Три ошибки дочери старого кукольника, или Тайна золотого ключика

Нет, разумеется, я не помню времен постройки этого дома. Сверчки столько не живут, это вас кто-то обманул, синьоры. Но кое-что помню, конечно. Я давно здесь живу, это так. А? Как вы сказали? Простите, я с годами стал немного туг на ухо. Мудрый сверчок? Нет, не думаю, что это обо мне. Меня так никто никогда не называл, во всяком случае. Да и с чего бы? Я самый обыкновенный сверчок. Нет, имени у меня нет. У нас это не принято, а никто из моих жильцов почему-то не догадался как-то меня назвать. Хотя, я знаю, у людей это в обычае. Можете называть просто сверчком. Дом у нас очень старый. Это девятый по виа делла Чильеджа, не тот, где садик, а следующий, который углом выходит на виа дель Грилло. Большой трехэтажный дом темного камня. Комната, в которой я живу – под лестницей. Получается, что-то вроде полуподвала. Она маленькая, довольно сырая, потому что печи в ней нет. В стене налево от двери – одно окошко. Над мостовой возвышается только его верхняя половина. Очень хорошая комната. Память у меня, признаюсь, неважная. Если человек прожил в моей комнате всего год-два, я его позабуду. За такой короткий срок и дом не оставит след в жизни человека, и человек – в жизни дома. Если он, конечно, его не спалит за это время, хе-хе. Да, и сразу хочу предупредить: у меня нет чувства юмора. Нет, не думаю, что это общее свойство сверчков. Не нужно перекладывать свои личные изъяны на весь свой род. Это неправильно. Есть у меня и еще один недостаток. Да вы, наверное, уже заметили. Я тут так давно живу, что нет-нет да и проскочит – «моя комната», «мои жильцы». Словом, начинаю чувствовать себя тут по-хозяйски. Да и вести себя – тоже. Попросту – нахально. Комната, бывало, стояла пустая несколько недель или месяцев, когда одни жильцы уже покидали ее, а новые еще не появлялись. Тут-то мои собственнические чувства расцветали вовсю. Проходил какой-нибудь месяц, и я уже думал свысока: «интересно, кого мне пришлют на этот раз? И понравится ли он мне?» Ничего так мысли для сверчка, а? Обычно новый жилец появлялся довольно быстро. Комната-то дешевая. Два-три месяца – для меня не срок, этих пауз я не запоминаю. Жильцы у меня в памяти идут сплошной чередой. Но однажды ожидание слишком уж затянулось. Прошел месяц, потом два, потом полгода… Нового жильца все не было. Честно говоря, я забеспокоился. Комната ветшала, в углах появилась плесень. Людям свойственно притаскивать за собой следом утварь, мебель… Они жгут свечи и готовят еду. Они согревают воздух собственным теплом. Все это продлевает срок жизни комнаты. Жильцы поддерживают чистоту. Половики и пледы хоть немного впитывают сырость. А у такого неуютного жилища, каким становилась моя комната, остается все меньше и меньше шансов… Я уже перестал надеяться, когда – через восемь месяцев ожидания! – в моей комнате, наконец, появился жилец. Он пришел под вечер, тощий молодой человек, очень бедно одетый. Такой высокий, что ему пришлось пригнуться под дверной притолокой. В широкополой шляпе. С собой он не принес ничего, кроме солдатского вещмешка. Выглядел этот мой новый жилец усталым до крайности. Даже изможденным. Бросил свой мешок и шляпу в угол. Повалился одетым на незастеленную кровать и тут же уснул. Я просидел тихо всю ночь, чтобы его не разбудить. Правда, думаю, это была излишняя предосторожность. Он спал очень крепко и проспал более суток кряду. Я долго присматривался к новому жильцу. Не люблю сразу составлять свое мнение о человеке. Слишком легко ошибиться. Но, наверное, я истосковался по человеческому обществу. Да и ужиться нам оказалось очень легко. А то жильцы, знаете ли, бывают разные… Кого-то раздражает моя музыка. Кто-то просто принимает меня за таракана. Но я очень осторожен. Стараюсь никогда не показываться моим жильцам на глаза. Новый мой жилец так и не принес в комнату никаких вещей – даже одеяла. Жил, довольствуясь тем, что было – кроватью, хромоногим столом и единственным табуретом. С утра уходил на целый день – к вечеру возвращался. Иногда приносил пару ломтей хлеба себе на ужин. Иногда и того не приносил. Свечей у него тоже не водилось. Это мне, впрочем, нравилось – я не любитель яркого света. Так что я свободно вылезал с наступлением темноты и наблюдал за ним. Когда он впервые услышал мою мелодию, обрадовался. «Ишь ты, сверчок», - проговорил он, улыбаясь и всматриваясь в мой темный угол. Потом достал из мешка свою скрипку и попытался мне подыграть. Не скажу, что у него получилось с первого раза – играл он посредственно. Но я был польщен. Многие жильцы благосклонно относились к моим вечерним песням, я им за это благодарен. Но поставили на одну доску с человеческой музыкой меня впервые. Так и повелось. Иногда он слушал мою игру, подперев рукой щеку. Иногда я замолкал, когда он доставал инструмент. А чаще всего две наши скрипки звучали вечерами в унисон в маленькой каморке под лестницей. Как-то раз, заслушавшись его игрой, я проявил неосторожность. Вылез на самый край полки и оказался весь в пятне яркого света от горевшего на улице фонаря. Мой жилец увидел меня. Он отложил в сторону скрипку и сказал негромко и приветливо: «Ну здравствуй, сверчок! Не прячешься от меня больше?» Потом – вы не поверите, что он сделал потом. Он смел со стола в ладонь крошки от своего скудного ужина и высыпал передо мной. «Прости, что так мало - я о тебе, признаюсь, не подумал. Если завтра мне повезет, дружочек, обещаю сразу с тобой поделиться». Знаете, я чуть не расплакался. При многих – да что там, при большинстве – жильцов мне жилось куда сытнее, чем теперь. Но чтобы так… Человек сам живет впроголодь - а еще делится с ничтожной букашкой! И правда, с этого дня он стал делиться со мной хлебом каждый раз, когда хлеб у него был, и наливал воду в глиняный черепок, что в общем было лишним, потому что в нашей сырой каморке мне хватало и росы со стен. Прошло много месяцев, и я с приятным изумлением заметил, что дела у моего жильца явно пошли на лад. Нет, не могу сказать, что он принес в каморку много новых вещей. Но он по крайней мере сменил сапоги, а на кровати появился тюфяк и одеяло. Не новые, конечно, потрепанные, но все же. Ужины его по-прежнему не отличались роскошеством – но зато он теперь ежедневно обедал. Откуда я знаю? Ну уж я как-нибудь смогу отличить, сыт человек или голоден. Тем более, если вижу его ежедневно. Да, и табак он стал покупать – почти каждый вечер разжигал свою трубку. Могу сказать почти наверняка, что у него появилась постоянная работа. А знаете, как я догадался? Он перестал брать с собой свою скрипку. Она так и лежала под кроватью в мешке, пока он не извлекал ее для наших почти ежевечерних музыкальных упражнений. Значит, больше не было нужды ходить по дворам. Я был рад за него. Кроме того, иногда он притаскивал домой свечной огарок. Садился за стол, раскладывал несколько листов бумаги и, покуда хватало огарка, рисовал. Это не было картинами – что-то вроде эскизов. Не знаю, были ли они хороши в человеческом понимании. С полки мне их было не разглядеть, а вблизи (я спускался на стол пару раз, когда он засыпал) они оказывались слишком крупны для меня. Несколько раз он приносил марионеток. Это такие театральные куклы, мне случалось видеть раньше. Как правило, они нуждались в починке. Он реставрировал их, пока не гас очередной кусочек свечи. Думаю, что его новая работа была связана с театром. Но он мне не рассказывал. Что неудивительно. Кто же в здравом уме станет беседовать со сверчком? Нет, я сам себе противоречу. Иногда он беседовал со мной, да. А мой жилец был безусловно в здравом уме. Как-то раз он, разложив рисовальные принадлежности, вдруг сказал мне: «Дружочек, а не мог бы ты вылезти на минуту? Мне нужно бы сделать один рисунок…» Он подкрепил свои слова действием – накрошил хлеба на край стола. На стол я при нем никогда не вылезал, честно говоря. И не стал бы. Но рисунок… и просьба… Короче, я вылез. К хлебу я не притронулся, просто сидел на краю стола и смотрел, что он будет делать. По-моему, мое появление его удивило. Осторожно (думаю, он боялся меня напугать) он потянулся за карандашом и начал медленно, стараясь не делать резких движений, водить им по бумаге. При этом он то и дело поглядывал в мою сторону. Я понял, что он рисует меня. Рисунок я все равно не мог толком разглядеть. Кажется, выходило непохоже. Может, и сам он так думал. Потому что вдруг сказал тихонько: «Это так, пустяки, набросок только. А я вот что задумал: сделаю-ка я похожую на тебя куклу…» Мне было ужасно интересно. Куклу он тоже делал дома. Я больше не выходил на стол, но и с полки мне было видно неплохо. Кукла получалась забавная. Не могу сказать, что она была точной моей копией. Было в ней что-то гротескное, но ведь это же была кукла. Он очень точно подобрал ткань. По ней шли коричневые полосы – точь-в-точь, как по моим крыльям. Выпуклые стеклянные глаза казались взаправду радужными. Кукла могла двигать усами, прилаженными к голове, при помощи какого-то механизма. Думаю, механизм был несложным. Более того, в руку куклы он вложил деревянную крохотную скрипочку. Над ней он возился дольше, чем над самой куклой. У скрипки были и струны, и смычок. Я был глубоко тронут. Жизнь наша текла ровно и спокойно. Скажу честно, я привязался к нему. Он, думаю, был одинок, к нему никто не приходил. Один-единственный раз за все это время в нашей каморке побывал гость. Довольно странный был случай, нужно отметить. Сейчас расскажу. Было это ближе к вечеру, но еще при свете. В такое время я никогда своего жильца домой не ждал. Поэтому очень удивился, когда дверь отворилась. Честно говоря, я спал – скрип петель меня разбудил. Вошел совершенно незнакомый мне человек. Молодой черноволосый парень. Не люблю делать выводы по первому впечатлению. Почему-то я почувствовал неприязнь. Это было неправильно. Что мне не понравилось? То, что он явился сюда один, без хозяина? То, что он бесцеремонно осматривается (да еще и морщит нос)? Что роется на столе у моего жильца? Да, все это вместе. Определив чувство, я откинул его и стал думать. Дверь он не взламывал. Значит, он открыл ее ключом. Ключ ему мог дать только сам мой жилец. Значит, это его друг, который пришел сюда по его просьбе. Тем более, насколько я понимаю, по человеческим меркам красть у нас было нечего. Парень быстро нашел, что искал. Это была марионетка, которую накануне латал мой жилец. Он сунул куклу за пазуху. Еще раз обвел глазами комнату. Потом плюнул на пол (я не знаю, что означает у людей эта манера; возможно, просто дурная привычка) и вышел. Раздался скрежет ключа в замке – он аккуратно запирал за собой дверь. Значит, я был прав. *** Не знаю, сколько прошло месяцев или лет. Мне трудно дается счет времени. Только однажды мой жилец пропал. Поначалу я не очень беспокоился. Ему и раньше случалось не ночевать дома. Не слишком часто, правда. Я, признаться, связывал такие случаи с какой-нибудь особой женского пола. Простите, не понял? Ах, вот оно что. Придется объясниться. Объясняю: я не ханжа. И я всегда радуюсь, если человек живет полной и счастливой жизнью. Во всех ее проявлениях. Особенно – если этот человек мне симпатичен. Что? А вот на этот вопрос я вам не отвечу. Простите. Так вот, продолжаю. Когда он не появился и на следующий вечер, я удивился. На третий день я уже нервничал. Что ж, скажу сразу – он не вернулся и через неделю, и через две. И через месяц. Было ясно, что с ним что-то случилось. Знаете, я тогда впервые пожалел, что я сверчок. Будь я хоть мышью – я бы побежал искать его след по всему городу. Но мне оставалось только сидеть и ждать. Вскоре я впал в отчаянье. Я решил, что моего жильца, скорее всего, уже нет в живых. Однако я поторопился с выводами. Наконец, после стольких дней ожидания, дверь моей комнаты заскрипела. Мой жилец вернулся домой. Как его возвращение было похоже на тот день, когда я впервые увидел его! Он выглядел грязным, изнуренным. Сильно похудел. Сил у него хватило только дотащиться до постели. Я не знал, где он был и что он пережил. Я просто спустился со своей полки на спинку кровати и просидел там до рассвета, слушая его дыхание. Первые дни после возвращения мой жилец все больше отдыхал и отсыпался. А я, признаюсь, отъедался. Он про меня не забыл, на следующий же день насыпал крошек. Не так-то просто прокормиться, когда твоя комната пустует. Я знаю, конечно, кое-какие пути… но ни в чем нельзя быть уверенным. Кроме того, не стоит забывать, что другие комнаты тоже населены. Я не людей сейчас имею в виду. Думаю, вы меня поняли. Дни мои скоро стали прежними. А вот вечера – нет. Мой жилец после своего возвращения погрустнел. Скрипку свою больше не доставал. Рисовать продолжал, но я заметил, что ему это стало трудно. Он то и дело вставал из-за стола, тер глаза кулаками. Иногда просто сидел по несколько минут, зажмурившись. Кажется, он, как и я, разлюбил яркий свет. Я уважал его настроение и тоже стал вести себя тише. Однажды он спросил, повернувшись к моей полке: «Ну что, дружочек, не поешь песен больше? Вот и я не пою…» И печально улыбнулся. Он не рассказывал мне, что случилось. Люди в здравом уме редко разговаривают со сверчками. Потом случились еще перемены. Как-то раз мой жилец привел с собой в нашу каморку сгорбленного старика. Старик сел на кровать и просидел неподвижно практически весь день. Только изредка поднимал руку к лицу и вытирал слезящиеся глаза. За это время мой жилец перетаскал в нашу тесную каморку уйму всяких вещей. Чего здесь только не было! Старая кровать – ее пришлось вносить по частям. Груды ветхого платья. Огромные черные деревянные часы. Странный ящик с ручкой. Масса узлов с неизвестным мне содержимым. Я понял, что с этого дня в моей комнате жильцов стало двое.