Три ошибки дочери старого кукольника, или Тайна золотого ключика

Глава третья, в которой замечательно начавшееся кукольное представление оканчивается самым плачевным образом и из которой любой желающий сможет не только узнать, где старый Джеппетте хранил свои сбережения, но и сразу же понять, что от этого знания мало толку. Дни представлений Джакомо любил больше всего. С самого утра, когда площадь была еще почти пуста, и ученики старого кукольника вдвоем перетаскивали в большой полотняный шатер кукол и декорации и расставляли скамьи, молодой синьор Манджафоко начинал ощущать где-то в глубине живота – а может, и в глубине души - чувство, которое ни с чем не спутаешь – оно было похоже одновременно на тревогу и на влюбленность, на страх – и на восторг. Вернее всего было бы назвать это неповторимое ощущение ожиданием чуда… Радостное волнение его нарастало по мере того, как на базарной площади становилось все более людно. Разворачивались торговые ряды, появлялись первые шарманщики и уличные акробаты, эти плебеи городской арены, как презрительно думал о них Джакомо с высоты лестницы, на которую он забрался, чтобы украсить доминировавший на площади белый шатер кукольного театра разноцветными флагами. Наконец, к середине дня суета этого городского муравейника, пестрого и многоголосого, достигала апогея. Палатки торговцев манили яркими товарами, бродяги, выставлявшие на продажу лишь свое мастерство или ловкость рук – зазывали пронзительными звуками скрипок и флейт, барабанным боем, а то и просто криками. Повсюду деловито или праздно двигались нарядно одетые люди, а беспородные лохматые собаки шныряли у них под ногами и всюду совали свои мокрые любопытные носы. Псов интересовало все на свете, в то время как коты всех мастей, также чрезвычайно веселые и озабоченные с самого утра, концентрировались все же поближе к рыбным рядам. Солнце пекло разноцветные шляпы, полосатые навесы, играло на струях старой мраморной фонтанеллы, и самому закоренелому мизантропу довольно было бы один раз пересечь площадь в этот час, чтобы проникнуться атмосферой всеобщей радостной суеты и почувствовать себя душой общества. Приходило время выносить на площадь шарманку. Джакомо всегда с восторгом соглашался на эту работу, предоставляя нудное и однообразное, на его вкус, завершение приготовлений внутри павильона старшему ученику кукольника. Юноша, право, ощущал себя центром вселенной, когда прохаживался среди зевак, крутя ручку шарманки и выкрикивая на все лады – то громко и напористо, а то словно бы лениво, растягивая слова: «Уважаемая публика! Только сегодня и только у нас! Не пропустите! Две пьесы за одну цену! Знаменитый кукольный театр маэстро Лоренцини!» Время от времени к этому анонсу с целью еще больше заинтриговать почтеннейшего зрителя добавлялись новые подробности: «В первом отделении потоки слез из ваших глаз исторгнет печальнейшая мелодрама: «Сбежавшая невеста, или Девочка с голубыми волосами». Во втором - вы надорвете животы от смеха над уморительной комедией: «Тридцать три уловки Арлекина, или Слуга двух господ». Не пропустите! Самые дешевые билеты – за два сольдо!» Даже старый Джеппетте не мог не признать, что благодаря Джакомо сборы театра увеличиваются едва ли не на четверть по сравнению с теми днями, когда шею под лямку шарманки подставляет Карло. Что же - быть может, спросите вы - неужто Джакомо забыл о ревности и спокойно оставил красавицу Аличе в павильоне вместе со своим соперником? Отнюдь. Как раз к моменту выноса шарманки Аличе перебиралась в небольшую деревянную будку, установленную перед павильоном и залепленную с трех сторон в несколько слоев и старыми, линялыми, и новыми, красочными афишками. На все оставшееся до начала представления время ее заботою становилась продажа билетов, и не будет большим преувеличением сказать, что еще четверть сбора поступала в карман старого кукольника из кошельков (разнообразной толщины) тех молодых или не очень молодых синьоров, которые вовсе не собирались смотреть спектакль, но подходили к пестрой будке с одной-единственной целью: поглазеть на очаровательную юную особу, находящуюся внутри, а при удачном стечении обстоятельств – перекинуться с нею словечком или даже получить в награду сладчайшую улыбку. А четверть да четверть – будет половина, не так ли? Наконец, все билеты были проданы, все скамейки в павильоне забиты публикой до отказа, Аличе подавала знак Джакомо, и оба перебирались за кулисы, туда, где уже ожидали их Карло и старый Джеппетте. С недавних пор старик практически перестал участвовать в представлениях, с явным удовольствием переложив все заботы на плечи дочери и двух молодых учеников, однако он неизменно присутствовал за сценой. При первом сигнале большого бронзового колокольчика в руках Аличе, возвещавшего публике о начале спектакля, Джеппетте усаживался в старое кресло, которое Джакомо специально каждый раз притаскивал из его комнаты в павильон, и не успевал первый паяц выскочить на авансцену, смешно вскидывая колени под управлением ловкой руки одного из молодых кукловодов, как старик начинал задремывать. Он ухитрялся спать под звук шарманки, под шум и гам, под взрывы хохота публики и даже под грохот большого куска кровельного железа, при помощи которого Аличе мастерски изображала за кулисами разразившуюся на сцене грозу. Просыпался Джеппетте лишь тогда, когда шатер был давно пуст, а ученики успевали перетащить обратно в мастерскую по меньшей мере половину реквизита. За кулисами Джакомо чувствовал себя в своей стихии. Виртуозное управление куклами было тем искусством, которому он научился в театре маэстро Лоренцини первоклассно. К тому же у него обнаружился настоящий талант говорить за кукол на разные голоса, но все равно ему было далеко в этом до Аличе. Девушка, похоже, была прирожденной актрисой – право, стоило посмотреть на нее в тот момент, когда она была скрыта от глаз публики. Дочка старого кукольника не только запросто управлялась с нитками двух марионеток разом, но переживала разыгрываемую куклами сцену и голосом, и мимикой, и, пожалуй, даже каждым движением своего стройного стана. И вы бы уже не удивились, узнав, что, когда куклы, приводимые в движение ее руками, танцевали на сцене, ножки Аличе постукивали в такт музыке каблучками. Джакомо стоило иногда больших трудов оторвать от нее взгляд и не пропустить свою реплику. Карло обычно за кукол не говорил – это давалось ему хуже. Но кукловодом он был опытным, и тут уж давал сто очков вперед и молодому Манджафоко, и Аличе. К тому же его заботой было музыкальное сопровождение спектакля, и Джакомо однажды видел собственными глазами, как в какой-то наиболее ответственный момент спектакля Карло ухитрялся удерживать нитки трех кукол одновременно, а ручку шарманки, скинув деревянный башмак, вертел босой ногой. Зрелище было прекомичнейшее, и нужно сказать, что Карло – отдадим ему должное – сам при этом весело смеялся над собой. Но после первых массовых сцен с участием большого количества марионеток-статистов наступало то, что поражало Джакомо до глубины души всякий раз, и он не мог отделаться от мысли о сне или наваждении. Аличе и Карло бережно брали из корзины Арлекина, Пульчинеллу, Пьеро, Мальвину – ставили их на сцену и отнимали руки. И куклы начинали жить своей жизнью. Они произносили свои реплики, двигали руками и ногами – да что там! ходили и бегали по сцене, веселили и трогали публику до глубины души своими монологами и выходками. Иногда они, как и актеры-люди, забывали текст, и, вернувшись в корзину, смешно и сердито переругивались друг с другом вполголоса по поводу того, кто именно был виноват в срыве той или иной сцены. Джакомо полагал, что поначалу куклы стеснялись его - потому что вели себя не по-кукольному лишь на сцене, превращаясь за кулисами снова в бессловесные кусочки ткани и дерева. Но потом, привыкнув к новому кукловоду, они осмелели, и по прошествии более семи месяцев работы в театре Джакомо уже научился по крайней мере не вздрагивать каждый раз, когда Мальвина, дергая его за штанину, принималась капризным тоном требовать зеркало за минуту до своего выхода, или когда после спектакля Арлекин отвешивал такую звонкую пощечину Пьеро, забывшему на сцене свою реплику, что деревянная голова не успевшего заслониться бледного человечка трещала, и со щек сыпалась белая пудра. Спектакль окончился. Джакомо вышел в опустевший зрительный зал, чтобы подмести между скамьями, а Карло с Аличе складывали марионеток в корзину. На краю корзины сидел Пульчинелла и, болтая ногами, вертел во все стороны головой. Старый Джеппетте дремал в своем кресле. Ах, читатель! Если есть в тебе хоть капля сострадания к бедному Джакомо, приготовься использовать ее по назначению прямо сейчас! Ужасное зрелище ждало несчастного ревнивца, когда он вернулся за кулисы. Ужасное, повторяю, зрелище, буквально пригвоздившее молодого человека к полу, да так, что он не в силах был шевельнуть ни рукой, ни ногой. За кулисами Аличе целовалась с Карло! Да, да, прекрасную дочку кукольника держал в своих объятиях соперник Джакомо – держал ее за талию своими грубыми ручищами - и ей это, похоже, нравилось, а уж Карло и подавно, судя по тому, что, прижавшись к ее губам, он даже глаза закрыл – не иначе как от удовольствия. Аличе стояла ко входу спиной, а старый мастер все еще спал, и никто не заметил Джакомо, застывшего в дверном проеме на манер лотовой жены. Всему есть предел, любезный мой читатель, в том числе и мукам, которые может вынести человеческое сердце. Джакомо стиснул зубы, стараясь не закричать, круто развернулся на каблуках и бросился бежать куда глаза глядят. И вслед ему тускло сверкнули пуговичные глазки любопытного Пульчинеллы. *** Интересное, однако, выражение – «куда глаза глядят»! Пожалуй, к нашему герою оно не вполне применимо – едва ли Джакомо разбирал дорогу. Глаза его застилала мутная пелена, и один раз юноша даже ухитрился пребольно врезаться в стену – или то был фонарный столб? Наконец, он остановился, судорожно хватая ртом воздух, и поднял голову. Прямо над ним красовалась облупленная жестяная вывеска: N-ский ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК Под надписью было намалевано в рамке гербового щита нечто, смутно напоминающее толстого синего змея, обвившего кривоватую дорическую колонну - змей, по всей видимости, только что с немалым усилием вывернул ее из земли, высунув от натуги язык. С минуту, а то и дольше, молодой человек созерцал это произведение искусства, а потом на его лице появилась мрачная решимость. Джакомо дернул дверную ручку, едва не оторвав ее, и вошел в маленькую прокуренную комнатку полицейского участка. Скрип несмазанных дверных петель разбудил толстого усатого жандарма, спавшего в полном обмундировании прямо за столом, покрытым чернильными кляксами. - Какого… чего надо? – рыкнул он на визитера, упираясь в стол кулаками и с трудом приподнимая свою массивную тушу со стула. - Господин жандарм, - торопливо заговорил Джакомо, испугавшись, что его выставят вон, прежде чем он успеет сказать хоть слово, - господин жандарм, прошу, задержите опасных преступников! Я располагаю верными сведениями, что кукольник Лоренцини – алхимик и чернокнижник! Он со своим учеником Карло оживляет кукол, они… они… они живые, они ходят и разговаривают, господин жандарм, я видел это своими глазами! Должно быть, он может наводить на людей порчу через этих кукол… Это не театр, это… это шарлатанство, это преступление, он не имеет права! Он колдун! И Карло колдун! Он ее приворожил! Задержите их, арестуйте, умоляю! – Джакомо сорвался на крик и неожиданно для самого себя в конце этого бессвязного монолога рухнул перед уже выбравшимся из-за стола жандармом на колени и попытался поцеловать блюстителю порядка руку. Поняв, что перед ним сумасшедший, которого незачем опасаться, дежурный полицейский брезгливо отдернул пальцы прежде, чем Джакомо успел до них дотронуться, и вернулся за свой стол. Тут он чувствовал себя увереннее. Жандарм, подперев бульдожий подбородок кулаком, рассматривал чокнутого просителя. Мыслей в его голове ворочалось немного (по правде говоря – редко когда более одной за раз), но он служил в полиции уже пятнадцать лет, а это что-нибудь да значит. И сейчас опытный глаз жандарма уже отметил, что молодой человек прилично одет, что у него ухоженные руки, каких не может быть у человека презренной профессии, и что он, хотя и несет какую-то околесицу, говорит по-книжному, без простонародного произношения. - Хрррр… - для пущего устрашения (никогда не бывающего лишним в общении с просителями) прокашлялся он, расстегивая верхнюю пуговку мундира, немилосердно сдавливавшую его красную апоплексичную шею. – Это очень серьезное обвинение, надеюсь, вы это понимаете, молодой человек? Такое серьезное обвинение должно иметь под собой достаточные причины, понимаете вы это, молодой человек? Достаточные! – и он стукнул по столу кулаком, выкатив на Джакомо глаза – словом, сделал все, чтобы выглядеть как можно солиднее и как можно яснее донести до нелепого визитера свою мысль. Молодому синьору Манджафоко нечасто приходилось иметь дело с жандармами и подобной им братией, обслуживающей государственную машину, однако он был умен, и даже и теперь, находясь в полном смятении, понял, на что намекает сидящий напротив человек, похожий на засунутого в форменный мундир бульдога-переростка. Он лихорадочно зашарил в карманах – кошелек был на месте. - Умоляю, сделайте что-нибудь, господин жандарм! – Джакомо быстро продвинул кошелек по чернильным кляксам по направлению к дежурному и снова склонился в низком поклоне, а когда разогнулся – на столе уже ничего не было. По всей видимости, жандарм счел причины, указанные просителем, достаточными для ареста означенных опасных преступников, потому что по его свистку немедленно явилось еще трое полицейских – более поджарых и напоминавших скорее гончих, нежели бульдогов. Несколько коротких фраз – и они исчезли за дверью полицейского участка. - Незачем вам здесь торчать, - услышал Джакомо отрывисто пролаянный совет, больше похожий на приказание. Тогда он вышел в сумерки следом за жандармами и стал ждать. *** Ждать пришлось недолго. Не прошло, кажется, и четверти часа (впрочем, за это время сумерки порядком сгустились), как в дальнем конце улицы послышался топот и шум. Джакомо юркнул за ствол ближайшего дерева, и вовремя – еще минута, и процессия обремененных арестантами полицейских наткнулась бы прямо на него. Из укрытия ему был отлично виден освещенный тусклым фонарем вход в полицейский участок. Первый полицейский грубо втолкнул туда старого Джеппетте. Старик был без шляпы, растрепанный и жалкий. Губы его шевелились – по всей видимости, он лепетал какие-то оправдания, но Джакомо стоял слишком далеко, чтобы разобрать его тихий голос. За ним второй жандарм вел Карло. Подмастерью как сильному молодому мужчине на всякий случай связали руки за спиной, но он не сопротивлялся и шагал молча. Пригнувшись, он переступил через порог и скрылся из виду вместе с сопровождавшим его служителем закона. Третьему жандарму повезло меньше всех. На его долю достался самый непокорный и шумный преступник. А вернее – преступница. У дверей полицейского участка показалась арестованная Аличе! Сердце Джакомо перевернулось и, кажется, просто перестало биться. Он стоял за деревом, обхватив рукою его шершавый ствол, и смотрел во все глаза. А и было на что посмотреть! Дочка старого кукольника кусалась, щипалась, царапалась и скандалила. Она грозила приставленному к ней жандарму страшными проклятиями, самым мягким из которых было пожелание кипеть в адском котле на медленном огне. Аличе связали руки тоже, но не веревкой, а ее собственной белой косынкой. Жандарму дорого давался каждый шаг, приближающий арестантку к цели их пути – девушка, судя по ее поведению, твердо решила не сдаваться живьем. Наконец, в полном отчаянии от собственного бессилия и в бешенстве от по-настоящему колких и злых оскорблений в его адрес, непрерывно срывавшихся с губ Аличе, жандарм размахнулся и наотмашь ударил девушку по лицу затянутой в форменную перчатку рукой. Аличе пошатнулась, и, не имея возможности сохранить равновесие, неловко, боком упала на мостовую. Жандарм рывком поднял ее на ноги, и Джакомо увидел, что по подбородку Аличе стекает струйка крови. Подобное обращение поразило гордую девушку, на которую никто и никогда не поднимал руки, и словно сломило ее… Она замолчала, разом перестала сопротивляться и позволила жандарму втолкнуть ее в участок. Дверь со скрежетом захлопнулась. Джакомо остался на улице один. Только сейчас до Джакомо стало доходить, чем обернулся – да и не мог не обернуться - его подлый поступок, который едва ли можно оправдать состоянием аффекта или чем-либо иным. Молодой человек бросился следом за арестованными – но дверь полицейского участка оказалась заперта! Тогда Джакомо в отчаянии забарабанил по ней кулаками. Наконец – юноше показалось, что прошла вечность – на пороге появился уже знакомый нам бульдогообразный жандарм. - Хррр? – прохрипел он с вопросительной интонацией. - Господин жандарм, - пролепетал Джакомо, прижимая руки к груди. – Произошла нелепая ошибка – девушка ни в чем не виновата, она вовсе не заодно с ними! Она не из их компании, она тут ни при чем! Прикажите отпустить ее, господин жандарм! - Молодой человек, - наставительно произнес блюститель порядка, - должен вам заметить, что вы пытаетесь повлиять на действия закона. Это очень, очень серьезное заявление! Для того, чтобы рассмотреть ваше заявление надлежащим образом, необходимы весомые аргументы. Вы понимаете меня? Весомые! Ах, бедный Джакомо отлично это понимал! Но увы – на сей раз он напрасно шарил в карманах. Там не было ничего, кроме хлебных крошек. Жандарм, наблюдавший за его действиями со все угасающим интересом, видимо, понял несостоятельность аргументов просителя и захлопнул дверь прямо перед носом синьора Манджафоко. Мысли в голове перепуганного Джакомо скакали, как блохи. Денег у него больше не было – разве что пара медяков в кармане какого-нибудь из тех немногочисленных предметов одежды, что валялись дома, а не были надеты на нем сейчас. Сумку со сбором от сегодняшнего спектакля он успел заметить на поясе у Аличе – а значит, она и так уже досталась жандармам. Соответственно, незачем было возвращаться в балаган… Вот только если… Да, стОит проверить. И Джакомо быстро зашагал в сторону дома старого маэстро Лоренцини. Молодой ученик кукольника знал, где его учитель хранит свои сбережения – Джеппетте не делал из этого большого секрета. В спальне старого мастера на стене висел кусок холста, на котором сам Джакомо как-то раз от скуки намалевал горящий огонь и висящий над ним котелок. Здорово он тогда разыграл старого маэстро! Подвесил холст на кухне, и умирал от смеха, когда Джеппетте сослепу пытался подложить дров в нарисованный огонь. Учитель, кстати, тоже по достоинству оценил проделку Джакомо, и даже, посмеиваясь, выбрал именно эту картинку, когда ему понадобилось чем-то прикрыть потайную нишу. Джакомо без малейших угрызений совести содрал холст со стены. Он не чувствовал себя вором – ведь деньги были нужны не ему, они нужны были на спасение его драгоценной Аличе! Но синьора Манджафоко ждало страшное разочарование. В неглубокой нише, обильно украшенной паутиной, в сморщенном кожаном кошельке он обнаружил лишь двадцать сольдо мелкой монетой и треснувший эмалевый портрет покойной матери Аличе, выпавший из старенького серебряного медальона, валявшегося тут же, близ кошелька. Ах, ничего-то, ничего-то не было у бедного Джеппетте запасено на старость и на приданое для дочери!