Три ошибки дочери старого кукольника, или Тайна золотого ключика

Глава вторая, в которой мы с вами попадаем в святая святых кукольной мастерской, прекрасная Аличе совершает первую непоправимую ошибку, Пьеретту переименовывают, а синьор Джакомо Манджафоко второй раз в жизни видит своими глазами то, чего не бывает. Итак, в конце предыдущей главы мы оставили наших героев как раз в тот момент, когда они собирались обедать. Однако скажем прямо: в том обеде не было ничего особенного, и потому нам с вами, наверное, будет лучше сразу перенестись на несколько месяцев вперед и побывать в том же доме на другом обеде, завершившемся небезынтересным для нас образом. Пока знакомые нам мужчины рассаживаются за столом, поспешим обратить внимание на хозяйку дома, чей мелодичный голос нам уже доводилось слышать. Едва ли вам случалось видеть в своей жизни столь очаровательную молодую особу, какой была двадцатилетняя Аличе. Ее прелесть нисколько не умалял даже чересчур живой, порою до дерзости, нрав. Дочь старого кукольника была невысока ростом и обладала замечательно тонкой талией, однако назвать её тощей не повернулся бы ни один злой язык. Своей фигурой она напоминала фарфоровую статуэтку, впрочем, без малейшего намека на ее хрупкость, а прелестным своим нарядом, так к ней шедшим и несколько усиливавшим сходство с порцелановой красоткой из витрины, девушка была обязана не столько кошельку своего отца, сколько собственному портновскому мастерству и вкусу, в котором с ней могли сравниться немногие. Гладкие черные волосы Аличе прятала под кружевной белой косынкой, а черные огромные глаза ее так и сверкали, когда она хлопотала по хозяйству, поглядывая на старого мастера и двух его учеников. Девушка порхала по небольшой кухоньке легко и ловко, передавая стаканы и салфетки, разливая минестру, раскладывая равиолли и нарезая чиабатту широкими ломтями. Ставя перед мужчинами наполненные тарелки, девушка одарила каждого особым, лишь ему предназначавшимся взглядом. Отцу достался ласковый и заботливый, Карло – взгляд, полный нежной насмешки, а Джакомо… эй, Аличе, постой-ка, ты ничего не перепутала? Это же Джакомо, а не Карло! Ах, девочка, девочка… Что же до младшего ученика кукольника, то он, окрыленный незаслуженным даром в виде чудесного блеска прелестных черных глаз, пришел в исключительное настроение и балагурил на протяжении всего обеда, развлекая сидевших за столом. Его гибкие смуглые пальцы порхали по скатерти, ловко изображая то различных животных, то повисшую на ниточках марионетку, а то – походку ученика из столярной мастерской, Джузеппе (парня доброго, но в свои юные годы уж слишком часто прикладывавшегося к бутылке). Аличе хохотала в голос над его проделками, и старый Джеппетте то и дело вторил ей дребезжащим смешком, но Карло, хоть в нужные моменты и растягивал губы в улыбке, казалось, едва слышал застольный разговор. Мыслями старший ученик кукольника явно был где-то далеко. Обед подошел к концу, и Аличе уже принялась за мытье тарелок, когда Карло вдруг сбросил с себя оцепенение и заговорил, обращаясь к учителю: - Папа Джеппетте, я тут подумал – пожалуй, нам нужна Пьеретта. Джакомо поморщился, услышав это обращение – с момента памятного разговора, о котором мы с вами узнали из первой главы, бедняге в любом слове чудился намек на намерение Карло жениться на дочери старого кукольника – однако долго оставаться мрачным этот парень не умел. А тут еще Аличе, увидевшая, что Карло разворачивает эскизы, и тоже поспешившая к столу, нечаянно задела руку Джакомо своей маленькой ручкой, и, должно быть, от неловкости момента не сразу догадалась отстраниться – и юный ревнивец снова сделался весел и оживлен, как прежде. Что ж, придется признать, что в оценке способностей Карло старый кукольник был прав – эскизы были не больно-то хороши. Конечно, понять по ним, что за куклу задумал мастер, было вполне возможно, но автор рисунка проявил непростительную небрежность. Отчего-то одни фрагменты – туфли и волосы куклы, а также оборки на платье - были прорисованы с чрезмерной тщательностью, прочие же, напротив, набросаны наспех и словно нехотя. Руки Пьеретты были помечены на рисунке лишь несколькими штрихами, а от всего лица внимательный зритель смог бы с грехом пополам получить представление лишь о губах и левом глазе. Если мастер и хотел придать печальной Пьеретте какое-то сходство с красавицей Аличе (чего опасался в глубине души бедный Джакомо), то это ему определенно не удалось. Сама Аличе, по всей видимости, тоже ждала большего, потому что, глядя на рисунок, состроила недовольную гримаску. Джакомо, слишком увлеченный воспоминаниями о нежном прикосновении девичьих пальчиков, едва ли составил о рисунке определенное представление, но старый мастер, похоже, был доволен. Он долго и с видимым удовольствием изучал эскиз своими подслеповатыми глазами и, наконец, похлопал Карло по плечу, сказав ободряюще: - Что ж, вперед, мальчик мой! И Карло, свернув рисунок, направился в мастерскую. За ним немедленно увязалась любопытная Аличе, а за нею, разумеется, Джакомо – и терзавшее его в тот момент чувство называлось отнюдь не любопытством. Ах, да ведь мы с вами не были еще в мастерской! Непростительное упущение! Кукольная мастерская являла собою святая святых скромного домика Джеппетте, и мы непременно должны заглянуть туда вслед за нашими героями. Дом Джеппетте был невелик – кроме просторной кухни, в нем было лишь три небольших комнатки. Две из них носили в обиходе совершенно прозрачные названия «комната Аличе» и «комната папы», третья же (собственно мастерская) именовалась в едином стиле с первыми двумя – «комнатой кукол». Джакомо долго восставал, не умея принять этого названия, и пытался в одностороннем порядке переименовать мастерскую в «комнату-где-хранятся-куклы» или хотя бы в «комнату ДЛЯ кукол», однако его варианты никак не приживались. Так и осталась мастерская «комнатой кукол», и постепенно Джакомо, махнув рукой, сам стал говорить так же. Мастерская, несомненно, планировалась как самая светлая комната в доме – но большое окно в торцевой стене если что и освещало дневным светом, так только находившийся прямо под ним большой стол, заваленный всякой всячиной. Окно выходило почти строго на север, и солнце редко глядело в него, к тому же прямо у стены в заднем дворике росли вьющиеся розы, а подальше - несколько пиний, заслонявших и свет, и обзор. По боковым стенам комнаты терялись в полутени самые удивительные и разнообразные предметы, которые только можно себе вообразить. На полках рядами стоял реквизит, использовавшийся во время кукольных представлений. Кувшины без дна, хрустальные кубки с навсегда застывшей в них рубиновой жидкостью, которая должна была изображать вино (а иногда и кровь); часы, не имевшие, помимо стрелок, каких бы то ни было деталей механизма; скрипки без струн, флейты и трубы, из которых никому было бы не под силу извлечь хоть звук; пахшие только пылью бумажные цветы и несъедобные восковые яблоки – чего здесь только не было! Повсюду на стенах висели нарисованные красками на холстах декорации, изображавшие самые разные пейзажи и интерьеры – от королевского дворца до подводного царства. Поскольку места на стенах не хватало, холсты висели в несколько слоев. Аличе время от времени для разнообразия меняла холсты местами, не без оснований считая их достойным украшением помещения. Практически все декорации были работы Джакомо, за исключением нескольких совсем старых картин, принадлежавших кисти неизвестного художника и неведомо как попавших к старому кукольнику. Было тут и несколько картин меньшего формата. Для театра они не годились; Джакомо нарисовал их просто от скуки, чтобы не пропадали зря обрезки холста. Одним из самых примечательных предметов в мастерской были стоявшие в углу за дверью напольные часы в корпусе из темного от времени дерева. Это был агрегат почтенного возраста и самого непредсказуемого поведения. Определять по нему время давно уж никто не пытался, но иногда в недрах часов что-то предупреждающе щелкало. Однако то была лишь подлая уловка, а не жест доброй воли со стороны вредного механизма. Потому что после предупреждения часы могли вновь затаиться на неопределенный срок – затем лишь, чтобы потом с большей внезапностью начать хрипло отбивать одним им ведомые четверти и половины. Маятник старинных часов некогда был виден сквозь высокое стекло, но оно давно разбилось, и Джеппетте заменил его красивой деревянной дверцей, на которой он вырезал в середине изображение пляшущего длинноносого человечка, а по углам – четыре смеющиеся рожицы. Наконец, справа от стола стоял верстак, а подле него – шарманка в чехле, извлекавшаяся в дни представлений и служившая для озвучивания спектаклей, но прежде того – чтобы созывать публику в балаган на площади. У левой стены громоздились два больших сундука. Сундуки были неразличимы, как близнецы, но Джакомо не перепутал бы их ни за какие сокровища. Потому что в левом сундуке жили куклы. Человек не робкого десятка, работавший в кукольном театре уже без малого полгода, молодой Джакомо Манджафоко невольно восхищался в душе храбростью Аличе, когда та иной раз поздним вечером с улыбкой спешила исполнить просьбу отца «Попроси к нам на минуточку Коломбину» и отправлялась в «комнату кукол», не прихватив с собой даже свечки. И хотя принесенная через пять минут Коломбина была с виду, хитрюга, бессловесной и тряпичной, он знал, что она только прикидывается. Потому что он видел… Джакомо непроизвольно вытер капельки пота со лба и вздохнул с облегчением, увидев, что Карло и Аличе открыли не левый, а правый сундук. В этом сундуке хранилось все, что может понадобиться мастеру, чтобы починить старую марионетку или изготовить новую. Сотни разноцветных лоскутков, десятки фарфоровых голов и стеклянных глаз и много такого, что в любом другом доме давно сочли бы за негодный хлам, которому место в лучшем случае в тележке старьевщика. Собственно, больше всего этот сундук и был похож на тележку старьевщика. Примостившись здесь же на стуле, Джакомо достал кисти и занялся подновлением облезшего театрального задника, не забывая поглядывать на Карло и Аличе. Карло мешкал, перекладывая с места на место несколько почти одинаковых фарфоровых кукольных голов (он вообще отличался исключительной медлительностью, когда дело доходило до изготовления кукол), а Аличе, живая как ртуть, выуживала из сундука то одно, то другое, и требовала от него немедленного ответа на вопрос «годится это или не годится для Пьеретты?» Девушка развернула белое кружево исключительной красоты и даже вздохнула от восторга. Впрочем, нет - белой эта материя была, должно быть, несколько лет тому назад, а пролежав в сундуке, приобрела желтоватый оттенок слоновой кости. То же можно было сказать и о кукольном паричке со спутанными локонами. Ловкие пальчики Аличе тут же аккуратно расплели нитяные волосы, и теперь каждый мог видеть, что такой прической не побрезговала бы самая избалованная из марионеток женского пола. - Пьеретта должна быть белой-белой, как снег - нахмурилась девушка. - Пожалуй, я постираю и волосы, и ткань с кааапелькой синьки, - и девушка, подхватив пахнущий нафталином ворох, упорхнула из комнаты. Джакомо силой пришлось заставить себя остаться в мастерской и не броситься за ней следом. Но, впрочем, Карло тоже был тут, а потому сердце ревнивца пока было в покое. Прошло, должно быть, с полчаса – порывистый Джакомо успел подкрасить несколько холстов, подрисовать стершиеся глаза деревянной собачке – из «марионеток-статистов», а также от нечего делать набросать карандашом на подвернувшемся клочке злую карикатуру на Карло – а объект его насмешек за это время, казалось, так и не сдвинулся в своей работе с мертвой точки. Впрочем, не исключено, что Карло напрягало присутствие Джакомо, но трудно сказать наверняка, поскольку он все равно бы в этом не признался. Внезапно старая деревянная колонна судорожно дернула маятником и скрипнула – словно прокашливаясь, – после чего разразилась такой немелодичной руладой, лишь отдаленно напоминавшей часовой бой, что Джакомо подскочил на стуле. И в тот же миг дверь мастерской распахнулась и в комнату влетела Аличе, крича: - Боже мой, боже мой, что я наделала! Мужчины, не сговариваясь, бросились к ней – каждый из них, как мы знаем, был готов сразиться ради Аличе с сотней врагов. Но на сей раз ни с кем сражаться не пришлось. Причиной неподдельного отчаянья, звучавшего в крике Аличе, была собственная небрежность девушки. В левой руке она держала описанный выше кукольный парик, а в правой – пленившую ее венецианскую ткань, но и то, и другое больше не напоминало по цвету слоновой кости. И кружево, и нитяные волосы были ярко-голубыми! При виде этой небесной красоты Джакомо расхохотался, но Аличе не разделяла его веселости. Более того: в широко распахнутых глазах девушки застыл настоящий ужас. - Банка… банка с синькой, должно быть, опрокинулась… в таз… - шептала несчастная, не замечая, что с обоих предметов, ставших жертвами неумеренного подсинивания, на пол капает ярко-голубая вода, растекаясь лужами на полу. Карло кусал нижнюю губу, но не казался ни взбешенным, ни чересчур расстроенным. Казалось, он мысленно прикидывает, возможно ли что-то исправить, и если нет – как быть дальше. Наконец, он пробормотал, не сводя глаз с небесно-голубых волос будущей куклы: - Пожалуй, это будет уже не совсем Пьеретта… если можно так выразиться. На доносящийся из мастерской шум пришаркал тем временем старый Джеппетте. Интересно отметить, что его реакция на прискорбное событие почти в точности повторяла реакцию его старшего ученика. - Да, - проговорил старый мастер после минутного размышления. – Так как же мы теперь ее назовем? Аличе, похоже, поняла, что никто не собирается ругать ее, более того – поняла, что еще не все потеряно, и Пьеретта появится на свет вопреки всему, хотя и несколько в ином обличье. Поэтому идея пришла ей в голову раньше всех. Должно быть, девушка обратила внимание на разросшиеся за окном штокрозы , хотя среди них и не было ни одного голубого цветка – цвет для роз невозможный. - Ее будут звать Мальвина, - произнесла Аличе мечтательно. *** Уже совсем стемнело, но Джакомо Манджафоко все не уходил. Он сидел прямо на земле напротив домика старого кукольника и без всякого смысла вглядывался в темные, давно погасшие окна. С недавних пор (а мы-то с вами знаем, с каких!) бедный ревнивец старался по вечерам покидать дом Джеппетте по крайней мере не раньше своего соперника, боясь оставлять того наедине с Аличе. Но на сей раз выхода не было – Карло засиделся за изготовлением Пьеретты, а Джакомо, закончивший всю работу, как вправду требовавшую исполнения, так и измышленную им в попытке протянуть время, уже дважды получил от учителя недвусмысленное указание – «Ступай домой, мой мальчик». Оставалось только повиноваться. Но пойти домой, оставив соперника в доме Аличе – это было выше всех сил молодого синьора Манджафоко. Поэтому он и таращил сейчас глаза в темноту – занятие тем более тщетное, что окно девичьей спальни Аличе выходило на ту же сторону, что и окно мастерской – во двор, а не на улицу. С наблюдательного пункта бедного Джакомо можно было сделать лишь вывод о том, что кухня пуста, и что старый Джеппетте лег спать. Наконец, терпение молодого ревнивца иссякло. Он рывком поднялся на ноги и быстро, легко, как бесплотная тень, пересек в сумерках улицу и приблизился к входной двери домика старого кукольника. Джакомо скинул на крыльце деревянные башмаки, чтобы не шуметь, и, тихонько толкнув дверь (к счастью, смазанную накануне), скользнул в темный коридор. Осторожно обходя известные ему скрипучие половицы, молодой человек напряженно вслушивался в тишину спящего дома. Дверь в комнату Аличе была плотно притворена, и из-за нее не доносилось ни звука. А вот дверь «комнаты кукол» оказалась приоткрытой, и в узкую щель падал красноватый отсвет догорающего огарка. Джакомо на секунду крепко зажмурился – словно перед прыжком в ледяную воду - и вошел в мастерскую. Огарок свечи стоял на столе у окна, и фитилек его уже почти утонул – еще несколько минут, и комната погрузится во мрак. Карло спал за столом, уронив голову на руки. А рядом с ним, на столе, прислоненная спиною к банке с кистями и хорошо видная в свете умирающего огарка, сидела совершенно готовая кукла. Пьеретта. Мальвина. Мерцающая в полумраке, как диковинный голубой цветок, марионетка была так хороша, что Джакомо невольно сделал несколько шагов вперед и уставился на нее. Внезапный хриплый звук заставил его подскочить на месте – но то были всего лишь старые часы. А кукла вдруг моргнула хорошенькими голубыми глазами с длинными ресницами, сморщила хорошенький носик и воскликнула жеманным тоном, глядя на Джакомо в упор: - Ах, да не смотрите же на меня так! Я совсем растрепана!