Вне игры

      На съемочную площадку меня привели под конвоем. Пит шел спереди, но так ни разу и не взглянул в мою сторону. О чём будет интервью, и как оно поменялось, оставалось только гадать.       Съемка проходила в небольшом павильоне, на фоне стены, с расположенным на ней белоснежным плакатом с гербом Капитолия, где на его фоне стоял трон — иначе место, предназначенное для Сноу, никак не назвать.       Все шумели, бегали, толкались, поправляли камеры, настраивали софиты. Люди были заняты делом, но как только двери площадки распахнулись и вошли мы с Мелларком, гомон прекратился.       Сколько бы там не было людей, они все побросали свои дела и уставились на меня. Создалось ощущение, что время тоже прекратило свой отсчет.       Продвигаться к своему месту, в уголке, где стоит вооруженная до зубов охрана, в наручниках и строгом платье, было неудобно. Как на параде трибутов, только теперь я одна — избранная, а революция — моя арена.       Там, на предназначенном для моей роли, месте, нас уже ждал Сноу. Он в белоснежном костюме расположился на не менее белоснежном диване. По-моему, у этого старикана бзик на белый цвет. Он просматривал какие-то бумаги, когда мы подошли к нему.       — Присаживайтесь, мисс Эвердин, — даже не посмотрев на меня, командует Сноу.       Не успеваю я сделать шаг, как стоящий рядом Пит резко усаживает меня напротив президента, а сам пристраивается за моей спиной, положив на плечо свою руку, которую я попыталась сбросить.       — Решил лично проконтролировать ваше появление в эфире, — ядовито цедит президент.       — Чтобы сразу голову с плеч? — пытаюсь парировать я.       — Не иронизируйте, мисс Эвердин. Такое поведение не свойственно для вашего положения, — Сноу перекидывает ногу на ногу, берет чашку кофе, стоящий на столике около него, и продолжает: — Вы читали свой сценарий?       Я лишь киваю. Пробежала глазами, пока надо мной колдовал Цинна, особо не вчитывалась, так как и так было понятно, что там могли понаписать капитолийцы.       «Переговоры с президентом... бла-бла... законы Капитоля... бла-бла... месть Койн... долой революцию... переход на сторону зла...»       Неудивительно и вполне ожидаемо. Люди бы в это не поверили. Такое интервью, как красная тряпка для быка. После него Койн отправила бы войска на столицу Панема и они разнесли бы тут всё в тартарары.       Зная Сноу, это интервью даст ему время подготовиться к нападению. Неважно, сколько придётся ждать. Тринадцатый нападет. А я приманка. Так же, как и в промо-роликах, только руководители поменялись.       — Мы бы выпустили это интервью с тобой, если не это, — говорит Пит и нажимает на кнопку. Рядом стоящий экран включается и показывает картинку.       На ней президент Тринадцатого — Альма Койн. В строгой одежде, со строгим выражением лица. «Жители Панема, — вещает она, — трое суток назад наш символ революции, Сойку-пересмешницу перехватили при выполнении задания в районе второго Дистрикта. Команда, которая была вместе с ней, сильно пострадала. Мы не знаем место расположения Китнисс Эвердин. Предположительно, она в Капитолии. Жива она или нет, такой информацией мы не обладаем. Мы ждали, что Сойка выйдет на связь в ближайшее время. Но, к сожалению, этого не произошло. А пока мы неустанно держим оборону во всех Дистриктах. Совсем скоро, объединив наши усилия, мы развенчаем тоталитарную систему Панема. В память о нашей Сойке-пересмешнице. Она боролась за нашу свободу».       После речи президента Тринадцатого идет ролик обо мне: мои сражения, промо-ролики с моим участием. В конце показывают голографией мою брошь, сойка из которой вылетает и ломает все преграды, а после — моё фото в боевом костюме Цинны, с чёрной полоской в углу. Моему возмущению нет предела.       — Она меня похоронила!       — Скажу больше: она даже не пыталась тебя искать. По нашим данным, из Тринадцатого за это время не вылетел ни один беспилотник, чтобы найти тебя, — говорит Пит, а я, ошарашенная, смотрю на него. — Ты сделала свою работу, Китнисс, теперь ты не нужна. Люди и так пойдут в бой, жива ты или нет.       — Теперь даже если вы вскроетесь, то вас не будут спасать, а, наоборот, попытаются устранить, дав нам эту возможность, — цедит Сноу. — Ну, мисс Эвердин, за эту справедливость вы боролись?       Я сижу ни жива, ни мертва. Меня обманули. Использовали и выбросили, как ненужную вещь. Сначала Сноу выставил меня на аукцион, дабы набить казну деньгами за счёт моего тела, потом Пит, чтобы возвыситься в глазах президента, теперь Койн, чтобы выиграть войну. Правду говорил Финник: для Койн лучше, чтобы я была мертва.       — Именно поэтому мы и решили изменить интервью, — говорит Сноу.       А я-то знаю, что не из-за этого. Здесь я или нет, Койн теперь и близко не подойдёт к Капитолию, а это значит, что Сноу до неё не добраться. Я сыта по горло этой революцией!       — Боюсь представить, что выдумаете вы, чтобы утереть нос Койн. Что предпримете? Она меня умертвила, а вы... воскресите? — не скрывая иронию, спрашиваю я.       Возмущение переполняло меня, вылезало наружу, и я захлебывалась в нём. Моя жизнь зависит от двух, по сути, детей, которые думают, как бы выделиться друг перед другом. Им обоим нечего терять, им не жалко жизней. Они под стать друг другу, с разницей в том, что один воюет за подчинение и боль, другая — за революцию.       Пешкой же оказываюсь я.       — Зачем вы сбежали из Тринадцатого? — спрашивает меня Пит.       Его перепрыгивание с «ты» на «вы» — раздражает.       — Я не сбегала, эта была твоя идея, Мелларк, которая заключалась в убийстве мистера президента, — ядовито улыбаюсь я, и смотрю Сноу прямо в глаза.       Ни один его мускул не дрогнул. Он спокойно пьет чай. Было понятно, что вся задумка была спланирована лишь для того, чтобы выманить меня из катакомб.       — Давайте честно, мисс Эвердин, — начинает Сноу, после долгой паузы. — Вы — не герой. Не символ революции. Ну, да, побегали вы с оружием, поубивали моих солдат, разбили один из моих планолетов, воодушевленно произносили текст написанной вам Крессидой, но из вас так и не получился герой. Это не ваше амплуа. Для Койн вы уже побыли Сойкой-пересмешницей, а я вам предлагаю другую роль.       Вспомните ту девочку, которая вызвалась добровольцем на арену, только чтобы защитить свою маленькую сестричку. На тот момент вы не думали ни о победе, ни о смерти. Вы пошли только потому, что любили свою Прим. Вот и сейчас вы сбежали из под гнета Тринадцатого из-за любви.       — Какой любви? К кому? К вам? — удивляюсь я.       — Хаха, не ко мне конечно. Это смешно, — возражает Сноу. — К нему, — и он показывает рукой выше моей головы.       На секунду мир как будто замирает. В моей голове будто что-то щелкает. Я медленно начинаю прокручивать последние слова президента, с трудом понимая, что он показывает на стоящего за мной Пита. Удар ниже пояса. Я не смогу притворяться.       Видимо, мой ступор затянулся, поэтому Сноу продолжает:       — Вы только представьте: революция, противостояние двух глав, а тут несчастные влюблённые Панема, один из которых — победитель Голодных игр, а другой — приемник самого Кориолана Сноу. Фурор! Койн такое никогда не переплюнет! — глаза президента горят возбужденной одержимостью.       У меня нет слов. В моей голове до сих пор не укладывается всё, что говорит Сноу. Я даже догадываюсь, чья была эта идея. Гребанный Пит Мелларк!       — Сегодня вы дадите интервью, где скажите, что сбежали из Тринадцатого из-за того, что жить не можете без Пита Мелларка, и что вас совершенно не смущает, что он мой приемник.       — В это никто не поверит, — сдавленно говорю я.       — Поверят, — говорит Мелларк, присаживаясь ко мне,и обнимая меня за талию, тем самым крепко прижимая к себе, — люди верят в любовь. Ведь чувство любви — одно из основ мира.       Я смотрю ему в глаза с желанием задушить! Чтобы он мучился в агонии.       Сноу вызывают на съемку и, перед тем, как уйти, он бросает свои ядовитые слова:       — Постарайтесь, чтобы ваша история была одинаковой, и что бы в первую очередь в неё поверил я. Ведь это же в ваших интересах.       Его слова настораживают. Потому что они адресованы не только мне. Чувствую, как тело Пита напрягается. Мы оба — смертники, только не понятно, кто больше пострадает.       После слов Цинны у меня была мысль, что Пит такая же марионетка, как и я, ведь я до конца не могу поверить в то, что он может быть подлым человеком. Я же видела его другим! Не мог он всё это время играть, ну, не мог! Тогда я решила сорвать интервью, прокричать на весь Панем, что я в заложниках. Но теперь я так не сделаю.       Я должна выжить и вытащить Пита, даже если его чувства ко мне были игрой.       Но сначала       — Как ты, подонок, можешь использовать любовь?!       На что он мне отвечает:       — А ты мою любовь не использовала, когда шарахалась с Гейлом? Не тебе говорить о морали!       Он приблизился ко мне так близко, что между нами остаются лишь сантиметры.       — Я бы всё для тебя сделал, ответь ты мне взаимностью, но ты просто наплевала на мои чувства. Поэтому ты здесь, Кискисс!       Это звучит так фальшиво и унизительно, да ещё и мое прозвище, которое было разрешено произносить только Гейлу. Я даже сама не понимаю, как моя рука поднимается и лепит ему пощечину.       Пит морщится, потирает рукой красную щеку.       — Будь поласковей, — говорит он, вставая, — мы же всё-таки влюбленные!       И он, усмехаясь, уходит.       А я остаюсь наедине со своими мыслями.