Три ошибки дочери старого кукольника, или Тайна золотого ключика

Глава шестая, в которой мы с вами слышим несколько коротких разговоров, каждый из которых нимало не похож на прочие, старший ученик кукольника бьет посуду, а прекрасная Аличе совершает вторую непоправимую ошибку. - Уходи. Джакомо глупо уставился на старого учителя, гадая, не ослышался ли он. - Простите, Маэстро? - Уходи, Джакомо. Я не хочу, чтобы ты оставался в моем доме и был моим учеником, - повторил старик. На несколько секунд молодой синьор Манджафоко потерял дар речи. Чего угодно, но не этого ожидал он от разговора со старым кукольником, который еще вчера, казалось, души в нем не чаял и при каждом удобном случае припоминал заслуги «дорогого мальчика», вызволившего своего учителя из темницы. - За что, Маэстро? – выговорил он наконец. – Чем я провинился? Мысль его тем временем работала лихорадочно. Нет, старик ничего не мог знать о гибели Пульчинеллы, это определенно. И даже если остальные куклы ему чего-то наболтали, еще не все потеряно. - Ты знаешь, за что, - сказал старик тихо. - Господь свидетель – нет! Не могу даже и помыслить. Скажите, учитель, не мучьте, чем я вас прогневил? Старый Джеппетте устало вздохнул. По всей видимости, неприятного разговора было не избежать. - Ладно, Джакомо, - проговорил кукольник, откидываясь на спинку кресла. – Я скажу. Но ответь мне прежде на один вопрос: где Пульчинелла? Джакомо почти совсем хорошо удалось сохранить невозмутимость. «Не знает, не может знать, - убеждал он себя. - Максимум – куклы напели, что Пульчинелла хотел меня оклеветать, а после исчез, но больше ничего. Кому он поверит – мне или куклам?» - Не имею ни малейшего понятия, где носит этого болвана, - с грубоватой небрежностью отозвался он, старательно демонстрируя, что тема его нимало не интересует. - А мне кажется – ты знаешь, Джакомо, - старик смотрел на своего ученика проницательно и грустно. С полминуты молодой Манджафоко размышлял, и, наконец, решился солгать – красиво, безопасно и убедительно. Он вскинул голову, устремил на учителя взгляд своих глубоких черных глаз, постаравшись придать им покаянное выражение. - Маэстро! – молодой человек схватил руку старика и поцеловал ее. – Я виноват! Моя вина! Казните меня, Маэстро! Дело в том, что мы с этим пустоголовым паяцем не поладили с самого начала. Он бунтовал, когда вы были в тюрьме – не хотел работать, и остальных кукол подбивал на то же. Я огрел его пару раз плеткой для острастки, чтоб другим неповадно было – а что мне было делать, ведь от сборов театра зависела ваша жизнь! Сердце кровью обливалось, сам был не рад, а пришлось. А он затаил на меня злобу. Начал придумывать невероятные небылицы, лишь бы только очернить меня. Пару дней назад он снова начал нести бог знает что – и доболтался наконец до того, что это я нарочно засадил вас за решетку! Представляете? Я, понятное дело, рассвирепел, ну и, каюсь, рука сама потянулась к плетке, а он перепугался – и задал стрекача. Должно быть, попросту сбежал куда глаза глядят. Во время всего своего эмоционального монолога Джакомо внимательно следил за Джеппетте – верит? Но трудно было что-либо понять по лицу старого кукольника. Слушал ли он вообще, или был погружен в свои мысли? Наконец старик грустно покачал головой. Ученику его на секунду даже показалось, что в глазах Джеппетте блеснули слезы. Потом он, не говоря ни слова, вытащил из кармана своей потрепанной бархатной куртки и протянул Джакомо какой-то крохотный предмет. Джакомо уставился на странную вещицу – и вдруг понял, что перед ним. На раскрытой ладони старого маэстро Лоренцини лежала оплавленная с одного края маленькая черная пуговица. *** Во дворе Джакомо, не разбирая дороги спешивший прочь из дома Лоренцини, налетел на Аличе. Девушка едва устояла на ногах и уронила ведро (к счастью, пустое). - Да что с тобой, Джакомо! – воскликнула она, едва бросив взгляд на молодого человека. – На тебе лица нет! Джакомо вдруг подумал, что в последний раз смотрит на прелестное лицо и изящную фигурку той, которую в мыслях давно уже считал своей, и необходимость покинуть дом старого кукольника немедленно нарисовалась ему в куда более черном цвете. - Аличе! – воскликнул он трагически. – Твой отец выгоняет меня! Девушка ахнула. - За что? - Неужели не догадываешься? За то, что я осмелился полюбить тебя, мое солнце! Я… я хотел просить у него твоей руки, но он и слушать меня не стал. Конечно, по его мнению я недостаточно хорош для тебя, недостаточно богат и знатен, - прибавил молодой человек горько. – Да еще куклы напели ему обо мне каких-то сплетен – а он верит деревяшкам больше, чем живым людям. - Нет! – воскликнула Аличе и топнула ногой; в глазах ее загорелась решимость. – Я сейчас же сама с ним поговорю! - Не поможет, - Джакомо удержал за рукав готовую сорваться с места девушку и покачал головой. – Он и тебя слушать не станет, поверь мне. Прощай, счастье мое, Аличе. Помни, что я любил тебя… На одно короткое мгновение девушка оказалась в сильных объятиях Джакомо, и его губы скользнули по ее виску и щеке, но он тут же разжал руки – в любой момент во двор мог выйти Джеппетте или Карло. - Джакомо, милый, - жарко зашептала Аличе, - доверься мне, все же я поговорю с папой! Даже если он сейчас за что-то на тебя сердит – он желает мне счастья, он слишком добр, чтобы так жестоко разлучить нас. Если же нет… если нет – давай уедем вдвоем далеко-далеко! Увези меня! Я готова с тобой хоть на край света… Я без тебя не смогу… Джакомо взглянул на нее с интересом: такая мысль отчего-то не приходила ему в голову. Девушка, которую он любил, казалась ему неотделимой частью театра Лоренцини, будто она была одной из кукол, запертых в сундуке. Разлучаясь с театром и своими мечтами о нем, он должен был словно разлучиться с ней и со всеми марионетками одновременно. Это странное представление так прочно засело в его сознании, что только сейчас слова Аличе заставили его взглянуть на ситуацию иначе. Действительно, отчего это он должен покоряться судьбе и оставлять Аличе? Довольно с него того, что он бросает всех кукол, которые (а также, не в последнюю очередь, связанные с ними честолюбивые планы) стали в последнее время его смыслом жизни – бросает навсегда. Или…? Черт, вот это мысль. От собственной дерзости у Джакомо даже голова закружилась. - Аличе! – сказал Джакомо приглушенным шепотом, но голос его теперь звучал куда увереннее и даже отчасти торжественно. – Ты чудо! Не ходи к отцу, ничего ему не говори, слышишь? Сейчас я забираю Лучиньоло и уезжаю, чтобы старик ничего не заподозрил, но как стемнеет – я вернусь за тобой! Жди меня, любовь моя! Я увезу тебя на край света! *** Несмотря на то, что Джакомо просил ее не говорить с отцом, Аличе, простившись с возлюбленным, немедленно отправилась к старому Джеппетте. Старик сидел в своем кресле – там, где оставил его Джакомо, даже, кажется, в той же позе. Приглядевшись, можно было заметить, что щеки его были мокры от слез. Но Аличе некогда было приглядываться. - Папа! – выпалила она, - папа, я люблю его! Не знаю, за что ты рассердился на него, и знать не хочу, но ты и сам потом очень пожалеешь, что прогнал Джакомо! Вспомни, если б не он – мы бы все до сих пор были в тюрьме, – тут голос девушки дрогнул. – Я не могу жить без Джакомо! За что, за что ты гонишь его? Джеппетте хотел что-то ответить, но порывистая девица опередила его. - Не буду, не хочу слушать! – крикнула она, затыкая пальчиками уши. – Он самый лучший на свете, что бы там тебе про него не наговорили. И как ты можешь верить куклам, а не человеку! Старик глубоко вздохнул. Аличе подбежала к нему, присела на пол рядом с креслом, потерлась о его руку щекой: - Папочка… ты же у меня самый добрый… самый милый… ты же хочешь, чтоб я была счастлива, правда? Ну скажи, что ты простишь Джакомо, что бы он там ни натворил, и благословишь нас? - Благословлю? – старик, кажется, не понимал, о чем толкует ему дочь. - Ну да. Ведь мы с Джакомо любим друг друга. Мы хотим пожениться… Скажи, что ты не против, ну не молчи, папа, милый! Старик отшатнулся. Он с испугом взирал на собственную дочь, словно видел не ее, а вселившегося в нее беса или что-то не менее ужасное. Когда он, наконец, заговорил, Аличе едва узнала его голос – хриплый, глухой - голос отчаявшегося человека, в один миг потерявшего все. - Проси меня о чем хочешь, но только не об этом… Я никогда не дам своего согласия на твой брак с Джакомо. И такая сила была в этих горьких словах, что Аличе поняла: надежды больше нет. Она зарыдала в голос и выскочила вон из комнаты. *** На кухне, куда приковылял после разговора с дочерью старый Джеппетте, не было никого, кроме Карло. Засучив рукава рубашки, старший ученик кукольника мыл в лохани оставшуюся после обеда посуду. - Карло, мальчик мой, скажи мне: ты любишь Аличе? – начал старик прямо с порога. Вопрос был неожиданным. Карло смутился. Румянец разлился по его скулам, когда он пробормотал в ответ: - Папа Джеппетте, да что вы… я бы никогда не осмелился… - Сейчас не время разводить реверансы – резко оборвал его маэстро Лоренцини. – Скажи мне, ты любишь мою дочь? Ты хотел бы жениться на ней? Тон старого кукольника поразил Карло. Он отвечал тихо, но твердо: - Я хотел бы этого больше всего на свете. - Тогда беги к ней, мальчик мой! Скорее! Объяснись с ней прямо сейчас, будь же мужчиной! Иначе Джакомо увезет ее! Я этого не переживу… Стопка мокрых тарелок выскользнула из рук Карло, и осколки разлетелись от его деревянных башмаков по всему полу, но он этого не заметил. Ученик кукольника выбежал из кухни, даже не вытерев рук. - Пожалуйста… - прошептал старик ему вслед, опускаясь в кресло. Казалось, у него разом закончились все силы. – Пожалуйста, спаси мою девочку… *** В коридоре Карло меж тем несколько сбавил темп. Он подошел к двери спальни и остановился в нерешительности. За дверью было тихо. Первый порыв его, вызванный неожиданным сообщением старого кукольника, прошел. Карло давно уже знал в глубине души, что Аличе отдает предпочтение его сопернику. Быть может, он не решался признать это даже перед самим собой, но – не мог не замечать. Сердце его болело, но он был от природы не ревнив. Он сумел уверить себя, что просто предубежден против молодого Манджафоко. Грубость и жестокость его он относил на счет вспыльчивого и несдержанного характера, а вспыльчивость и несдержанность связывал с молодостью, полагая, что душа Джакомо никак не может быть поражена той же безжалостностью, которая так часто сквозила в словах и делах молодого кукольника. Косвенным доказательством этого Карло считал именно чувства Аличе - девушка достаточно разумная и бесконечно чуткая, она никогда не полюбила бы дурного человека. Многое в Джакомо ему нравилось. Он знал, что парень талантлив и умен, и ничуть не завидовал его уму и таланту. Те качества, которых недоставало ему самому, не раздражали, а радовали его в Джакомо. Словом, как это было ни горько, он довольно быстро пришел к малоутешительной (но утешительной!) мысли, что ему предпочли человека более достойного. Больше всего на свете он хотел, чтобы этого не случилось. И меньше всего на свете хотел оспаривать выбор Аличе. Чем дольше Карло мешкал у двери, тем яснее понимал, что он не будет объясняться с Аличе. Если он желает ей счастья – он должен уважать ее решение. Как бы ему самому ни было от этого больно. Конечно, если бы – вдруг - Аличе плакала сейчас, если б у нее было тяжело на сердце, и она терзалась бы, разрываясь в нерешительности между отцом и любимым, между домом и бегством – словом, если бы хоть один вздох сожаления донесся до Карло из-за закрытой двери, он бы постучал. Но все было тихо. И Карло молча побрел прочь, так и не узнав, что дочь старого кукольника безутешно рыдала сейчас на заднем дворе, уткнувшись лицом в шершавые доски забора. *** Было совсем темно, когда Джакомо, остановив Лучиньоло, впряженного в телегу, в боковом проулке, скользнул к домику старого кукольника бесшумно, как тень. В доме не светилось ни одно окно. Аличе во дворе не было. То ли девушка опаздывала, то ли вовсе раздумала бежать со своим возлюбленным. Но синьор Манджафоко не стал гадать. Отсутствие Аличе было сейчас ему на руку. Нужное окно он знал очень хорошо – именно около него штокрозы были особенно густыми, а шиповник – особенно колючим, но Джакомо терпел, и лишь цедил ругательства сквозь зубы. Зловредные часы – большая удача – не издали ни единого звука за те несколько минут, которые потребовались молодому человеку, чтобы подхватить на плечо объемный, но не слишком тяжелый сундук. То был стоявший слева сундук. Его брат-близнец, стоявший справа, ночного гостя, очевидно, не интересовал. Сундук не был заперт, но ключ торчал в замке, и Джакомо дважды повернул его. Потом бережно перенес свою ношу через подоконник и вернулся к телеге тем же путем. Погрузить добычу в телегу и вскочить в нее самому было делом несколько мгновений, и наш герой совсем уж было изготовился тронуться в путь, как вдруг легкий шорох привлек его внимание. Кто-то тихо приближался к нему от изгороди, неразличимый во тьме, осторожный, как кошка. Сердце Джакомо бешено забилось. Он был уличен! Вернее всего, конечно, было сейчас вытянуть Лучиньоло по спине плеткой со всей дури – и поминай как звали, но на Джакомо, как это бывало с ним обыкновенно в минуты тревоги или опасности, напал его всегдашний столбняк. Однако тех секунд, что он сидел неподвижно, хватило, чтобы разрешить его сомнения в самом удачном для него смысле: носа его коснулся знакомый жасминный запах недорогих духов. Испугавшим его черным человеком была Аличе! - Иди домой, девочка, - резко бросил Джакомо. Теперь он разглядел, наконец, в потемках фигуру синьорины Лоренцини, и у него совсем отлегло от сердца, но он был зол на нее за только что пережитый испуг. - Я уезжаю. Прощай. - Джакомо! – вскрикнула девушку испуганно, но тут же сама зажала себе рот рукой. – А как же я? Ведь мы условились! Я пришла как только смогла, отец никак не мог уснуть, пришлось сидеть около него. - Вот и оставайся с отцом. Так будет лучше для всех. - Возьми меня с собой, - взмолилась Аличе. Джакомо молчал, ни единым словом не помогая своей возлюбленной. - Я… я люблю тебя, Джакомо, - прошептала, наконец, девушка, протягивая к нему руки. Тогда синьор Манджафоко смилостивился, помог ей забраться в телегу, крепко поцеловал в губы – и беглецы, вручив свою судьбу верному Лучиньоло, поспешили прочь от дома старого кукольника.