Вернуть утраченное

Что есть реальность? Всего лишь то, во что мы верим. Все то, что можем с легкостью измерить. Коснуться, сжать, сломать, швырнуть, Забыть, убить, стереть и не вернуть. Но грань с безумием до ужаса тонка Перешагнуть легко — всего одна черта. А дальше стены плавятся, как дым. И рвется на куски картонный мир. Сдирая кожу, хочется реальности коснуться, Вцепившись в боль, за грань вернуться. Бессмысленны, отчаяны попытки: Усладой принимает тело пытки. И голос бьется во мгле сознания, Искажая истинные переживания. Оседает пылью, что было реальным, То, что было безумным, стало нормальным. © Aries.

Нами кажется, что в воздухе не осталось кислорода, только пепел. Светло-серый, похожий на снег. Мягкие хлопья нежно касаются рук, согревая продрогшие пальцы. Все портит только запах — удушающий, тяжелый, забивающий нос, оставляющий во рту привкус тлена и противно царапающий горло. Ведьма хмурится, рассматривая горящий снег, старается вдохнуть поглубже. Мерзкий запах знаком до тошноты. Все это не имеет смысла. Нами смеется или плачет. Она сама не понимает, какие звуки царапают глотку, мир плавится от ее прикосновений, обращаясь в прах. Он смешивается с пеплом, оседая на землю, накрывая ноги. Длинные, стройные, слишком бледные для… Для кого? Вопрос врывается в голову, причиняя боль, внушая животный ужас. Нами сжимается в комок, стряхивая с себя серую пыль, обхватывает колени руками, кусает губы, стискивает ладонями виски. В голове пусто и больно. Мир, серый и белый, плывет перед глазами, рвется на кусочки, словно бумажный, тонкий и хрупкий. Нами жмурится, боясь его коснуться, судорожно вдыхает сквозь стиснутые зубы. Но в легких только пепел и прах. Отчаяние песком скрежещет во рту. Слишком страшно, чтобы жить. Слишком больно, чтобы умирать. Слишком глупо, чтобы верить… В голове что-то скребется, мечтая вырваться наружу, щекочет изнутри, вынуждая смеяться. Мир рушится уже у самых ног, а Нами может только улыбаться. Губы давно зашили грубой нитью, навсегда изобразив улыбку. Почти не больно. Кровь течет по подбородку. До ужаса тянет смеяться: ей нравиться видеть, как рушится мир, его частицы бездумно кружатся. Вот только тело трясет в ознобе. Теплыми остались только ноги. Ведьма сгорает, начиная с ступней. И в ноздри лезет запах черного дыма. Удушающая вонь мешает дышать. Никуда не сбежать от запаха горящей плоти. И больно, и страшно, хотя давно все равно. Нами воет как волк, разрывая нити до хрипа, до судорог хочется крикнуть: «Жива!» Но в горле клокочут только лишь хрипы. Ее давно не стало, она сгорела хохоча. Она лишь помнит, как отчаянно хотелось дышать, не слыша запах адской пыли. Помнит, как пепел, кружась, улетал в небеса, а горло не саднило от гнили. Где-то рядом еще умирал мужчина, задыхаясь от черного дыма. Она сомневается, была ли когда-то вообще жива, чтобы раздирая горло кричать, о том, что они еще живы. На плечах расцветают порезы, боль заставляет вернуться. Сломанный мир срастается вновь, неровно и криво. Сквозь вату доносится крик, кому-то очень надо проснуться, но все слова насмешливо пролетают мимо. Ей кажется, что она горит, как и раньше. Жизнь уходит, как всегда, неторопливо. В сознании слышится знакомый до дрожи хохот. В старом заклятии был важен чей-то волос. Нами заперта в своем безумии, в ее мире не осталось совсем ничего, в голове истерично смеются голоса, разрывая на куски одно тело. Хочется выкинуть их, выбить, заставить замолчать. Ведьма бьется головой о скалы, не ощущая крови, стекающей по лбу. Она не может отличить настоящие голоса от тех, что шепчут в ее сознании: — Ты сгорела… — Твоя душа продолжает тлеть… — Пора принимать решение… — Ведьма… Убийца, дочь Сатаны… — Гори… Нами закрывает ладонями уши, скулит, как раненое животное, силится вздохнуть, но горло забивается пеплом. Она горит, опять сгорает в пламени, задыхается от вони горящей плоти, сходит с ума от боли, до рези в глазах вглядываясь в лица живых. — Не жалей, — тихий шепот сквозь безумие, в самое сердце. — Не жалей, ты обещала, жалость убивает. Смейся… Ты победила, — тихий шелест слов заставляет треснуть мир, расколоться, как разбитое зеркало. В слепящем свете голос становится крепче, слова отчетливее. — Нами, — ее зовут, к ней тянут руки. Галлюцинации пропитаны страхом и болью, они отличаются от тех, что были во Вратах: эти похожи на дымку — блеклые и присыпанные пеплом. Ужасно хочется не быть… У Пероны глаза на мокром месте, но взгляд уверенный. Она цепляется за руку, царапая короткими ногтями, и тянет назад. Нами закрывает лицо руками, прокусывает губу. Теперь у Пероны слипшиеся кровью черные провалы вместо глазниц, на бледных руках изящным узором вырезаны знаки. Ее кровь жжется, но Нами продолжает выводить узор цветком вокруг безжизненного тела. Ведьма глотает слезы, вместо крика шепчет древние слова. В кулаке безжизненной руки навсегда зажат серебряный крестик. Краски, слишком четкие, врезаются в сетчатку глаза, совершенно лишние детали. Ведьма воет, скулит и просит видения уйти. Перона смеется бескровными губами, шепча: «Я прощаю». От боли ломит виски, кости кажутся стеклянными, в голове истерично хохочет ведьма. Все, что ей осталось, — это смеяться. Безумие рвет на куски, она тонет, задыхаясь в обрывках памяти, сдирает ногтями лоскуты своей кожи, мечтает выгнать всех из своей головы, но все напрасно: она снова умирает. Воздух рябит от жара, другая она бьет по лицу: «Боль — вот что реально». Ведьма цепляется за это, тянется, как утопающий, к воздуху. Мир трещит по швам, рассыпается кусками, немного приоткрывая реальность. Хасира стонет, откидывает голову назад, прогибая спину, в блаженстве прикрывает глаза, облизывает пересохшие губы, обнажая выпирающие клыки. Нами откидывает голову, расшибая затылок о камень. Больно дышать, больно жить, она не знает, что бывает не больно. Голоса в голове не замолкают ни на секунду, стремясь перекричать друг друга. Ведьма бездумно выводит узор, растирая пальцами пепел. В этом картонном мире, ей дышать совсем не на много легче. — Ты помнишь, ты видела свет! — ребенок обиженно поджимает губы. — Бельмере нас ждет, а ты тут рисуешь! Босая нога стирает кривые знаки, в карих глазах чего-то слишком для ребенка. Ведьма по-птичьи склоняет голову к плечу. — Ты обещала бороться! — девочка плачет, размазывая грязь по лицу. Нами опускает голову, слезы ребенка обжигают ей щеки. — Мы хотели вернуться… Снова увидеть солнце… Запястья кровоточат, все это время она выцарапывала себе кресты. — Мы умерли слишком давно, чтобы по-прежнему верить… Ведьма смотрит на свою душу, стоящую позади ребенка, ее голос надорван от крика, ее отражение, ради нескольких слов разрывает сшившие рот нити. Нами кажется, что она снова перешагнула Врата, ребенок и исковерканная душа — все это уже было. — Ад меняет тебя, не сломайся, — отражение подолгу молчит, вспоминая слова. — Приглядись, от меня и так почти ничего не осталось… Ведьма закрывает глаза, как заговор, шепча: «Уходите». Преисподней давно пора забрать остатки того что звалось душой. — Значит, все это было напрасно? Нами смотрит на себя: ошейник на шее, цепи оплетают руки, ад забирает свое, искажая в агонии то, что осталось. «Напрасно…» — эхом отдает в голове, голоса замолкают. «Все это…» — наотмашь бьет по ребрам, разрывая легкие. Нами рвется из цепей, тянет сама к себе руки. «Надо проснуться, — стучит в голове. — Я должна вернуться…» Все вокруг не имеет смысла, она разрывает видения на куски, силой заставляет голоса заткнуться. Кусает руку до крови, смакуя металлический привкус во рту. Она ведьма, продавшая свою душу. Уцепившись за боль, схватившись за соленый вкус на губах, она тянет вверх, по кускам возвращая себя. Принесла в жертву подругу, изрезала кожу на знаки. Зубы сжимаются крепче, клыки прокусывают вену. Нами глотает свою же кровь, сомкнув веки. Она убивала, смеясь и плача навзрыд, воскресала. Мир снова обретает форму, звуки наполняют уши. Бог знает, она сожалела. Но, честно смотря себе в душу, признает, что не жалела, сжигая город до тла, упиваясь их криком, она мстила за всех… Перона вложила нож ей в ладони. Есть те, кто, обрекая других на муки, не должен продолжать жить. Нами помнит, перемазанные кровью руки, рваные раны, внутренности наружу, его выпотрошили на потеху другим. Она помнит боль в затуманенных глазах, помнит, как одну жизнь променяла на другую, как Перона закрыла глаза, а Зоро вдохнул спокойно. Нами не может забыть, как горели легкие при беге от экзорциста. Ведьма многое помнит, она не жалеет, каждый миг был прожит не напрасно. Сережки качаются при каждом шаге, они напоминают об их жизнях. Она ставит в голове блок, запирает все в пропахшем дымом мире, меняется, становясь сильнее, как принято в этом реальном мире. Кровь течет по подбородку, капает на колени, обжигает замершую кожу. Они чувствуют ее перерожденной, как завороженные подходя ближе. Хасира смеется хрипло, Зоро глухо рычит. Демоны рядом, словно звери, трутся у ног, вздыхая запах крови. Пьяные от похоти, разгоряченные гневом. Нами отпускает руку, чтобы в одно мгновение разорвать тонкие вены другой, обе протягивает им, давая напиться. Демоны близко, слизывают алое с рук. Нами смеется. Ад что-то забрал, но это не значит, что совсем ничего не осталось. Хасира обжигает губы, слизывая кровь, в кромешной тьме она отдает что-то ведьме, в ответ забирает себе. Зоро пьянит вкус ее крови, они разделяют ее на всех чтоб не осталось ни грамма. Два из семи присягнули ведьме, никто не станет жалеть. Нами облизывает губы, щурит глаза, растягивает губы в улыбке. Из ада есть выход, Лорды же переходят черту. Хасира тянется к ней, касается в поцелуе, смешивает кровь со слюной, стонет в податливые губы. Нами не знает, что изменили Врата и почему она осталась внешне как раньше, так изменившись внутри. Ведьма смакует вкус своей крови на губах демоницы, стонет, когда Зоро, обнажив клыки, оставляет алый росчерк на шее. Девушка смеется, отдаваясь им, рисует знаки кровью. Небо сотрясает гром, разрывают молнии, озон вытесняет кислород, становится душно.