ему это было не знакомо. При чём совершенно не вызывало никаких воспоминаний или чего-то подобного, а ведь должно. Или же Гермиона никогда раньше так себя не вела с ним? Не заботилась, вверяя его самому себе? Это было загадкой, хотя её рассказы о его поведении, пожалуй, могли подтолкнуть её к такому поведению, пусть это и не было ей свойственно. Ну, по крайней мере, ему так казалось. Он не был уверен, но всё-таки что-то в этой невозможной женщине было ему знакомо, будто он и правда знал её, только не совсем так, как хотелось бы. Может, тут и кроются все эти недомолвки, неприемлемый внешний вид дома?       Раздражение никак не желало покидать молодого мужчину, преследуя и лишь усугубляясь от его невесёлых мыслей. И почему это так на него насело, не проще ли расслабиться и погрузиться в этот мир, чтобы вновь стать его частью. Но только Маунс чувствовал, что это не может быть его миром, что он, вопреки голосу разума, не хочет вливаться в него. Будто бы это вообще было чем-то противоестественным. В очередной раз сокрушённо вздохнув, он захлопнул дверцы платяного шкафа и покинул спальню жены, по-другому не скажешь, потому что он там явно не жил. Желудок выдал очередную мерзкую трель, что добило Лихниса, так как он не привык испытывать голод, особенно так явственно. Из-за этого он поспешил вниз по лестнице, а затем туда, где на столе под ажурной салфеточкой прятался завтрак, что вот в этот момент казался наивкуснейшим и невероятно манящим.       Умяв вкуснейший пудинг и булочки с корицей в один присест, Маунс решил вновь отправиться на осмотр дома, а потом можно будет подумать о том, чтобы покинуть это злосчастное помещение, кто знает, сколько Гермионы не будет дома, а не зная своих пристрастий, он тут просто со скуки подохнет. Он медленно проходил мимо полосатых стен, хмуро посматривая на цветочные горшки, на картины с красочными пейзажами, на салфеточки с оборочками на столиках у входа и в гостиной. Ему это точно не понравилось бы, проживай он тут. Посему Лихнис поскорее постарался пройти мимо, направляясь к неприметной двери. Уж там точно может быть что-то интересное, возможно даже тайно сокрытое.       Но стоило ему спуститься по узкой лесенке в недра малюсенького домика, как он услышал открывающуюся входную дверь. А ещё через мгновение он услышал голос жены, зовущий его этим ужасным именем. Что такое с ним случилось, мужчина не мог себе ответить, но почему-то очень захотелось испытать её терпение, затаиться и сделать вид, что его в доме нет. Стало интересно посмотреть на реакцию этой женщины, зовущейся его супругой, поэтому он молча замер, ожидая дальнейших действий с её стороны.

***

      Гермиона неуверенно отперла дверь и вошла в полутёмный холл, осматриваясь на предмет присутствия слизеринского муженька. Даже странно о таком думать, не то, чтобы говорить. Женщина тряхнула головой и быстро прошла в гостиную, отмечая, что Малфоя там нет. Пожав плечами, она прошла в кухню, кивая дочерям, чтобы те проходили, и закрывая за собой дверь. Странно, но блондина нигде не было видно, уж не ушёл ли он куда-нибудь? Хотя подобную мысль она тут же отбросила, не сумасшедший же он, чтобы себе намеренно вред причинять, шастая по незнакомому месту, к тому же не просто незнакомому, а со всякими пугающими предметами. Поэтому первым делом она отправилась на кухню и с удовольствием отметила, что оставленный для него завтрак, надежно подогретый магией, был съеден подчистую. Там его не оказалось, и женщина поспешила наверх, хмурясь от мысли, что неожиданно поразила её. Что, если он увидел три кровати и по-быстрому, несмотря на страх незнакомой местности, сбежал, испугавшись принять ответственность? Да она и сама порой боялась этой троицы, хоть и не представляла себе без них уже и жизни. Про свою спальню она ни капельки не переживала, так как, уходя, наложила иллюзионные чары на шкаф, наполнив его мужской одеждой, чтобы у Малфоя не возникло лишних вопросов. Однако, пройдя по немногочисленным помещениям второго этажа, она заволновалась. Неужели он и в самом деле ушёл?       Спустившись вниз, она махнула дочерям, что пока знакомство откладывается, и те с разными эмоциями на лицах поспешили разбрестись по дому. Грейнджер провела дрожащей рукой по волосам и наказала себе не паниковать, в конце концов, она же не перед судом Визенгамота стоит, чтобы так волноваться. Всё можно решить, даже если он и сбежал. Пройдясь по гостиной и сложив валяющийся на полу плед, женщина вдруг подумала, что он мог и в другую часть дома забрести, в которой она не любила бывать, так как после подземелий Малфой-мэнора у неё появилась фобия, другими словами, страх темных помещений, что находятся под землёй. — Ма... — она опять чуть было не назвала его по настоящей фамилии. Нужно было отвыкать так делать, иначе ей грозит быстрое разоблачение. Вот, что значит привычка, и как же от неё избавиться? — Маунс! — Гермиона аккуратно сложила вещи на диване и сделала несколько шагов по направлению к подвалу. — Лихнис, ты где? — Мам? — в этот момент к молодой женщине подошла Розалия и с серьёзным лицом заглянула ей в глаза. — Тут никого нет. — Нет, он тут, я уверена, что он бы не ушёл никуда, — она утверждала, уговаривая скорее себя саму, нежели дочь, которая, возможно, всё же была права. — Хорошо, я пойду приготовлю поесть. Чего бы ты хотела, моя сладкая? — Блинчиков, мам, — широко улыбнулась девочка и прижалась к матери всем телом. Мисс Грейнджер в свою очередь тоже обняла её, целуя в каштановую макушку. — Я пойду? — Иди, — проговорила Гермиона, направившись на кухню. Но ни она, ни Роза не успели сделать и пары шагов, как к ним поднялся из подвальчика высокий статный мужчина со светлыми, почти белыми волосами. — А ты не сильно огорчена была тем, что не нашла меня в доме, — как-то холодно осведомился он, так невероятно напоминая этим себя прежнего, что женщина невольно поёжилась. — Ах, Лихнис, — Грейнджер смогла, наконец, взять себя в руки и спокойно задышала, чтобы не дать своему названному муженьку лишнего повода позабавиться за её счёт. — Как хорошо, что ты никуда не ушёл. — Она подошла к нему и тут же поманила к себе Розалию, что застыла у лестницы, глядя на "отца" с широко распахнутыми глазами. Она вдруг осознала, что мама не шутила, что к ним на самом деле вернулся папа. Да ещё такой красивый, словно сошел со страниц журнала. Вот подружки обзавидуются, когда увидят его. — Было бы глупо с моей стороны это сделать, — всё так же холодно, словно разговаривал не со своей женой, сказал мужчина, переводя заинтересованный взгляд на девочку в кружевном платьице, с большими карими глазами и каштановыми кудрями, затянутыми в косы.       Кто это? Это мой ребенок? Просто чей-то ребенок? Стоп! Не может тут по их с Гермионой дому бродить чужой ребёнок... Их с Гермионой дом? — Маунс мысленно дал себе пинка за такие мысли и ещё внимательнее стал изучать девочку, которой на вид было лет семь, может, восемь или даже девять. Он как-то не особо разбирался в детях. — И откуда я это знаю? Что не разбираюсь в детях и их возрасте? Ведь если это мой ребёнок, то по идее должен. — Лихнис, познакомься, это твоя дочь Розалия. Роза, подойди, — Гермиона сильно вцепилась в предплечье мужчины, будто боясь, что тот сейчас возьмёт и рванёт к двери. Маунс приподнял одну бровь, наблюдая за тем, как девочка побледнела и нерешительно сделала несколько шагов к ним, но близко приближаться не стала. — Ну, что же ты... — Почти истерично проговорила женщина, готовая уже почти силком тащить дочь к своему "отцу". Нужно было срочно что-то делать, а иначе всё полетит прахом, только вот она не знала, что именно. — Роза, сегодня папа в хорошем настроении, просто он не помнит тебя. Я говорила тебе уже, разве ты не помнишь? — Она быстро повернулась к Лихнису и прошептала одними губами: — Улыбнись. Ты как будто убить её хочешь.       Мужчина и сам вдруг об этом подумал, когда увидел испуг и странное напряжение в теле своей дочери. В голове сразу завертелись странные мысли, говорящие о том, что он возможно её бил. Способен ли он был на такое? Казалось бы, нет, но слова Гермионы твердили обратное и бились сумасшедшей пульсацией в мозгу: "сегодня папа в хорошем настроении". А что же он делал, когда бывал в плохом? Это ужасало и заставляло ненавидеть свою прошлую жизнь. Как он мог обидеть маленького ребёнка? Своего родного ребёнка. Маленькую хрупкую девочку. — Здравствуй, Роза, — несколько хрипло проговорил Маунс и прокашлялся, возвращая своему голосу былую стать. — Давай снова знакомиться. Мне жаль, что я ничего не помню, надеюсь, ты поможешь мне вернуть память? — Он протянул руку в желании то ли погладить девочку, то ли взять её за руку. Та покусала губу и медленно вложила крохотную, как показалось Лихнису, ладошку в его, а затем нерешительно улыбнулась. — Хорошо... папа, — прошептала она, заглядывая в серые глаза мужчины в надежде увидеть там любовь, но видя лишь пустоту и отчуждение. Поэтому она быстро развернулась и убежала по ступенькам наверх. — Почему ты ничего не сказала о ней? — спросил Лихнис, вырываясь из рук Гермионы, которая до сих пор держала его. — У неё есть имя, — зачем-то огрызнулась Грейнджер, хотя понимала, что в чём-то он прав, но её задело то, что он не воспринял Розу, как дочь, и вообще не хочет это как-то исправлять. — Неужели так трудно запомнить? Или ты решил выкинуть эту важную часть своих воспоминаний? — Она врала, блефовала и снова врала. Для чего она это делала, для женщины оставалось загадкой. В неё словно бес вселился, который забавлялся за её счёт. Она вообще давно перестала себя понимать, чувствуя, что превращается в другого человека. Это ей не нравилось, потому что от Гермионы Грейнджер — Героини Войны, она избавляться никак не хотела. — Хорошо, — сказал Маунс, но голос его говорил об обратном, ему не нравилось соглашаться, об этом бывшая гриффиндорка знала ещё со школы, и, по всей видимости, потеря памяти эту черту его характера не стёрла. — Пусть будет так. Почему не рассказала мне о... Розе? — Он как-то ядовито хмыкнул, складывая руки на груди и следуя за женой, которая уже принялась копошиться, повязывая фартук и делая вид, что его не замечает. Хотя он видел, что ещё как замечает, потому как она беспрестанно покусывала нижнюю губу и нервно заправляла прядь волос за ухо. — Или ты хотела, чтобы меня удар хватил? — Ничего подобного я не хотела, — огрызнулась Гермиона, мысленно давая себе подзатыльник за то, что он снова был прав. Кроме того, ей никак нельзя было сейчас затевать ссор, потому что нужно девочкам показать любовь, а иначе они не поверят, ведь как можно посчитать отцом такого напыщенного болвана, которому не свойственны такие чувства, как любовь, нежность, внимание. Да, задачка определённо была не из лёгких. Но не будь она Гермионой Грейнджер, если не справится с ней. В конце концов, она всегда любила трудности, ведь так приятно их преодолевать. — Просто доктор сказал, что есть вероятность того, что при сильном потрясении к тебе скорее вернётся память. — Она старалась говорить более спокойно, в надежде примирить себя со своим новоявленным мужем, а его со всей этой ситуацией. — Хочешь чаю?       Лихнис слегка опешил от такой резкой смены настроения своей супруги, но не подал виду, стараясь, чтобы лицо было бесстрастным. У него это, кстати, неплохо получалось, чего нельзя было сказать о Гермионе, все жесты которой были напряжёнными и выдавали её внутреннее состояние. Ему хотелось поддеть её из-за этого, но он сдержался, осознавая, что это ни к чему хорошему не приведёт. Только вот откуда в нём это? Неужели они на протяжении всех совместно прожитых лет ругались? В ответ на подобные мысли в голове что-то щёлкнуло, но никаких картинок не последовало. Это дало своеобразное согласие с подобными мыслями. Да, они ругались, при чём ему казалось это вполне естественным, даже более естественным, чем любовь, которая была чем-то сомнительным. Мужчина не верил, что когда-то их могло что-то связывать, ну не ёкало его сердце, не заходились мысли о ней. Эта женщина пусть и была его женой, но уж явно не желанной. Быть может, она его специально захомутала? Скажем, они пару раз, может, даже однажды, переспали, и она забеременела, а ему пришлось на ней жениться? Да, скорее всего так и было, ведь он не мог оставить своего наследника, даже если он был зачат вне брака. За такими размышлениями он не заметил, как его жена отвернулась от него, что-то замешивая в глубокой миске. — Пожалуй, я бы выпил крепкого чаю, — сухо проговорил Маунс и развернулся, чтобы уйти. Его пугала эта комната, а в особенности те незнакомые агрегаты, что издавали странные звуки и вели себя не так, как должны вести предметы мебели. — Я буду в гостиной, можешь принести его туда? — Что? — задохнулась Грейнджер, резко разворачиваясь, но того и след простыл. — Ничто его не меняет. — Раздражённо подумала она. — Всё равно ведёт себя как Его-Величество-Лорд-Малфой... Идиот!.. Самодовольный урод! Ух, как же я его ненавижу... Успокойся, Гермиона. Дыши глубже... Вдох-выдох... Вдох-выдох... Вот так, сейчас сделаешь ему чай и спокойно займёшься своими делами.       Она так и сделала, заварив крепкий чёрный чай, кстати, её любимый, и отнесла его на подносе Малфою, который расслабленно устроился в мягком кресле, прикрыв глаза и откинув голову на спинку. Он казался таким спокойным и умиротворённым, что женщине невольно захотелось погладить его по голове, дотронуться до его волос, почувствовать их мягкость и шелковистость. И она уже было потянулась к нему, как тот резко открыл глаза, и ей пришлось отдёрнуть руку, слегка вздрогнув при этом и пролив несколько капель чая. — Я принесла тебе чай, — почему-то вдруг осипшим голосом проговорила она, ставя поднос на невысокий столик и разворачиваясь, чтобы уйти. — Тебя, как за смертью посылать, — хмуро заметил мужчина и всё также невесело посмотрел на поднос. — Что это? — Чай, — с большим усилием молодой женщине удалось скрыть накрывшее её раздражение в купе со злостью. — Что-то мало похоже, — отозвался Лихнис. — Ты меня отравить пытаешься?       Гермиона чуть не зарычала от негодования. Ну как, скажите на милость, с ним можно вообще нормально общаться, когда он ведет себя, как последняя скотина? Поборов в себе желание схватить с подноса чашку с горячей жидкостью и вылить её ему на голову, Грейнджер глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться. Вышло не очень хорошо, по крайней мере, скулы свело от такой «радости». — Что ты, дорогой, как я могу? Если бы я хотела от тебя избавиться, то просто оставила бы в больнице без документов и сведений об имени, — подарив ему кривую улыбку, которую попыталась выдать за любезную, она гордо удалилась в кухню, чтобы продолжить хлопотать над блинчиками, что заказала Розалия. Собственно, их любила не только она, но и её сестры, что радовало, потому что порой накормить их было большой проблемой. Айрис, к примеру, обожала мясо в любых его видах, но до жути ненавидела овощи. Виолетта же наоборот, словно решила стать вегетарианкой, отказалась от мясных и рыбных продуктов, отдав предпочтение овощам и фруктам. А малышка Розалия до тряски любила сладкое, и её хлебом не корми, дай конфетку пожевать, и если не дать ей дольку шоколада рано утром, то можно выслушивать бесконечное недовольство всем на свете целый день. Вот как приготовить для них что-то, чтобы ели все трое? Выход нашёлся неожиданно, как оказалось, они все безумно любили блинчики.       Увлёкшись жаркой тонких блинчиков, Гермиона забыла о своём новоиспечённом супруге, выкинув все гнетущие мысли из головы. Сказать, что она любила готовить, было нельзя, она не любила это делать однозначно, но всегда вкладывала в неё всю душу, стараясь привнести туда всю свою любовь, ведь предстояло съесть это её любимым дочуркам. Кроме того, готовка порой очень напоминала Зельеварение, что возвращало бывшую гриффиндорку к моментам школьной жизни, по которым она нестерпимо скучала изо дня в день. Из мыслей её выдернул крик супруга, разнёсшийся, пожалуй, по всему дому. — Твою мать!       Испугавшись, что же такое могло случиться, молодая женщина обернулась и через плечо заметила дочурок, что стояли напротив того кресла, где расположился Малфой. Не заметив ничего такого, она отвернулась обратно к плите, где на раскалённой сковороде жарился очередной блинчик. — Что ты подмешала мне в чай? — воскликнул Малфой, прикрывая глаза ладонью и пересаживаясь с кресла на диван, чтобы девочки оказались подальше от него. — О чем ты? — Гермиона в недоумении повернулась к нему, скептически приподнимая одну бровь. Если бы она в этот момент видела себя со стороны, то определённо заметила бы, до чего же она сейчас была похожа на самого слизеринца этим жестом. — У меня троится перед глазами... — раздраженно ответил тот, так и не открывая глаз и массируя пальцами виски, будто надеясь стереть воспоминания о данном инциденте. — В каком смысле троится? — нахмурилась Грейнджер, уже совсем позабыв о блинах на сковороде. — Да, блядь, сейчас передо мной три девчонки вместо одной, — взорвался Малфой и кинул на женщину разъярённый взгляд. — Милый, успокойся, пожалуйста, — елейным голоском пропела молодая женщина, подходя к нему всё ближе и кладя на плечо ладонь. — Видишь, ты пугаешь девочек. Спокойно. Дорогой мой, просто у тебя три замечательных дочурки. Только и всего. — Только и всего? — вскричал мужчина, вскакивая с дивана и вырываясь из её рук. — Это что, твоя очередная терапия? Свести меня с ума?       Честно признавшись самой себе, Гермиона поняла, что это было не задумано ею специально, она просто забыла уточнить количество детей, когда знакомила "мужа" с Розалией. Теперь она корила себя, потому что не так она себе представляла их встречу. Теперь девочки могут его испугаться и уж точно ни за что не поверят, что их мама могла полюбить такого странного, злого и холодного типа. По сердцу пробежалась дрожь, но задуматься об этом Грейнджер не успела, так как почувствовала запах гари, что шёл с кухни, а именно от сковороды, на которой уже почернел один из её блинчиков, про который она благополучно забыла, включившись в эту сцену.       Сам не понимая, почему он кричит, Маунс расхаживал по небольшой гостиной, провожаемый тремя парами карих глаз, что невинно хлопали, разглядывая его. Это нервировало, но, с другой стороны, он сам заставил их затаиться, потому что напугал. А кто бы не испугался, если бы их отец на легкое приветствие и милые улыбки отреагировал подобным образом. Конечно же, в этом была вина Гермионы, его дражайшей супруги, которая, невзирая ни на что, специально оставила его в неведении того, что у него не одна дочь, а целых три, что похожи были между собой, как капли воды. К тому же, в этих одинаковых, кружевных, нелепых платьях и с этими глупыми косами, что делало их практически неотличимыми друг от друга. Да что практически? Он не мог бы сейчас сказать, которая из них сегодня знакомилась с ним тут, когда они только вернулись. — Итак, — замерев, наконец, рядом с девочками, сказал Лихнис. — Я... в общем я... — Ты наш папа, - закончила за него одна из них, что стояла посередине, и широко улыбнулась, показывая свою доброжелательность, отчего мужчина, надо признаться, вздохнул с облегчением. Значит, не всё так плохо, как он сам себе разрисовал, основываясь на последнем разговоре с Розой. — Мы знаем это, — хмуро сказала девочка слева и вовсе даже не улыбнулась, даже наоборот, у Маунса сложилось такое впечатление, что она своим взглядом хотела прожечь в нём дырку. Разве дети так смотрят? — Ты может нас не помнишь, но мы то ничего не забывали, — спокойным голосом проговорила третья дочка и пожала плечами, этот жест напомнил ему Гермиону, которая тоже так частенько делала. Ну тут уж вариантов мало, они, действительно, её дети. — Эээ... Как вас зовут? — спросил он, запуская пальцы в свои светлые волосы и стараясь, чтобы его голос звучал менее нервно. Он смотрел на них и не знал, что ему делать, то ли обнять, но он этого делать совершенно не хотел, они казались ему совершенно чужими, а чужих детей он не привык сжимать в объятиях; то ли быстренько сбежать от них куда подальше, и эта мысль ему нравилась всё больше и больше. Он не понимал, как можно различать идентичных людей, даже если они назовут ему свои имена. — Меня зовут Роза, мы с тобой уже знакомились, помнишь? — Сказала девочка справа, вновь почти не выражая эмоций, лишь пожимая плечами. — Вообще-то, меня зовут Розалия, но лучше зови меня Роза... Как ты раньше это делал.       Лихнис слегка приподнял уголки губ, показывая своё расположение, и слегка качнул головой, как бы соглашаясь и одновременно выказывая своё понимание. В тот же момент он не мог сказать, что слова девочки задели что-то в его сердце, а это пугало. Видимо, он не очень любил своих детей. Следя за Розалией, ему всё же удалось заметить смену выражений лица другой дочери, которая находилась слева, и ему это не понравилось. Она закатила глаза и даже почти фыркнула, показывая своё отношение к данному приветствию и к словам сестры, в частности. Похоже, она недолюбливала его, но почему-то больше всех понравилась ему, в ней не чувствовалось фальши. — А как тебя зовут? — кивнул он ей. — Виолетта, — нехотя, ответила та, говоря это таким равнодушным голосом, что создавалось впечатление, что её эта ситуация вообще не трогает. Она сложила руки на груди и отвернулась. — Значит, Ви? — хмыкнул Маунс, отмечая, как хмурой девчонке достаётся локтем в бок от сестры, что стояла рядом с ней. — Нет, Виолетта, — всё также равнодушно протянула девочка, потирая ушибленное место и зло сверкая глазами в сторону сестёр, как бы говоря им всё, что она о них думает. — Ви, зовёт меня только мама... и эти... — она лениво махнула рукой в сторону сестёр, которым этот жест не понравился, и они на пару насупились, пронзая ту недовольными взглядами. — Виолетта, значит, — протянул Лихнис, медленно переводя взгляд на дочку посередине. — А тебя...       Но он не успел договорить, как маленькая девочка сорвалась с места и кинулась обнимать его. — Я так рада, папочка, — лепетала она, сжимая его своими маленькими ручками так сильно, что мужчина невольно покачнулся. — Меня Айрис зовут. Ты пока не помнишь, но обязательно вспомнишь. — Она тараторила как сумасшедшая, не давая никому и слова вставить или перевести дух. — Мы ведь тебя любим. Все любим. Ты не смотри на Ви, она просто злится на тебя немного. Но ты же всё равно её любишь, правда? Я так скучала. Мы давно не видели тебя... ох, папочка... ты нам так нужен! И мамочке тоже нужен. Знаешь, как она тебя любит? Она всегда это говорит. Так любит... Ты же больше не уйдёшь, папочка? — На Лихниса смотрели большие карие глаза, полные такой нежности и надежды, что он не смог ответить иначе. — Конечно, нет, — пробормотал он и погладил дочку по кудрявой головке, чувствуя, что где-то в глубине его души затеплилось что-то маленькое и трепетное, чего он пока не понимал, но что его радовало, хотя немного и пугало. — Ну, что же вы, — воскликнула Айрис, оборачиваясь к сёстрам. — Не будьте такими буками, идите обниматься. Ведь это же наш папа. Он больше не уйдёт. Он будет нас любить.       Мужчина видел, как на глазах одной из девочек, которую, кажется, звали Роза, заблестели слёзы, и она тоже кинулась обнимать его, поражая его сердце новым светящимся лучиком. Виолетта помялась некоторое время, но всё же присоединилась к ним, зарывшись головой ему в подмышку. Вот в таком виде и застала их Гермиона, вернувшаяся в гостиную после того, как справилась с дымящейся сковородой. Малфой был растерян, но отвечал девочкам на их крепкие объятия легкими поглаживаниями то одной, то другой головы, не обходя вниманием ни одну. От умиления женщина так расчувствовалась, что поддалась мимолётному порыву и тоже бросилась к ним, обхватывая руками обескураженного мужчину и сразу троих дочерей. Ну прямо идеальная семья, ни дать ни взять. Мисс Грейнджер вдруг захотелось по-настоящему стать семьёй, стать миссис Малфой, чтобы Драко был их отцом, и они были бы всегда вместе.