С неба свалился

Я представлял, что будет ужаснее. Я представлял руины на месте Ириного дома. Я представлял ее саму, кинематографично торчащую из окна пылающей многоэтажки. Я представлял, что все кончилось еще хуже, чем я представлял… Я летел на такси, про себя просто молясь, чтобы все было в порядке, чтобы она отделалась просто испугом. Или просто новым ремонтом. Боже, у нее же котик… Я не помню, как расплачивался, как выскочил из машины. Несколько дворов заволокло густым едким дымом. Дышать нечем. Непроглядная темнота кругом — как в фильме-катастрофе. И эту черноту разрывали лишь мигающие огни «скорых» и пожарных машин, яркие, режущие глаза. В почерневшем калейдоскопе я бросился искать Иру, сгибаясь в непрекращающемся приступе кашля. Но сердце вернулось обратно к груди, когда я увидел ее во дворе, объятую клубами дыма, потерянно прижимающую к себе сверток. Кот? Я надеюсь, там кот! — Что случилось? — подбежав, я тряханул ее за плечи, выводя из оцепенения. — Два этажа надо мной! — выпалила Ира. — У алкашей квартира горит. Пузо с восьмого этажа в окно сиганул. Мне кажется, он что-то сломал. Посмотри! Кот в свертке жалобно не то мяукнул, не то заскулил. — Че смотреть?! — одернул я ее. — Поехали быстрее к вету. И мы поехали. Плевать на квартиру. Пусть хоть вся сгорит. Влетели в первое попавшееся такси и полетели в первую попавшуюся клинику, выискивая ее просто глазами на улице. Яркие пестрые улицы полны бесполезной чуши — ломбарды, парикмахерские, кафешки, реклама-реклама-реклама… Глазам делалось больно от напряжения. По дороге я пытался успокоить Иру, сам сидя. Как на иголках. Но бесполезно. Я не видел, что с котом в свертке, но в какой-то момент мне самому начинало казаться, что там какая-то расчлененка. Я не помню, как он оказался у меня на руках. Но вслед за рыдающей Ирой, я влетел в пустую приемную клиники. На наше счастье не было вообще никого. Видя наши безумные лица бабуля с регистратуры рванула в кабинет за врачом. Мы — за ней. И уже в кабинете, развернув кота, далеко не сразу мы начали осознавать, что все в порядке. Он не совсем цел, но ничего непоправимого нет. — Вот, — врач ткнул в нас свежим рентгеном. — Видите на локтевой кости перелом? — И все? — будто не веря своему счастью переспросил я. — А вам еще что-нибудь нужно? — добродушно улыбнулся врач. И тут я понял, что его лицо мне знакомо. Очень. Это же Егор. Тот самый, который недавно попал в аварию, и я был у него в качестве свидетеля… Вот это же тесен мир. — Максим, сейчас наложим гипс и будет твой кот, как новенький, — он тоже меня вспомнил. — Может, жене твоей валерьянки налить? — Она моя подруга, — поправил его, — а валерьянки не помешает. Всем валерьянки. Мне, Ире, коту… — Вот коту точно не надо, — улыбнулся Егор, доставая из ящика под столом пузырек. Кажется, он не так понял слово «подруга», ну да какая разница. Ужас отпускал, и постепенно возвращалось чувство реальности. Я начал осматриваться. Умудрился же принять его за гея… И надеяться, что он мне позвонит! А у него на столе скромно в уголочке стоит фото жены с маленькой дочкой, а за ним еще фото, на котором та же девочка гордо восседает на сенбернаре, как на коне. Любящий муж, примерный отец. Это со мной в то утро творилось что-то неладное. Надо будет потом спросить у Геннадия Львовича, не испытывал ли он чего-нибудь подобного на себе. Но тут что-то неладное начало твориться с Пузом. Он был сильно против повязки на лапе. Из милого страдающего котика он вдруг превратился в пушистое оружие массового поражения. Он исполосовал нас всех троих за считанные секунды, он орал не своим голосом — не от боли, от унижения и возмущения. Спустя несколько минут ожесточенного сражения, он, обиженный, восседал на хозяйкиных руках с перемотанной цветной повязкой лапкой. Я присмотрелся к узору. Сердечки и звездочки. Как мило! Нас с Ирой осталось еще таким же замотать и отпустить. Но… цветные нарядные повязочки были положены только зверушкам. Мы ушли из клиники просто ободранные. Сели уже в третье такси, и только сейчас смогли нормально поговорить. — А ты почему сразу в клинику-то не поехала с ним? Зачем меня ждала? — начал я отчитывать Иру. — Я думала, он остался в квартире. Думала что все, задохнулся от дыма. И совершенно случайно какой-то мужик нашел его буквально за минуту до твоего приезда. Он сидел, бедняга, под кустом, забился туда. Представляешь, как он напугался! Он из окна выпрыгнул. Приземлился — а тут вообще не пойми что происходит. Ира снова ударилась в слезы. У Пуза выдался неудачный день… Он офигевал в такси, он продолжил офигевать у меня дома. Но еще больше он офигевал от невозможности ползать по незнакомой квартире на пузе. Его правая передняя лапа торчала, как костыль, не давая лечь и слиться с окружающей средой. И все же он как-то забился под диван и просидел там до самой ночи. Без вопросов и разговоров Ира осталась ночевать у меня. С ее квартирой все было плохо. Залили водой, полностью… Иры рыдала в меня трижды: сначала над тем, что все ее вещи погибли по сути, потом над тем, что денег на ремонт у нее нет, потом ей снова стало жалко кота. Потом ей стало жалко себя и она прорыдалась в меня четвертый раз. Так и уснули, рядышком, в обнимку на моем диване. Я впервые ночевал так с девушкой. Лежал, в темноте разглядывая ее красивое умиротворенное лицо, каждый волосок, каждую складочку на моей футболке, которую она надела. Ощущая ее теплое дыхание на своей коже, я обнял ее, как котенка. Как младшую сестричку. Как ни один нормальный мужчина не обнял бы ее, просто засыпая. От нее уже не пахло дымом, пахло шампунем — моим и спокойствием. Впервые я засыпал, думая не о Зоулу. И следующим утром я не выдержал и позвонил Геннадию Львовичу, утром, пока тот еще не уехал на работу. — Как там Зоулу? — извинившись за ранний звонок, спросил я. — Чудит, — невесело хмыкнул старый профессор. — Я получил назад твой шприц. Оставшись с ним один на один, я пытался его уколоть. Не дался, вышиб его из руки хвостом. Ему по-прежнему хреново, но он отказывается понимать, что я хочу помочь. Он отказывается даже говорить. Хотя я ему так прямо и сказал, что знаю про котту и что он меня отлично понимает. — И Вы не смогли ничего объяснить? И не сказали, что Вы со мной заодно? — Сказал, увы, — выдохнул Геннадий Львович. — Он что-то совсем параноик. Ты, кстати, сегодня вечером выйдешь? Мир медленно скатывался куда-то в пропасть. А если он и мне теперь верить перестанет?.. Или уже перестал. — Опять не в свою смену? Не слишком подозрительно? — я заволновался. — Нет, не подозрительно. Мы тебе за это премию хорошую выпишем. По легенде — вот за эту премию ты готов вкалывать хоть за троих, хоть за четверых. Молодой, семьи нет, деньги нужны, наверняка же себе хочешь квартиру, машину… — Хочу, да не особо рассчитываю, — отшутился я. — Спасибо. Да и втюхавшись в Зоулу — хочу ли? Своим появлением он порушил привычную картину мира. И вот наступал очередной неспокойный день, который я проживал, как на раскаленной сковородке. И я опять не мог ничего сделать. И вот это вот «по-прежнему хреново» просто добивало. В этих случаях молятся. А какому богу молиться за здравие инопланетянина, с которым спишь? И так, чтобы тебя не поразила молния с небес. От давящего, душащего бессилия хотелось спрятаться в объятиях все еще спящей Иры, но сначала надо было договорить. — Попробуй сегодня объяснить ему все. Не знаю, как ты это будешь делать. Даже те два парня, что прилетали с Сойль, не были настолько скрытными. Все трое онаев относились к нам с подозрительностью. И у них у всех были причины для недоверия. Может, у этого их еще больше. — Может, — я пожал плечами, забывая, что говорю по телефону. Положив трубку, я спрятался от наступающей безысходности в объятиях Иры. Теплая и такая умиротворенная, она спала, забыв обо всех вчерашних бедах. Рыжее Пузо осмелел, вышел из-под дивана и устроился у нее в ногах. Я лежал с ними и думал, каким бы простым могло быть мое счастье. Каким простым и доступным было счастье большинства из тех, кто меня окружал. Пробиваясь через толщу глупых бытовых скандалов, они обретали покой. Или не обретали и продолжали искать свою пристань, свою тихую гавань, свой подходящий паззл в нашем суетном мире. Чтобы потом лежать рядом в постели, слушая утреннюю тишину, с котом в ногах… И только у меня все шло наперекосяк. Я был глух к душевному теплу, я отрицал его, признавая лишь грязное торжество плоти. Я искал логику и только логику, взаимовыгодное пользование. Я не надеялся на что-то нормальное, раз уж все было неправильно с самого начала. Сейчас думаю, глупо было переживать по поводу того, что у меня с партнерами одинаковый набор органов. Ведь какое это имеет значение, когда вы просто лежите вместе с котиком в ногах… Идиллия, да… Простое счастье… Все изменилось, когда Ира проснулась. Мы дотянули до вечера как две депрессивных черных дыры, которым нечего в себя затянуть. Как два дементора, которым некого поцеловать. Мы начали наперебой ныть еще за завтраком, допивая черный-черный кофе и закусывая яичницей с чуть почерневшей колбасой. Я пережарил. И ныли весь день. Я так хотел бы утешить Иру, но не находил сил, из меня как будто выпили все соки. А она словно привыкла к моей поддержке и требовала ее. Не со зла, как капризный ребенок, просящийся на руки матери и не понимающий, что она устала и что у нее болит спина. Я был эгоистично рад сбежать. Но только я шагнул за порог квартиры, на меня навалился какой-то ужас, близкий к оцепенению. Чтобы объяснить человеку… Нелюдю, что ты не предатель, нужно хотя бы перестать себя им чувствовать. Оказавшись, наконец, в лаборатории, я заходил к нему со страхом, похожим на тот, что испытываешь перед экзаменом, к которому не готов. И я надеялся на что-то хорошее, пока не наткнулся на ледяной взгляд. Зоулу встречал меня с натянутым дружелюбием. Он сидел на кровати, скрестив ноги, прикрываясь простыней, а на лице застыла такая ненатуральная дипломатическая улыбка. И создавалось нехорошее чувство, будто он меня подманивает, чтобы сожрать. Не было и тени прежней радости от встречи. В его камере было по прежнему сухо, тепло и безлико. Как в обычной больнице, но страшней и безысходней. И яркий, леденящий душу свет ослеплял. — Привет, — я остановился у двери. — Привет, проходи, не бойся, я не кусаюсь, что бы тебе не говорили. Кстати, что это был за старикан? — в голосе его был такой лед, что не бояться просто не получалось. — Он и правда мой друг. Зоулу зло прищурился. — Тот самый, который обещал раздобыть тебе новый двигатель, — продолжил я, — а в шприце было правда лекарство и оно правда должно было помочь. — Подозрительный тип, — хмыкнул Зоулу, все еще не особо мне веря. — Я с некоторых пор не особо верю в шприцы с лекарствами, которые «должны мне помочь». — Ну прости, — я, опустив голову, присел рядом с ним, — я хотел предупредить тебя о нем, но не успел. — И чем вообще от тебя пахнет? С кем ты был? — он сорвал нашу операцию со шприцом, а теперь будет устраивать сцену ревности? — С подругой. У нее проблемы и теперь она живет у меня, — твердо, скрывая раздражение, объяснил я. — У тебя — это с тобой в обнимку? — он продолжил наступление. — Зоулу, не наглей, — осадил его я. — С Ирой я дружу много лет, а ты ворвался в мою жизнь совсем недавно. «И как бы мне не было жаль, исчезнешь очень скоро». Но этого я уже не озвучил. Хотелось сказать, что я его вытаскиваю отсюда, и уже за это он должен сказать мне спасибо. А остальная моя жизнь не должна его касаться. — И натворил в ней чего-то странного, — вместо этого продолжил я. Зоулу глядел на меня непонимающе. Пришлось объяснять. — Я понимаю, — выдохнул Зоулу, — я и не надеялся на любовь до самой смерти, если ты об этом. — Ты лизнул меня, и у меня крыша съехала. Я несколько дней ходил озабоченный. И сам я не знаю, что тогда заставило меня отсосать у тебя, — Зоулу сидел ошарашенный. К таким обвинениям он был явно не готов. — Как ты это сделал? — Не знаю. Никак, — Зоулу был похож на перемазанного шоколадом ребенка, отрицающего, что это он ел конфеты. — А серьезно? — Не знаю, — игривость в его голосе стала какой-то угрожающей. — Как ты не знаешь? — Да вот так! Давай, я кого-нибудь еще поцелую, и посмотрим, что будет? — он дерзко вскинул подбородок. Надеялся, что я буду ревновать? И ведь кольнуло что-то. — Случайный секс всегда все осложняет, — я уронил голову на руки. — Так давай не будем все осложнять, чтобы никому не было больно? — я был рад, что он это сказал. Что мне не пришлось отталкивать его. Что не пришлось вырывать с мясом из своего сердца. Отрезать, как хвост собаке, пока маленькая. Теперь осталось подавить в себе это влечение, взаимное влечение, пока оно не переросло во что-то действительно серьезное.