Три ошибки дочери старого кукольника, или Тайна золотого ключика

Позвольте представиться, синьоры. Меня зовут Лучиньоло. Я – прошу прощения у почтеннейших читателей – осел. О, я всегда прошу за это прощения, не удивляйтесь. Люди почему-то иногда обижаются. Принимают на свой счет, должно быть. Родился я в Пьянура. Так и вижу, синьоры, как вы сморщили носы – фи, Пьянура! А для меня моя родина навсегда останется самым благодатным краем на свете, который я не променяю на зеленые луга самого Эдема. Вот так-то, синьоры. Там я провел первые два года своей жизни – золотое время, право, когда мне не приходилось выполнять работы более тяжкой, чем возить окрестных детишек в тележке или же на спине, и когда в любой день я мог перекинуться словечком с моей бедной матерью – хозяин держал ее в соседнем загоне, и мне доводилось даже видеть ее – не меньше четырех раз! - пока меня не продали. Нет-нет, что вы, вам показалось – я не ропщу. Скорее, это ностальгия, но никак не бунт. Порядок вещей в мире таков, каков он есть, не ослы установили его и не ослам его рушить. Испокон веков мы были лишь рабами человека. Но нам не на что жаловаться – по крайней мере, судьба избавила наше племя от участи, выпадающей на долю овец и коров. Возблагодарим же ее за это. Возблагодарим? Люди любят рассуждать об упрямстве ослов. По мне, так в этом нет ничего обидного. Напротив – тем самым человек как бы признает в нас не просто живое существо (в отличие от упомянутой уже овцы, мир ее праху – она для людей лишь блеющий кусок мяса, и с этим не поспоришь), но существо, обладающее разумом и характером, достаточными даже, чтобы оказать сопротивление самому человеку. Лестно, не правда ли? Вы, должно быть, решили уже – особенно прочитав последнее мое размышление об упрямстве – что я очень умен. Но истинный ум всегда украшен скромностью, и последняя не дает мне приписать себе одному лавры великого философа – должен признать, что мудростью я обязан своему Учителю. Да, судьба была ко мне необычайно милостива – она свела меня с существом великих достоинств, без которого я никогда не стал бы тем, что я есть сейчас. Выше я сказал, что меня зовут Лучиньоло – но я не всегда носил это имя. Прежде, когда новый мой хозяин, огородник, только купил меня, меня не звали никак – или же называли незамысловатым прозвищем Новый Осел. Из этого любезные синьоры со свойственной им сообразительностью могут заключить, что, поскольку имелась нужда отличать меня от других, я был не единственным ослом на ферме. Вы правы, синьоры. Меня, почти впавшего в отчаянье при вынужденном расставании со всей моей родней, ждал приятный сюрприз, на годы вперед определивший дальнейшую мою судьбу. На ферме жил еще один осел – почтенное немолодое животное (думаю, ему было в ту пору не менее пятнадцати лет, хотя я никогда не говорил с ним о возрасте). Его-то и звали Лучиньоло. Имя, таким образом, досталось мне по наследству, вместе с изрядной долей житейской мудрости… но я забегаю вперед. Для начала необходимо дать вам представление о том, чем я являлся в те годы. О, я был молод, разумеется, но то было единственное мое преимущество. Шерсть моя блестела, а копыта были тверды и изящной формы, а хвост… Но прошу прощения у уважаемых синьоров (так и вижу, как вы брезгливо поджали губы). Фи! Осел, рассуждающий о собственных статях. Душераздирающее зрелище. Довольно о внешности. Скажу лучше, что, несмотря на несомненную красоту, я являл собою классический пример наивности и невежества. Обладая чувствительным характером от природы, я легко впадал в уныние, а не имея достаточных знаний о природе вещей, полагал себя в тот момент наинесчастнейшим существом во Вселенной (едва ли, однако, представляя себе ее размеры!). Ослы, думал я! Вот прОклятое племя, которому на роду написано страдание. Размышляя подобным манером, я не мог удержаться от горестных вздохов и восклицаний. Новому моему хозяину, по всей видимости, пришлось это не по душе – огрев меня палкой, он прибавил к сей экзекуции несколько нелестных высказываний о моем голосе в частности и обо всей ослиной породе в целом. Неудивительно, что настроение мое от этого нисколько не улучшилось. Смутное, но все крепнувшее предчувствие того, что будущая жизнь моя будет отнюдь не веселой, посетило меня в этот миг, и я отважился повторить вполголоса свою ни к кому конкретному, в сущности, не обращенную жалобу, лишь когда дверца стойла закрылась за мной и стук грубых башмаков огородника затих вдали. О нет, я не ждал ответа – но я его услышал! В соседнем стойле, за перегородкой, тоже был осел! Так началось мое знакомство с почтенным Лучиньоло. Всю первую ночь мы проговорили не умолкая – его взвешенные, мудрые слова, размеренная речь, его тихий и уверенный голос вселяли в меня надежду, успокаивали, утешали меня. Кажется, за эту ночь я узнал о жизни больше, чем за предшествовавшие годы. Дурное предчувствие о будущем житье – о радость! – на этот раз обмануло меня. Жизнь моя на ферме моего нового хозяина не была, конечно, легка и беззаботна, но тяжкий труд, палочные удары, грубые окрики – все отходило на второй план, когда я думал о моем новом друге, о моем мудром собеседнике, моем любимом учителе, видел его благородную, чуть согнутую годами фигуру или разговаривал с ним, а чаще – внимал ему. Наша работа заключалась во вращении тяжелого ворота, прилаженного к колодцу. Наматывая круги по залитому немилосердным солнцем двору – милю за милей – мы вычерпывали для хозяйского огорода воду – ведро за ведром. Лучиньоло не мог уже один справляться с этим нелегким трудом – это-то и послужило причиной моего появления на ферме, как я понял из обрывков хозяйских разговоров и из слов самого Лучиньоло. Ночами же мы беседовали… Какой мир открылся мне за те три года, что прошли для нас с моим дорогим Учителем в одной лямке, в одной упряжке, в одном стойле… Не знаю, имеет ли смысл пересказывать вам наши разговоры – могут людям быть интересны беседы ослов? Скажу лишь, что самыми любимыми моими моментами были, когда Лучиньоло, в минуты короткой передышки в середине дня – нам разрешалось напиться воды и лечь, и порою – даже в тени! - внезапно впадал в задумчивость, длившуюся несколько секунд. Казалось, глаза его созерцали то, что недоступно всем остальным – и вдруг приглушенным, каким-то нездешним голосом он принимался рассказывать истории, похожие на сказки – одну чудеснее другой. О, разумеется, все они были об ослах. Об ослах, прославивших само имя нашего рода. О хитроумном Панурге – и о древних народах, почитавших осла как божество. О восточном паломнике, умевшем обращать осла в человека. О говорившем людским языком осле и об онокентаврах, некогда попиравших не столь далекую от нас землю своими могучими копытами. Но больше всего нравилась мне история об оруженосцах. Должно быть, вам известно, что рыцари, герои древности, не могли обходиться без оруженосцев – те же, в свою очередь, полностью зависели от милости тех животных, на спинах которых традиция велела им передвигаться вслед за своими господами. Думаю, вы догадались уже, что этими животными были ослы. Вот достойнейшее занятие, вот самый подходящий образ жизни для осла, думал я. Нет, не нужны нам лавры героя или милости, оказываемые рыцарскому скакуну. На шаг позади – там, где свершается подвиг незримый и невосхваленный, там, где следует за героем и его конем человек, которому по праву должна принадлежать львиная доля наград за подвиг. Служить такому человеку – что может быть почетнее! О, как мечтал я – молодой, романтичный! – о том дне, когда верный оруженосец какого-нибудь достойного рыцаря, остановив на мне свой взор, угадает во мне существо, равное ему по смелости и благородству, освободит меня из унизительной неволи, избавит от тяжкой повинности и от скрипучего ворота колодца, к которому я, похоже, был прикован до конца моих дней. Но мечты оставались мечтами, в то время как неумолимо надвигался самый черный день в моей жизни, при воспоминании о котором сердце мое содрогается до сих пор. Лето выдалось жаркое и засушливое, а тот день был жарким просто чудовищно – солнце не грело и не пекло, оно жгло немилосердно, словно стремясь высушить всю воду сквозь толщу земли и прожечь шкуру на вашей спине. Я замечал уже в течение нескольких дней, предшествовавших этому, что старый Лучиньоло начал сдавать. Дыхание со свистом вырывалось из его груди, копыта запинались, и несколько раз мне приходилось буквально тащить его за собою, проворачивая ворот без его помощи. А в перерыве он не смог даже донести голову до корыта с водой – повалился на бок и закрыл глаза в забытьи. Во сне он стонал. После полуденного отдыха нас вновь впрягли в ворот, и меня напугало зловещее выражение в глазах хозяина, когда он смотрел на Лучиньоло. «Долго не протянет», - буркнул огородник, для чего-то заглядывая в пасть старому ослу, и, кликнув своего мальчишку, приказал: «Сбегай-ка за синьором Сканаторе, да поживее». Кровь застыла у меня в жилах, когда он произнес это имя! Лучиньоло, должно быть, тоже услышал зловещую фразу. Во всяком случае, он встрепенулся и рванул вперед со всей силой, которая еще оставалась в его изможденном теле – я едва поспевал за ним, увлекаемый вперед плечом ворота. На десятом шаге копыта его вдруг заплелись, передние ноги подогнулись, он упал на горячую, потрескавшуюся землю и больше не шевелился. Хозяин выругался. С минуту смотрел я на упавшего товарища, все еще не веря своим глазам, все надеясь, что он сейчас встанет, что все еще не кончено. А потом я закричал так, как умеют кричать только ослы – закричал, оплакивая своего единственного друга и свою собственную судьбу, которая только что была показана мне провидением во всей ее неприглядности и безысходности. С тех пор меня стали звать Лучиньоло. О да, я гордился и горжусь моим именем, но жизнь моя потеряла для меня с этого дня весь свой вкус. Попросту говоря, она стала совершенно беспросветной. Крутить ворот одному было очень трудно – по идее, едва ли это должно было оказаться вдвое труднее, чем со стариком на пару, тем более что в последние недели и месяцы сил у него было уже очень немного, и основная тяжесть работы все равно приходилась на меня, но мне казалось, что ворот вдруг потяжелел раз в десять. Так прошло несколько месяцев. Дни тянулись одинаковые и безрадостные. Иногда я тешил себя надеждой, что хозяин купит еще одного осла, с которым можно будет хотя бы перемолвиться словом, но он, судя по всему, считал меня достаточно молодым и здоровым и вовсе не видел нужды в помощнике для меня. Однажды, толкая ворот, я споткнулся о неведомо как попавший мне под ноги камень. Боль в копыте оказалась такой острой и внезапной, что я упал на колени и закричал. По правде говоря, крик принес некоторое облегчение – нет, не только и не столько ушибленной ноге, сколько моему сердцу. Я кричал и кричал, изливая в крике свою тоску и страдание. Ах, если бы крик этот был услышан каким-нибудь благородным оруженосцем – он бы понял все и в тот же миг поспешил бы мне на выручку. Внезапно калитка распахнулась и во дворе показались двое людей, столь непохожих на обычных покупателей, навещавших моего хозяина, что я немедленно замолчал – от удивления. То были молодой человек – уверенный, сильный, не слишком высокий для человеческой породы – с шапкой курчавых черных волос – и следовавшая на шаг позади него юная девушка. Теперь, с высоты моего опыта, несколько лучше разобравшись в людской природе, я сказал бы, что в среде себе подобных она, должно быть, считалась хорошенькой или даже красивой, но тогда я – признаюсь в этом, опустив голову - подумал: «Что за дурнушка!» Ну, согласитесь сами – крохотные ножки, малюсенький носик, полностью скрытые под какой-то белой тряпкой волосы и уши, короткая шея, а глаза… Ах, простите, я увлекся. Молодой человек, напротив, показался мне скорее симпатичным – но это первое впечатление растаяло, когда я услышал несколько слов, которыми обменялись эти двое. - По-моему, Джакомо, крик осла доносился отсюда, - это говорила девушка. - Да вот он валяется, - отвечал ей молодой человек презрительным тоном, небрежно указывая в мою сторону. – Форменная развалина. Такой нам не нужен, он сдохнет через три дня. Мое сердце учащенно забилось. Они хотят купить осла – меня! – но считают, что я недостаточно молод и здоров. Нет, не так: эта милая девушка хочет купить меня, а этот отвратительный парень считает меня «развалиной». Ну, я ему покажу, кто здесь развалина! Негодование придало мне сил. Я живо вскочил на ноги и помчался вперед во всю прыть, так что у них, думаю, замелькало в глазах. Глядя на мой бешеный галоп, девушка весело рассмеялась и ткнула парня в бок локтем: - Эй, Джакомо, а он, похоже, услышал, как ты его обозвал. Спорим, он все понимает? Да, да, да, хотел закричать я, услышал, я понял! Но смог лишь кивнуть несколько раз головой, стуча по земле передним копытом. Девушке понравилась и эта моя проделка. Она подбежала ко мне, погладила по шее, почесала за ушами (чертовски приятное ощущение!), а потом спросила меня – меня!: - Ну что, ослик, хочешь работать в театре? Бросай свой глупый ворот, пойдем с нами! Хочу ли я! Только я собрался, не умея ответить по-человечески, хоть как-то выказать молодой особе свое расположение приличествующим для благородного осла способом, как наша беседа была прервана выскочившим как из-под земли на звук голосов хозяином. - Кто вы такие и что вам здесь надо? – неприветливо спросил он. Парень взял диалог с грубияном на себя: - Добрый день. Мы хотели бы приобрести вашего осла. Сколько он стоит? Ненавистный хозяин тут же заломил такую цену, что у меня потемнело в глазах. Двадцать золотых? «Ах ты, скотина, ты же купил меня за шесть!» - крикнул я ему, но он и ухом не повел. - Двадцать - и ни на сольдо меньше. Гляньте, какой осел – молодой, сильный, здоровый! Ему всего-то три года! - Пять, - буркнул я мрачно. Девушка вдруг выступила вперед и заговорила очень вежливым и обманчиво сладким голоском: - Здоровый, говорите? Так почему же, когда мы вошли, он ревел как ненормальный и валялся на земле? Он и сейчас – посмотрите – вместо того, чтобы вертеть ворот, думает только о том, как бы прилечь и отдохнуть. Странное поведение для трехлетнего сильного животного, не находите? – и с этими словами маленькая хитрюга – могу поклясться – подмигнула мне! Ах, синьоры, конечно же, я мгновенно ее понял! Жаль, вы не видели, как я виртуозно исполнил свою роль! Я повалился на землю снова и застонал, словно у меня болело все тело разом. Хозяин скривился, как от зубной боли, а курчавый парень глянул на меня с некоторым интересом и уважением и проговорил, теперь уже намеренно подыгрывая нам с девушкой: - Зови-ка ты живодера, хозяин… Пошли, Аличе, купим того, за пятерку, которого вчера смотрели. - Думаешь? – девушка словно сомневалась. - Да точно, ты взгляни на него – он же еле дышит… Я поспешил изобразить одышку и полуприкрыл глаза, уткнув морду в землю. Хозяин заскрежетал зубами. Парень равнодушно отвернулся от меня и взялся за калитку. Девушка приготовилась последовать за ним. - Стойте! – крикнул хозяин, утирая пот со лба. – Десять! - Десять вот за это? – парень хмыкнул. – Ищи дурака! – он был великолепен, синьор Джакомо. Я уже почти любил своего нового господина. Сторговались они на четырех монетах. Глядя, как золотые кружочки переходят из рук в руки, я готов был петь от счастья. Да здравствует мой новый хозяин, синьор Джакомо! Да здравствует жизнь! Да здравствуют ослы!