Один из Первых. Имаго

— «Девушка Прасковья из Подмосковья с грустью и тоскою снова одна…»* — Ник, а зачем ты очки давила? Песня замерла на полуслове. Приемник онемел. — Чего? — неожиданно тихо, настороженно спросила Ника. — Ну, очки… Тогда, на молу. Что они тебе сделали? Вопрос оказался «в точку». Как удар по больному месту. Ника отставила в сторону пустую тарелку и молча встала из-за стола. Какая же она все-таки странная, эта малышка-дошколенок. И как не вяжется ее внешность с мрачным и колючим взглядом дикого, неприрученного зверька. — Извини. Не хочешь — не рассказывай… Ника отвернулась. — Юнь, ты вроде не такая, как другие взрослые, — задумчиво проговорила она. — Кто этот гад в очках? — Спроси чего полегче… — Спрошу. Зачем он убивает людей? — Я тебе честно скажу, Ника. Я не знаю… Может быть, Карэйн знает, но вряд ли. Кстати, у нас была отличная возможность спросить у самого агента. Часа два назад. — Агент, значит… Ника все-таки решила вытянуть из собеседницы правду. Девушке не хотелось говорить о Матрице с ребенком. Пусть и не в меру самостоятельным. Но ребенок смотрел ей прямо в глаза, смотрел исподлобья, даже ожидающе. «Ты не такая, как другие взрослые…» …Минут через пятнадцать, когда Юни выложила все, что знала, и встала из-за стола, собираясь вымыть посуду, Ника вдруг схватила девушку за рукав. — Значит, их нельзя убить… Всех? — тихо спросила она. — Ну, если не дать им «плодиться»… Наверное, можно. Ее подбородок дрожал. — А можно обратно? — проговорила она еле слышно. — Агента… В человека… Юни не успела ответить. Заскрипела калитка, и девушка опрометью бросилась к двери, едва не споткнувшись о порог. Они застыли друг против друга, и каждый собирался что-то сказать, но оба молчали. На заднем дворе ходили деловитые куры, и какая-то женщина звала их: «Цыпа-цыпа-цыпа…» Юни вглядывалась в его лицо. Вроде бы уже знакомое, спокойное, загорелое лицо. Вчера она еще не знала этого человека. А сегодня вот он уже ругает ее по телефону. Волнуется за нее. — Цыпа-цыпа-цыпа… Ника с Uzi наперевес выскользнула на крыльцо и встала тихонько рядышком. — Карэйн, познакомься, — сказала Юни. — Это Ника. Хороший человек… Телепат, между прочим. Парень пожал протянутую ему маленькую, но сильную ладошку. Женщина на соседнем дворе схватила, наконец, одну из куриц. Двор огласился отчаянным клохтаньем. — Юнь, у меня для тебя две новости. — Карэйн повернулся к девушке. — Плохая и плохая. С какой начать? Женщина понесла курицу за ноги в сарай. Птица вырывалась и хлопала крыльями. Будет у кого-то вечером отменный суп. — Начинай с плохой, — вздохнула Юни. — В твоей квартире устроили небольшой погром, — лицо Карэйна было суровым; он снова казался намного старше, чем был на самом деле. — Где хозяйка, не знаю. Скорее всего… -…уже нигде, — закончила за него Ника. Она глядела на кур, снова мирно гуляющих по соседскому двору и начисто забывших о пропавшей товарке. Но люди, они ведь не куры, нельзя же их вот так просто… Смысл сказанного доходил до Юни медленно, сквозь все защитные преграды вроде «не может такого быть», «это ошибка»… Из-за нее пострадал чужой, ни в чем не повинный человек. И как теперь возвращаться домой? Разгромленная комната — вскрытая ракушка. За полгода Юни уже успела обжить ее, обклеить постерами с глазастыми анимешными героями, населить шкаф своей любимой фантастикой. Да и к хозяйке привязалсь. Как же так… Был человек — и нет человека. Когда хозяйкин муж вернется из рейса, он что, и не вспомнит, что был женат? Никто не сможет вспомнить? Как ту девушку? И сколько таких дыр за день уже возникло в памяти жителей этого проклятого города? Может быть, она уже на сито похожа, эта память? Что-то теплое коснулось ее щеки. — Сухая, — услышала она неожиданно ласковый голос. — Не плачешь. И не надо. Карэйн… Он хороший. Сказал — не бросит, значит не бросит. «Теперь нас трое, — подумала Юни. — И мы еще побарахтаемся. Как та лягушка. Может, и из кувшина выберемся…» — Ника! Все трое обернулись, как по команде. Резко хлопнула калитка, и по садовой дорожке дробно простучали каблуки. Через сад к дому шла высокая, худая женщина в клетчатом пальто. Движения ее были резкими, в узле волос на затылка торчала длинная острая шпилька. Острыми казались и ее локти, и колени, и подбородок… На бледном узком лице ни грамма косметики. На вид ей было не больше тридцати, но около ненакрашенных губ уже легли жесткие складки. — Ника! Этого еще не хватало! — женщина оглядела непрошенных гостей, и Юни почему-то стало стыдно за свой плащ, потрепанный в схватке с агентом. — Здравствуйте, — начал Карэйн. — Мы… — Мало того, что сама вечно ошиваешься бог знает где, так еще и в дом пускаешь всяких… — женщина запнулась, пытаясь подобрать неожиданным визитерам подходящее определение. На бандитов они вроде бы не тянули, на голодранцев — тем более… — Это мои друзья, — твердо сказала Ника. Юни ее сразу зауважала. Все-таки знакомы всего один день, а Ника уже верит им. Защищает… — Мам, не прогоняй нас. Послушай… Я же говорила, что я не сумасшедшая. Вот, они тебе все расскажут. — Что — все? — Ника, не надо, — Карэйн положил руку на плечо девочки. — Люди не верят… — А чему я, интересно, должна верить?! Вы хоть знаете, чего я с ней натерпелась? Врачам доказывать, что дочка не шизоид… А сама я в это не верю уже. Вы вот чего приперлись? Думаете, мне ее одной мало?! — губы женщины скривились, Юни показалось, что она сейчас заплачет. И тут же девушке стало противно. Словно она присутствовала при каком-то плохо сыгранном фарсе, где она и Карэйн были чем-то вроде статистов-зрителей. Юни ненавидела людей, легко срывающихся на крик. Было в них что-то от бездарных актеров. Чем хуже играют, тем громче орут, будучи не в силах убедить зрителя в своей искренности. А особенно противно было оттого, что Ника стояла рядом, молча, все понимая; Юни решила, что никогда в жизни не будет кричать на детей. Если они у нее когда-нибудь будут. — Мам, я провожу их до калитки, — сказала Ника ровным, чужим голосом. — Да можешь вообще идти с ними куда хочешь, ты же домой только поесть приходишь да поспать. Прокрадешься в дом ночью, а утром и нет тебя… Кончишь тем, что из дому уйдешь, благо, есть с кого пример брать!..