Три ошибки дочери старого кукольника, или Тайна золотого ключика

Глава седьмая, в которой синьор Манджафоко тратит впустую более двух локтей вишневого бархата и восемнадцать раз чихает, а мы с вами видим старого маэстро Лоренцини в последние часы его жизни. Комната на первом этаже постоялого двора была просторной, обставленной с претензией на роскошь, но излишне жаркой и, увы – чего вы хотели от провинциального постоялого двора - недостаточно чистой. За письменным столом сидел крепкий нестарый господин в белой рубашке с закатанными до локтя рукавами и атласном вышитом жилете (чуть-чуть за гранью хорошего вкуса), обтягивавшем его заметно склонный к полноте сильный торс. По жилету змеилась увесистая цепочка желтого металла, терявшаяся где-то во внутреннем кармане. Господин был хорош собой. Великолепная курчавая черная шевелюра венчала его голову (цыганские ассоциации довершались золотой серьгой в ухе), а лицо украшали усы и ухоженная борода, прикрывавшая не только шею, но и расстегнутый на несколько пуговиц распахнутый ворот рубашки. Забавно, что растительность на лице приятного господина почему-то была рыжеватой масти. Ах, любезный мой читатель, возможно ли было узнать в этом явно благоденствующем господине старого нашего знакомца, синьора Манджафоко! С тех пор, как мы с вами в последний раз виделись с ним, прошло – страшно сказать и помыслить! – четырнадцать лет. Разумеется, это был он – изрядно располневший, отрастивший бороду и усы и, похоже, сильно улучшивший свое материальное положение, но в прочих отношениях ничуть не изменившийся Джакомо. Герой нашей истории пребывал, однако, в не самом радужном настроении. Приглядевшись, вы бы, боюсь, не сразу поняли, почему (хотя, быть может, напротив - вы уже достаточно изучили характер Джакомо и догадаетесь, не успев дочитать следующей фразы). Перед синьором Манджафоко, на столе, заваленном кучей инструментов, стружек, обрывков и обрезков, прежде всех предметов привлекала к себе внимание великолепная театральная кукла. Ее точеное деревянное личико светилось нарисованным румянцем, а золотые локоны приятно гармонировали с темно-вишневым бархатным нарядом и башмачками. Кукла сидела, прислоненная к чернильному прибору, растопырив руки с гибкими суставами, бессмысленно глядела перед собой и улыбалась неживой, замершей на губах улыбкой. Синьор Манджафоко не сводил с нее глаз. Казалось, он чего-то ждет, но с каждой секундой надежды его угасали, сменяясь разочарованием. - Ну? – наконец прошептал он. – Давай же, ну… прошу тебя! Кукла молчала и не двигалась – чего вы хотите, это же была всего лишь кукла. Джакомо вскочил на ноги, отпихнув стул высоким каблуком своего сапога и, грубо ухватив куклу рукой, потряс ее. Никакого эффекта. Тогда кукольник размахнулся и швырнул никчемную деревяшку в угол комнаты, издав нечленораздельный звук, больше всего похожий на стон человека, страдающего от непереносимой боли. Со злости синьор Манджафоко, не удовлетворившись расправой с неудачной – которой уж по счету! – марионеткой, еще и стукнул по столу кулаком – и, скривившись, заревел вновь, теперь уже от боли физической. Ах, любезный мой читатель, сердце твое, без сомнения, сожмется от жалости, когда ты узнаешь, что все это время бедный Джакомо ни на один день не оставлял попыток создать куклу, не нуждавшуюся в руке кукловода. Ни в первый год после памятного бегства из дома Лоренцини, когда молодая семья скиталась по стране, еле-еле сводя концы с концами, ни теперь, когда Манджафоко стал знаменит и богат, заслуженно пользовался отличной репутацией, и даже несколько губернаторов, не говоря уже о более мелкой сошке, почтительно величали его «дотторе». Куклы, украденные им у старого учителя, принесли ему деньги, известность и почет. Они работали на своего нового господина изо всех своих кукольных сил, и хозяину оставалось лишь пересчитать золотые да в нужный момент взглянуть повнушительнее, прищелкнув бичом. Но они не принесли ему счастья. Снова и снова бился талантливый кукольник над очередными марионетками. Куклы выходили из его рук великолепные, роскошные, смешные и страшные. Чем больший доход приносил ему театр, тем больше бархата, шелка и фарфора шло на марионеток. Его новые творения вносили особый блеск в спектакли. Их охотно покупали, и давали хорошую цену. Но ни одна из них не была живой. Злобу неудачник срывал на тех, старых куклах - Мальвина, Пьеро, Тарталья, Арлекин, Коломбина и другие боялись его как огня – и на своей жене. Но тсссс! Сейчас как раз у нас с вами есть возможность взглянуть на синьору Манджафоко – она, кажется, уже услышала шум и поспешила к супругу. Действительно, дверь комнаты отворилась, и на пороге появилась молодая женщина в красивом и дорогом, хотя и исключительно простом, очень шедшем к ней сером платье. О да, то была Аличе! Что сделало время с нашей юной красавицей, друзья мои! Нет, стан ее был все так же строен, а лицо очаровательно. Но Джакомо вы бы узнали мгновенно, несмотря даже на появление на его лице бороды и усов, а Аличе… Что-то новое было в облике этой женщины – какая-то тусклая покорность судьбе, ни секунды не свойственная знакомой нам по предыдущим главам веселой юной девушке. Да, в черных косах ее серебрились седые волоски, на лице появились морщинки, а руки огрубели и утратили свою нежную, изящную форму, но не в этом было дело. Глаза Аличе больше не блестели, радость будто навсегда исчезла из них. Молодая женщина тихо приблизилась к мужу и проговорила обеспокоенным тоном: - Джакомо, что случилось? Кукольник не стал тратить слов на объяснения – он лишь махнул рукой в тот угол, где бесформенным свертком, вниз головою валялась выброшенная им роскошная марионетка. Аличе поняла без слов. - Не переживай, - неуверенно посоветовала она. – Следующая уж точно получится… - Нет, - резко сказал Джакомо. – Прошло пятнадцать лет, а я остался там же, где был. Чертов старик так и не раскрыл мне своего секрета. А ведь был же секрет! – Джакомо стукнул по столу снова, но уже – предусмотрительно – другой рукой и не так сильно. – Был секрет, я в этом уверен… Все твердил мне «работай»! Рабоооотай! А я что делаю? Пятнадцать лет… Был бы он жив сейчас – вытряс я бы из него все, за милую душу! Жаль, помер небось уже давно… утащил свою тайну с собой в могилу. Или не помер? – синьор Манджафоко покосился на супругу. Аличе молчала, словно не слышала вопроса мужа. Потупив глаза, она теребила манжеты своего платья. - Я тебя спрашиваю, - повторил Манджафоко, круто разворачиваясь к жене. – Папаша твой жив или нет? Не может быть, чтоб не знала… Жив? - Да, папа жив, - прошептала Аличе, не поднимая глаз. - Откуда ты знаешь? – спросил Джакомо с ледяным спокойствием в голосе. Он приблизился к жене и приподнял ее лицо за подбородок, заставляя смотреть на него. – Откуда знаешь? Переписываешься с ним? Видишься с Карло? Отвечай! Аличе заплакала. - Нет… Нет… Нет… - повторяла она сквозь слезы. – Джакомо, милый, я ни с кем не вижусь, как ты мог подумать… Папа мне не пишет, и я ему не пишу… Нет… - А кто? - Это Бьянка, - лепетала Аличе. – Бьянка Бартоло, больше никто… Если вы думаете, что упоминание женского имени – и притом знакомого имени (Бьянка была давней подругой синьоры Манджафоко, и Джакомо ее отлично помнил) – успокоило ревнивца, то вы ошибаетесь. - И много она написала тебе? А? – самым вкрадчивым тоном осведомился подозрительный супруг. Ну-ка тащи сюда свою шкатулку! Живо! Синьора Манджафоко не посмела ослушаться. Примечательно, что муж и не подумал следовать за ней, чтобы посмотреть, не выложит ли она из шкатулки заранее какие-то компрометирующие ее письма – настолько он был уверен в своей власти. Выхватив из рук вернувшейся торопливыми шагами жены ее ношу, Джакомо откинул крышку (Аличе заранее отперла замок) и одним резким движением опрокинул объемистую деревянную шкатулку над письменным столом. На разбросанный по столу мусор и инструмент выпали бусы, браслеты и несколько заботливо перевязанных ленточками пачек конвертов. Пачки, по всей видимости, были переложены листочками и засушенными цветами, хранимыми для красоты или из сентиментальных соображений. Многие из них от грубой тряски немедленно рассыпались в прах. Помимо всего прочего, среди содержимого шкатулки оказалась сломанная пудреница. Облако пыли, пудры, останков погибшего «гербария» повисло над столом, распространяя резкий цветочный аромат дешевой косметической лавочки. Лицо Джакомо побагровело. - А-а-а-а – апчхи! – оглушительно чихнул он, от неожиданности выпуская из рук злополучную шкатулку. - Б-будь здоров, дорогой, - пискнула Аличе, но муж ее не слышал. Он чихал и чихал, не в силах остановиться, словно на него навели порчу. Восемнадцать раз оглушительное «апчхи» синьора Манджафоко прогремело на весь постоялый двор, и восемнадцать раз жена – с неутомимостью заведенной куклы – от всей души пожелала ему доброго здоровья. Приступ чихания утомил нашего героя. Вытерев лицо рукавом, он вяло ковырнул пальцем одну-другую пачку писем. Все они, точно, были от Бьянки Бартоло. - Ладно, - проговорил Джакомо неожиданно благодушным тоном. – Можешь собирать. Жив, значит, папаша твой? Вооот как… А что, девочка моя, не навестить ли нам старого Маэстро? – добавил он раздумчиво. Лицо Аличе осветилось недоверчивой надеждой. Она боялась сказать хоть слово, чтобы не спугнуть это новое, так удачно накатившее на ее супруга настроение. - Решено, - Джакомо громко хлопнул в ладоши. – Завтра выезжаем в N. Давненько мы там не бывали, а дела у нас там кое-какие остались, сдается мне. А сейчас – подай мне свежую рубашку. И – да, постой – неси, пожалуй, обед уже. Я проголодался. *** - Значит так. – Манджафоко резким движением отодвинул от себя тарелку и посмотрел на жену. – Пойдешь к отцу сегодня после спектакля. Где он теперь живет, я выяснил, это на углу Грилло и делла Чильеджа, в подвале. Знаю это место. Ты там, кстати, ни разу не была? – добавил он как будто между прочим. - Где? На виа дель Грилло? - Аличе честно не поняла вопроса. - Не важно. Забудь. Навестишь папашу, покаешься, ну, всплакнешь там – не мне тебя учить, а потом переходи к делу. Ты должна во что бы то ни стало узнать, в чем его секрет, поняла? Проси, умоляй, скажи, что мы нуждаемся, скажи, что все старые куклы от меня разбежались, что я тебя бью, что тебе нечего есть… - Джакомо критически окинул взглядом шелковое платье жены и скривился. – Ну наври короче чего-нибудь. Меня особо не приплетай, для меня он стараться не будет, проси будто лично от себя. Да, вот еще мысль: скажи, что грешно уносить такое великое искусство в могилу… Ну, мол, тебе, папаша, уж недолго осталось, разве б ты не хотел, чтоб твое дело продолжало жить на радость людям, что-то в этом духе. Сформулируешь там покрасивее. Аличе молчала, опустив голову. - Иногда я сам начинаю верить в тот бред, который я тогда… что он чернокнижник… - пробормотал Манджафоко, уставившись в окно и уже ни к кому конкретному не обращаясь. – Должно быть что-то очень простое, очень… раз и Карло осилил. Но что? Скольких кукол мне еще разрезать, чтобы понять, чего в них особенного? Особый материал? Состав краски? Фаза луны? Заклинание, наконец… Бред, бред… - невезучий кукольник тряхнул головой, отгоняя наваждение. - Короче говоря, все поняла, девочка? Твоя задача: во что бы то ни стало узнать, как, КАК, черт возьми, старик сделал этих марионеток живыми. Без его секрета можешь не возвращаться! Синьора Манджафоко совсем съежилась под горящим взглядом супруга. «Увижу папу. Сегодня вечером увижу папу», - повторяла она про себя. А о прочем старалась не думать. Только плохо удавалось. *** Встреча с Джузеппе Бартоло на пороге совсем выбила Аличе из колеи. Если за минуту до этого она храбрилась, повторяя про себя последние наставления мужа, то сейчас, когда она оказалась на улице, больше всего на свете ей захотелось сесть прямо в пыль, расплакаться и никуда не ходить. Или еще лучше – пойти к Бьянке и расплакаться там. Бог знает, почему пьяница-столяр, никогда ее особенно не интересовавший, вдруг так на нее подействовал. Вечерний город вокруг нее жил своей обычной жизнью. Закрывались лавки, отворялись ставни мелких забегаловок. По самой середине мостовой бродил красивый крупный петух с зеленым хвостом. Неверной походкой прошел старый фонарщик. Аличе вспомнила его – и пятнадцать лет назад в его обязанности так же входило следить за фонарями на главной площади. Молодая женщина подумала машинально, что, хотя еще светло, аккурат будет пора зажигать, когда он такими темпами доберется до первого фонаря на своем участке. Из какого-то двора доносился монотонный голос шарманки. Аличе живо припомнила новенькую, блестящую красным лаком шарманку, которую выносили на площадь в дни представлений Карло и Джакомо. На какую-то долю секунды она подумала о том, молодом Джакомо отвлеченно, не как о своем нынешнем муже, и это так ее напугало, что бедняжка, вздрогнув, чуть не бегом бросилась вперед по улице. Ей и в самом деле нужно было спешить: Манджафоко строго-настрого приказал ей уйти от отца до десяти вечера, чтобы не встретиться ненароком с Карло. Спорить с ним Аличе не стала, она знала: Джакомо ее ко всем ревнует. В этом все дело. *** Дверь каморки под лестницей оказалась не заперта. Сперва ей показалось, что комната пуста. Свет почти не проникал сюда через маленькое окошко. Аличе часто заморгала, приспосабливаясь к полумраку. Наконец, ей удалось разглядеть, что старик лежит на кровати в углу комнатки, вытянувшись во весь рост и не шевелясь. Молодая женщина приблизилась. Старик никак не отреагировал на ее движение; глаза его были закрыты. Трясясь от страха, Аличе заставила себя подойти к кровати вплотную и склониться над его лицом. Наконец, ей удалось уловить слабое дыхание спящего. Тогда она присела на стоявший у стены стул и стала ждать. Прошло не менее получаса, когда синьора Манджафоко, от нечего делать рассматривавшая бедную обстановку каморки, снова перевела взгляд на отца и вдруг обнаружила, что старый Джеппетте открыл глаза. - Папа? – несмело прошептала Аличе. - Вот и девочка моя пришла, - отозвался старик спокойно. Он ласково улыбнулся, и Аличе с ужасом заметила, что во рту его не осталось ни одного зуба. – Живая и здоровая. Хорошо-то как. А как там остальные? У Аличе на секунду мелькнула мысль, что он имеет в виду Джакомо. Да нет, этого не может быть. Какие еще «остальные»? - Как детки мои, здоровы? – переспросил Джеппетте с нежностью в голосе. – Он их не обижает? О боже! Старик тревожился о своих куклах! - Все в порядке, папочка, - торопливо ответила Аличе. – Они молодцы… работают… и все такое. - Все живы? – уточнил Джеппетте с болезненной настойчивостью. - Да, да, - соврала дочь в ответ, не имея мужества сказать правду. - Ты так вовремя, - снова сказал старик после длинной паузы. Только сейчас Аличе обратила внимание, что дыхание кукольника стало очень неровным. Дырявое одеяло на его груди то вздымалось чуть не вдвое чаще, чем надо - то вдруг переставало шевелиться вовсе. - Поближе сядь, – попросил Джеппетте невнятно, и грудь его снова заходила ходуном. Аличе торопливо придвинула свой стул к самому изголовью. Старик попытался приподнять голову от подушки, но ему это не удалось. Тогда он подал дочери знак наклониться к нему. - Аличе, - зашептал старик быстро; речь его с каждым словом становилось различать все труднее. – У меня есть тайна. Я расскажу… Только тебе. Тебе… и им. Это для них. Они заслужили… Счастье заслужили… Почему-то Аличе захотелось его остановить. Захотелось, чтоб не было никакой тайны, чтоб нечего было ему – рассказывать, а ей – слушать. Чтобы она просто могла посидеть возле кровати и молча подержать отца за руку. Но умирающий кукольник продолжал бормотать: - Бартоло думал, я чокнутый.. Хе-хе… Я нарочно от всех от них скрывал. Даже Карло не знает… Но это не для него. Ему ни к чему. И тебе ни к чему – это им. Ты им скажи. А Манджафоко не говори! Им отдашь… а ему не отдавай.. нипочем не отдавай… - Папочка, - ласково прошептала Аличе, вытирая непроизвольно катившиеся по лицу слезы рукавом. – Ты отдохни, тебе вредно волноваться. Но старик решительно выдернул свою морщинистую руку из ладони дочери и принялся что-то искать под подушкой. - Счастье заслужили… Счастье за дверцей… Маленькая дверца… Откроешь – за ней моя тайна… Только ты будешь знать, как открыть. Наконец, ему удалось нашарить искомое. Джеппетте вытащил из-под подушки маленький сверток – какой-то небольшой предмет, укутанный в серую ветхую тряпицу. Несколько минут невероятных усилий потребовалось ему, чтобы развернуть ткань – пальцы не слушались. И заглянувший в низкое окошко последний закатный луч осветил удивительный, такой неуместный в этом нищем жилище предмет – в руке старого кукольника торжествующим огнем блестел маленький золотой ключик.