Земная слава как дым, Не этого я просила. Любовникам всем моим Я счастье приносила. Один и сейчас живой, В свою подругу влюбленный, И бронзовым стал другой На площади оснеженной. ©Анна Ахматова
Егор так широко закрыл глаза, что чуть не задохнулся. В глаза ударил резкий, яркий свет. Он никогда не видел такого яркого света. Хотя, возможно, при рождении, но этого Егор не помнил. Потому сейчас, широко раскрыв рот, дышал. Дышал, что было сил, так будто бы вечность не делал этого. Он вспомнил морозный воздух леса, белый снег под ногами и землянку. Там где Егор проснулся, пахло лекарствами, химикатами и, кажется, кровью. Как пахла последняя, на самом деле, он не знал - мог только догадываться. Долгое время не видел крови, ни своей, ни чужой. Лекарств ему тоже никто никогда не давал, но от мамы часто пахло каким-то лекарством. Запах был приятный. Мама объяснила ему: это чтобы сердце не болело. А что у него болит? Наверное, что-то все-таки болит, раз он так долго не дышал. До его запястья осторожно дотронулись чьи-то пальчики. Не напрямую, через что-то очень мягкое, плотно прилегавшее к коже. - Очень интересно, - мягкий голос, как у мамы, но более молодой. – Ты идешь на поправку, малыш». Егор сделал еще один глубокий, «богатый» вдох. Почему-то теперь ему дышалось легче. Будто бы не было груза, давившего на его грудь всю жизнь. Он захотел привычно замычать, но вместо этого из горла раздался хрип. - Не бойся, скоро бы запоешь. Петь? Егор знал, что петь у него точно не получится. Мама так красиво пела ему колыбельные. У него так не получится. - Ну, заговоришь точно, - девушка будто бы читала его мысли. Или же просто оглашала вслух свои. Заговорить. Егор всю жизнь мечтал говорить так, как все люди. Он смог бы рассказать так много. Например, как красиво зимой в лесу. Или где водятся самые красивые белочки. Учителя водят детей туда, где животные не появляются, и малыши расстраиваются. А он знал, где звери ручные. Еще он мог сказать маме, что он любит ее. Мог дать ей совет. Может, не очень дельный, но такой, чтобы показал заботу. Егор моргнул и понял, что это не такой уж яркий свет. Так началась его новая жизнь. Последние два дня он мечтал встать с постели. Но та самая девушка сказала, что еще рано. Научившись поворачивать головой, Егор смог разглядеть, что у нее темные волосы. Темнее, чем у мамы. И длиннее. Но руки у нее были такими же нежными. Она очень осторожно дотрагивалась до него, будто бы боясь сломать. В такие моменты ему становилось смешно. Что можно сломать ему такими хрупкими ручками? - Что ж, думаю, достаточно, - на третий день голос девушки прозвучал решительно, твердо. – Давай-ка вставай, лежебока. Тут Егор обрадовался, вдруг ринулся вперед, но тут же понял, что ничего не произошло. Он даже не сдвинулся с места. - Вставай, - уже раздраженно повторила она. Эта фраза напугала его. Егор вдруг понял, что так глуп. Похоже, даже как вставать забыл. Девушка вздохнула, подошла ближе и провела пальцем по его ноге. - Видишь, ты чувствуешь их и руки тоже. Просто приподнимись, а я помогу. Ты же хочешь снова увидеть маму. «Маму?» - только и успел подумать он, как руки тут же заскользили по простыни, сгибаясь в локтях. Он оперся на них, приподнялся и, почувствовав на спине ладошку девушки, поддерживающую его, опустил ноги на пол, садясь. - Вот какой молодец, - она засмеялась. Егор посмотрел на свои руки. Они стали меньше и были перетянуты бинтами, как и все тело. Кажется, он был весь замотан, как мумия, только глаза открыты. - Ну, как ты себя чувствуешь? – лицо девушки появилось перед ним, как будто та выпрыгнула откуда-то сбоку. У нее было очень худое красивое лицо, глубокие карие глаза, выразительные скулы. Он впал в ступор. Никто кроме мамы и Нади не появлялся с ним так близко. - Ну ладно, значит рано еще для бесед, - она улыбнулась, и Егор понял, что эта девушка его точно не обидит. Она может его защитить. Посиди немного, посмотри в окно, а потом продолжим. Она выпрямилась и вышла из палаты. Егор повернулся. За его спиной оказалось окно, прямо около кровати. За ним деревья. Дети бегали на площадке. Очевидно, дети тоже лежали в этой больнице, потому что выглядели они не очень здоровыми. Егору было жалко их, но в тоже время он был счастлив, что снова может сидеть. Девушка вернулась минут через тридцать с ножницами и дружелюбно подала ему руку. Егор машинально накрыл ее ладонью, которая хоть и уменьшилась, но все равно была больше ладони его знакомой. Он встал, опираясь на нее, и сделал несколько шагов до стула. Девушка посадила его на него, прямо напротив большого зеркала. Прошло так мало времени, но уже стемнело, похоже, пришла она к нему впервые уже вечером. Девушка надрезала бинты и начала медленно снимать их, сантиметр за сантиметром. Егор сидел неподвижно. Он, и правда, был похож на большую мумию. Мумию, которая была похожа на человека. Не на лесное чудовище. Он больше не был тем, кого боялись дети. Девушка довольно быстро сняла бинты, похоже, ей самой не терпелось. И наступил тот самый заветный момент. Он и не думал, что должен был узнать себя. Нет. Не должен был и не узнал. Все тело было покрыто шрамами, смазанными зеленкой, но на лице ни одного не было, на голове кажется, начали расти волосы, как и на больших, массивных руках. Лицо было угловатым, грубым, но вовсе не страшным и не уродливым. Он поднял глаза и посмотрел на свою спасительницу. В глубоких глазах девушки сверкали искорки безумия, восторга, удовлетворения. Она приложила указательные пальцы к его подбородку с разных сторон, большие к скулам и немного приподняла голову, улыбаясь. - Егор, ты – мое лучшее творение. То, как сверкали ее глаза в тот день, он никогда не забудет. Не забудет и ту девушку, и Надю, благодаря которой он стал таким.Проплывают льдины, звеня, Небеса безнадежно бледны. Ах, за что ты караешь меня, Я не знаю моей вины. Если надо — меня убей, Но не будь со мною суров. От меня не хочешь детей И не любишь моих стихов. Все по-твоему будет: пусть! Обету верна своему, Отдала тебе жизнь, но грусть я в могилу с собой возьму. ©Анна Ахматова