Обречена его любить...

Солнце за окном уже скатывается за горизонт, подмигивая мне половинчатым пурпурным глазом. Декабрьское небо засеребрилось россыпью звезд, которые упрямо выталкивали вслед за солнцем оранжевые, голубые и лиловые мазки заката на холсте цвета индиго. На земле и деревьях загадочно мерцает снег. Я смотрю на этот закат с тоской и надеждой. Через несколько часов Камингаума Риса умрет. Исчезнет. Растворится в вечности, словно ее и не было. И мне страшно от мысли, что пути назад нет. Интересно, стану ли я другой? Изменит ли меня другая фамилия, титул… и мужчина? Будет ли он также нежен со мной как Джастин? Также снисходителен как Рейдон? Станет ли он моей семьей? Той семьей, которой у меня никогда не было? Вопросы, вопросы… а ответов нет. Только трясущиеся от страха колени, да чувство ранящей пустоты в груди. Но я запрещаю себе думать сегодня о Джастине: его глазах, губах, руках. Запрещаю думать себе о том, что сегодня меня будет ласкать чужой мужчина, один взгляд которого в один момент вводит в осязаемый ужас, раздражает пустотой, а в другой – доводит до исступления своей глубиной и чувственностью. Запрещаю себе думать даже о чувстве вины: гадком, мерзком, липком, словно жабий мускус – Рейдон не прислал ответ на приглашение. После той аварии я так и не смогла вырваться, а когда звонила, пытаясь поговорить, извиниться, Акияма сообщал, что хозяина дома нет. И эта боль замшелым валуном лежит на моем сердце, мешая дышать. Угнетает и ужасающее чувство дежавю. Те же события, те же эмоции. Только все гораздо масштабнее. Всю неделю атмосфера в доме была невыносимой, накалившись до всех мыслимых и немыслимых пределов. Бегающие слуги, представители древних и могущественных родов вампирской аристократии переполнили особняк. Все было бы более-менее сносно, если бы они не норовили совать свои лицемерные носы в дела Канаме, мою душу и нашу жизнь, в общем. Все это просто выводит из себя еще больше, чем свадьба с почти незнакомым мужчиной, чье прошлое скрыто за реками крови, интриг и тайн. Как только солнце совсем исчезает за горизонтом, я задергиваю плотные портьеры и подхожу к зеркалу. С самого полудня меня мыли, стригли, эпилировали, натирали маслами и многое другое, короче, мяли как тесто. Я так устала, что уже ничего не хочу. Но есть волшебное «Должна». Как и обещал, Канаме позаботился о том, чтобы я выглядела по-королевски. И это, действительно, так. На самом деле, женщина в зеркале совсем на меня не похожа. Я пытаюсь разглядеть в этом неземном существе сходство с собой прежней и не могу. Потому, что богиня в зеркале не просто красива. Она - ослепительна. Словно солнце, взошедшее в полночь. Платье было цельным произведением искусства из черного атласа. Корсаж подчеркивал тонкую талию, а потом будто был разрезан вертикально на лифе, обнажая ложбинку декольте. Квадрат подчеркивала «оправа» из золотой парчи. Она, словно подарочная лента, пересекала середину платья от пола до лифа, расходилась в две стороны от разреза, углом переходила в широкую полосу по краю лифа, уходила в «опущенные бретели», оголяя белоснежные покатые плечи. От «бретелей» шли черные атласные рукава, заканчивающиеся «стрелами» у костяшек пальцев, и тоже с золотой оторочкой на «наконечнике». Юбка платья была немного пышноватой спереди и пышной сзади. Широкая золотая медианта посредине, как и на лифе, в районе бедер немного расходилась, показывая тонкий лже-разрез, под которым тоже был черный атлас, и углами уходила по краю подола. Под длинной, в пол, юбкой совсем не было видно черных удобных лодочек на небольшом каблуке. На толстой золотой ажурной цепочке между ключицами черными сапфирами играл большой и старинный кулон в форме капли. В ушах были составляющие ему набор серьги. Волосы сплошной золотой волной спадали по спине, закрепляясь золотым обручем в виде переплетающихся лавровых лоз. Макияж составляли аккуратные черные стрелки и тушь, золотистые румяна и матовая помада цвета венозной крови. Я устало улыбнулась незнакомке в зеркале. Ее грудь вздымалась от волнения, а в глазах была странная печаль, как будто она хочет убежать куда-то далеко, но мысль об одиночестве дает мне силы остаться. Ну, убегу я. И что? Вернусь к Джастину с позором? Буду жить в доме женатого брата на правах компаньонки Кимико? Ну, уж нет. Я должна спуститься к гостям. Я должна сказать Канаме «да». Я должна стать для Курана той, которой могла стать для двух других самых важных мужчин в моей жизни. Я должна. Время за раздумьями и сомнениями летит так быстро, что спустя, казалось, несколько минут шум гостей и музыка уже доносились с первого этажа. Сердце забилось в ушах, а подмышки взмокли. Я понимаю, что пора, но путь до двери кажется мне бесконечностью. - Я смогу. Я должна, - шепотом повторяю я свою мантру и в страхе сжимаю дверную ручку так крепко, будто этот кусок железа последнее, что держит меня здесь. Она прохладная, гладкая и скользкая от пота на ладони. Нужно только повернуть. И выйти. Но это сложнее, чем все, что я делала раньше. Как будто страх и сомнения добрались до головного и спинного мозга, парализовав тело. Это… это… Я задыхаюсь. Сердце бьет в ушах. У меня истерика. - Нет… не могу… - я хочу отпустить ручку. Но рука приросла. Она просто слилась с металлом. Все высокопарные мысли, вроде: «Я должна. Я смогу!» вылетели из моей головы. Только страх. «Мама, дай мне знак…» - мысленно молю я того бога, в которого верю. Мама… - Ваше Величество, уже пора, - спустя несколько ритмичных шагов, нервно произносит Акацки. И мое сердце екает. Как долго Канаме за дверью стоит? Слышал мои слова? Что делать? Как… - Мы будем ждать столько, сколько понадобиться, - тихо, коротко, сухо. - Да, - согласился Каин, и звук легких быстрых шагов утонул в звуках оркестра. Не считая шума из зала, в коридоре воцарилась тишина. Но теперь я знала, что Куран там. Что он ждет. Ждет меня. И я, больше не думая ни секунды, сжала в руке чертову железяку, и толкнула дверь. Первое, что я увидела – глаза. В карих вишнях плескался океан эмоций, в котором можно утонуть. Они сметали друг друга волнами, не давая разобрать, заглянуть в сердце этого ужасающего, но такого печального вампира. - Здравствуй, - тихо и, как-то, успокаивающе поздоровался мужчина, как будто боялся испугать лесного зверька. Я задохнулась. Атмосфера в коридоре была… странной. Воздух, как будто, был пропитан страхом и благоговением. Я поняла, что Куран построил вокруг себя этот барьер, как и на прошлом балу. И мне стало страшно. Еще более страшно, чем всегда. - Риса, - тихо, осторожно и очень доверительно обратился ко мне Куран и протянул руку. Глаза в глаза. Его поза, как всегда, расслаблена, но величественна и элегантна, но взгляд… просто гипнотизирует. Словно нить протянулась от него ко мне. Мое сердце стучит в висках, рев крови заглушает даже мои собственные шаги: один, два, три… я иду и смотрю в эти карие глаза, как будто если оторву взгляд, то сбегу, разорвав эту самую нить. Мои холодные и влажные пальцы проскальзывают в крепкую, теплую и сильную ладонь Канаме. И, как только моя кожа коснулась его, с меня будто сбросили замшелый валун, а каждая клеточка тела облегченно вздохнула. В теле появилась легкость, а в голове ясность. Прошел страх, дрожь и желание к побегу. На меня снизошла ясность, уверенность, спокойствие и блаженное тепло. Это Куран впустил меня в свой эмоциональный вакуум. Пальцы мужчины обхватили мое запястье и его плечи, как будто, опустились от облегчения, но в карих глазах отразился только триумф победы. - Вы великолепны, - сделал комплимент Куран и протянул мою ладонь себе под руку. - Вы тоже, - натянуто улыбнулась я и окинула мужчину, наконец, трезвым взглядом. Выглядит Куран действительно великолепно. Черный дорогой костюм сидит как влитой, черная рубашка застегнута на все пуговицы. Алый галстук из лоснящейся ткани украшен на узле золотой брошью в форме розы, заключенной в квадрат. Весь его аккуратный вид вызвал во мне какой-то странный трепет и улыбку. Настоящую, искреннюю. Куран Канаме изменил своей привычной небрежности. Это что-то новое. С каждым шагом все ближе публика, а значит – неизбежное. Несмотря на присутствие Курана рядом, его успокаивающие чары и ощущение мягкой ткани пиджака под пальцами, колени снова начали предательски трястись, а во рту пересохло. Я пропустила тот момент, когда прекратил играть оркестр, когда мы спустились на середину лестницы и когда все гости склонились в поклонах. Канаме что-то сказал, вампиры зааплодировали. А мне в уши, будто, ваты набили. Рядом кто-то что-то говорил, а я все смотрела в никуда, думая о том, что пути назад нет. Все кончено… - …Вечно. – Повторил рядом Канаме и его голос разнесся громовым эхом в неподвижно-тяжелой тишине зала. Я, как будто, ото сна очнулась. Ко мне обратилось не меньше сотни лиц и глаз, которые ждали моего ответа. - Клянусь быть тебе опорой в богатстве и бедности, в болезни и здравии. Делить дни и ночи, годы и кровь. Клянусь под луной. Вечно… Я слышала свой громкий и четкий голос как сквозь толщу воды. Глава совета старейшин, мрачный вампир с черными волосами, такими же глазами и безэмоциональным выражением лица, подал Канаме золотой кинжал с рукоятью в россыпи рубинов, гранатов и черных сапфиров. Даже не поморщившись, Куран быстро перерезал ладонь по диагонали и, сжав ее в кулак, сцедил в чашу кровь. Я почувствовала, как клыки впиваются в нижнюю губу и как адски саднит горло от жажды. В прошлый раз я была слишком «при смерти», чтобы оценить запах и вкус восхитительной крови Курана, от которой голова шла кругом. Потом Канаме передал мне нож. Задержав дыхание, я резко и слишком глубоко резнула по ладони, и кровь потекла так обильно и быстро, что советник еле успел вовремя поднести чашу. Потом Куран отпил из чаши, не глядя на советника всучил ее обратно и грациозно подошел вплотную ко мне. Сердце быстро затрепетало под плотным корсажем платья. Но я улыбнулась, увидев веселые искорки в карих глазах чистокровного. - Вам тоже припомнилось, да? – тихо, одними губами, прошептала я. Куран не ответил, а только обхватил прохладными ладонями мое лицо и коснулся губ своими горячими губами. Я положила руки на талию мужчине и открыла рот, позволяя крови перетечь в мое горло. О, как же это было восхитительно! Наша кровь, наше горячие дыхание, наши губы… Куран языком пощекотал мое небо и провел по губам, и у меня подогнулись коленки, а все мысли с громким «Пуф!» испарились из головы. Когда Куран отстранился, а зал наполнился аплодисментами, я осознала, что полностью повисла на чистокровном. Лицо Канаме осталось столь же невозмутимым, сколь и обычно, как будто он и не целовал меня несколько секунд назад так, что я себя позабыла. Но в глубине карих глаз плескалось торжество победы. Теперь я принадлежу ему. Я переместила руки с его груди в его ладони и обратила свою улыбку в зал. Вот так. Счастливая королева вампиров. Спектакль удался. Вот только он оставил не только послевкусие крови во рту, а и на губах. Куран крепко сжал мои пальцы и повел вниз по лестнице. С каждым моим шагом все присутствующие, словно по принципу домино, один за другим склонялись в поклонах. Чувство власти ударило в голову, и теперь улыбка на моих губах была искренней. Ощущение крепкой руки Канаме, его крови в моих жилах, ощущение собственной значимости – все это переполнило меня жгучим коктейлем энергии. И я снова поразилась тому, что мне нравится быть на «этом» месте. Потом гости начали подходить парами или семьями, поздравляя, кланяясь и справляясь о нашем здравии. Некоторых я узнавала, некоторых запоминала, а остальных забывала тут же. Из уст вампиров слетали комплименты, восторги, поздравления, на которые я молча улыбалась и кивала, давая Канаме право говорить за нас обоих. Но в их глазах я видела оценку, зависть, высокомерие, негодование и, какую-то насмешку. На душе было гадко, хотелось сбежать, спрятаться, закрыть двери спальни наглухо и тереться жесткой губкой до тех пор, пока с кожей не сойдут все эти мерзкие взгляды. Гостям не было числа, но с каждой минутой в очереди на поздравление их становилось все меньше, а родных глаз цвета плавленого золота я не находила, и от этого сердце разбивалось на осколки каждый раз, когда в толпе мелькнет светловолосая голова. Но нет. - …мечта, - заканчивает предложение низкий женский голос, который швейной булавкой колет память, пробуждая воспоминание. И я тут же мысленно возвращаюсь к стоящей передо мной паре. Немного в теле, высокая, смуглая женщина с копной каштановых кудрей, серыми глазами и бордовом одеянии держит под руку светловолосого улыбающегося мужчину в синем смокинге. Его теплые, как солнце, карие глаза окружены лучиками морщинок. Миура Сэна и Хаято. - Вы снова с нами, - весело пробасил чистокровный, а я не смогла не улыбнуться еще шире. Моя ладошка быстро проскользнула в его теплые сухие пальцы, удостоившись поцелуя. - Я безмерно Вам рада, - в сердцах воскликнула я. Это были первые сказанные мной за вечер слова. И Миура-сан снова улыбнулся. Настроение взлетело выше неба. Как же удивительно, все-таки, видеть искреннее и радушное лицо в море лицемерия и зависти. Мне хотелось обнять этого замечательного вампира, но положение и десятки любопытных глаз сдерживали меня на месте. На языке вертелась тысяча вопросов, которые грозились слететь в один миг. И мне, на миг, показалось, что эти теплые золотисто-карие глаза прочли их и поняли. - Ваше Величество, Вы выглядите еще прекраснее, чем раньше. Жаль, что Рейдон не смог этого увидеть, - с извиняющейся улыбкой произнес вампир. И мое сердце камнем сорвалось в пропасть. Его нет. Он не пришел. Он меня ненавидит. А серебристо-серые глаза Сэны будто подтверждали мои мысли, как бы говоря: «Так тебе и нужно». Как будто я украла у нее нечто ценное. - Да, но он, должно быть, очень счастлив. Ведь теперь мое счастье столь же велико, сколь и его, - с мрачной усмешкой кивнул Канаме. Его слова предназначались не гостям, а Рейдону и мне. И они попали точно в цель. Но я заталкиваю боль внутрь головы и сердца, и продолжаю улыбаться. В глазах Миуры Хаято мелькнуло понимание, и он, согласно кивнув, снова обратил ко мне свой отцовский взор. - И, все-таки, я тогда как в воду глядел. Мне не сразу стало вдомек, что чистокровный говорит о той старинной шутке в нашу первую встречу. Что-то о моей красоте и потерянной голове Курана. Я бросила взгляд на Канаме и звонко засмеялась. У меня даже и в мыслях ничего подобного не было. - В каждой шутке есть доля правды, - ответила я, а светло-карие глаза Миуры сузились. – Но вы ошиблись. Все совсем не так. Я почувствовала еще две пары любопытствующих глаз на своем лице. Хаято хитро усмехнулся, поклонился и, перед тем как уйти с женой, мрачно бросил: - Я никогда не ошибаюсь. И они затерялись в толпе. Только последние слова чистокровного, будто ожог на коже, алели в моей голове. Канаме не стал спрашивать меня о том, что значил наш с Хаято диалог. Он вообще выглядел равнодушно-величественным, таким, как всегда. Куран крепче сжал мою ладонь и повел сквозь толпу в центр зала, который утопал в трепещущем пламени свечей и аромате алых роз. Канаме остановился и притянул меня к себе. Одна ладонь легла мне на середину спины, даже ближе к пояснице, а вторая крепко сжала мои пальцы. Что-то было не так. - Это не вальсовая позиция, - тихо прошептала я, взволнованно глядя в холодное стекло карих глаз. - Нет, - теплое дыхание мужчины согрело мое лицо. Оркестр заиграл восхитительно прекрасную музыку, от которой поползли по спине мурашки. Мелодия была спокойной, чувственной, даже интимной, но драматичной. Первая скрипка плакала от одиночества и отчаяния. Это музыка Пьяцоллы. Только он мог писать так. И это танго «Забвение». Мое сердце забилось в такт пульсации басов. Канаме крепко прижал меня рукой, заставляя немного прогнуться. И мы начали танцевать. Шаг, и его бедро вплотную прилегло к моему, второй – нос мужчины слегка задел мой. Медленные, тягучие шаги нога в ногу сменялись быстрыми проходами и резкими поворотами. Великолепие музыки, хрустальный перезвон секвенций, близость Курана, вкус его дыхания на моих губах, шорох трущейся ткани между телами и смазанный в полумраке зал – все это дурманило, придавало нашему танцу оттенок интимности, приватности. Может, только мне так казалось, но этот танец принадлежал не зрителям, а мне. Он говорил: «Доверься. Забудь. Моя». И я доверилась. Я забылась. Разрешила ему вести себя, лепить себя, повелевать собой. Танец закончился. Я замерла с последней нотой, медленно откинувшись в руках Курана. Казалось, зал забыл, как дышать, зато мое сердце слышал, наверное, каждый присутствующий. Канаме поднял меня, тяжело дышащую, и одарил немного надменным взглядом. Еще одна его победа. И мы оба это знаем. Следующий танец мне пришлось провести в руках Главы Совета Старейшин, мрачность и молчаливость которого вводила меня в ступор. Он все смотрел на меня с высоты своего роста и прожитых столетий своими выцветшими серыми глазами. После того, как я, вся дерганная и взвинченная вернулась к Канаме, он никому меня не доверял. Мы просто бродили по залу и молча разглядывали гостей, так как желание танцевать и веселиться исчезло напрочь. После тысячного круга по периметру зала, мы подошли к столам. И я, пытаясь занять себя чем-то менее мрачным, чем размышлениями об отсутствии Рейдона, презрительных взглядах и брачной ночи, принялась за закуски. Тарталетки с икрой, креветочный киш, канапе с каким-то восхитительным сыром и зелеными оливками и еще куча всяких вкусностей. Когда я добралась до сладкого, Куран не выдержал. - Никогда не замечал, что вы… - Обжора? – сцапывая шоколадный марципан с торта, засмеялась я. - Да, - глаза чистокровного улыбались. Я передернула плечами и отправила в рот миндалину в шоколаде. Не хочу говорить, что ем только тогда, когда нервничаю до потери пульса. В особенности, нервничаю из-за него. - Вы нервничаете, - как утверждение произнес Куран. - Нет, - слишком жестко отказала я, на полпути к тарталетке с клубникой одернув руку. Канаме молча перевел взгляд в зал, где неотразимая в своем сиянии и величии кокетничала Куран Шизука. - Ваша кузина сегодня просто сияет, - пробормотала я, проследив за взглядом мужчины. Куран посмотрел на меня из-под полуопущенных ресниц и подал бокал с синтетической кровью. Сделав глоток, я поморщилась. После крови Канаме она казалась безвкусной и, какой-то, резиновой. - Ей не под силу затмить Вас сегодня. Я кивнула. Конечно, ведь платье выбирал он сам, да и все остальное. Будь Шизука на моем месте, у нее от поклонников вообще бы отбоя не было, ведь она может похвастаться не только красотой и связями, а и фамилией. Как там? А, Куран! Ну, еще пышным бюстом, манерностью, хваткой, коварством и умением подстраиваться под общество. Глядя на ее роскошное белое платье, корону из каштановых кудрей и улыбку Джоконды, я, пожалуй, воздержусь от ответа. - Королеву делает не только кровь, - как будто читая мои мысли, тихо отчеканил чистокровный. – Ее делает… она сама. Я вообще не поняла о чем он, но снова, на всякий случай, кивнула. Предыдущая мелодия сменилась следующей, очень красивой, и я стала притоптывать в такт ножкой. Куран забрал у меня бокал и, вместе со своим, поставил его на стол. - Я не очень хочу танцевать, - честно призналась я, но мужчина уже положил одну руку мне на талию, а второй обхватил мою ладонь. И мы начали танцевать в тени боковых балконов. Это был не аристократический вычурный танец, а просто мелодичное топтание на месте. Этот жест Канаме поверг меня в замешательство, но карие глаза были, как всегда, защищены стеклянной стеной безразличия. Внезапно, часы пробили полночь. Засвистели летящие снаряды и в арочных окнах засверкали россыпи фейерверков. Гости принялись поздравлять друг друга, оркестр заиграл красивую фоновую мелодию. Канаме развернул меня на сто восемьдесят градусов, лицом к самому большому окну, и сотни разноцветных пороховых цветов раскрылись на фоне черного неба. Дыхание перехватило от этой красоты. Гости шумели, суетились, возбужденно болтали, а я смотрела на падающие в белый снег разноцветные звезды. - С Новым Годом, Госпожа Куран, - прямо над моим ухом произнес чистокровный, и мурашки побежали по спине ледяной волной. Я мысленно повторила свою новую фамилию «на вкус». Звучало… странно. - С Новым Годом, - восхищенным шелестом отозвалась я, не отрывая взгляд от чудесной сказки за окном. Это удивительно. А я люблю, когда меня удивляют. Не хочу признавать, но, похоже, Куран получил в свою копилку еще несколько баллов. Как только я нашла взглядом Когуро, тот сразу поспешил к нам и, с заговорщицким видом вручив мне красную коробку, отошел обратно к стене. Пришлось отвернуться от фейерверков, чтобы видеть лицо Канаме. Мужчина бросил на меня подозрительный взгляд и дернул за золотую ленту, которая змеей соскользнула на пол. От волнения я закусила губу. Куран переместил крышку под дно коробки и снова перевел на меня взгляд. Карие глаза были глубокими, словно черные дыры, которые затягивали в свою бездну, и в этой темноте ничего понять нельзя. Только утонуть. - Розы? – наклоняя голову к плечу, спросил мужчина. Что за тон такой недовольный? В душе неприятно пошкрябывало разочарование. - Вам не нравятся? – сорвалось у меня с языка, но я быстро его прикусила и, усмехнувшись, немного нахально уставилась на чистокровного. – Это три самых редких вида роз на планете. Радужная, Прекрасная Джульетта и Пьер де Ронсар. Куран усмехнулся и, вытянув из коробки Прекрасную Джульетту, поднес цветок к лицу. Персиковые лепестки со светло-оранжевым налетом у основания поцеловали узкие губы мужчины, на лице которого отразилась безмятежность. Я залюбовалась вампиром, который, казалось, вдыхал самый волшебный аромат на свете. - Спасибо. Это прекрасный подарок. Я люблю розы, - вернулся к своему высокомерному величию Куран. Отчего-то мне стало удивительно приятно. Я тоже смогла его удивить. И, не смотря на его холодное выражение лица, широко улыбнулась. - Я тоже. А потом мы снова принимали поздравления, но теперь уже с Новым Годом. И не надоело им всем лебезить? Вот меня уже тошнит от этих лиц. Хорошо, хоть Куран говорил, а потом и вовсе увел меня танцевать. Наверное, и самому они надоели. Я не следила за временем до тех пор, пока Канаме не взял меня за руку и не поднялся на нижние ступени лестницы. Оркестр и гости тут же смолкли, и я поняла, в чем дело. Сердце ушло в пятки, ладони вспотели, а коленки затряслись. Но я только крепче вцепилась пальцами в рукав пиджака Курана, выровняла осанку и высокомерно посмотрела в зал. Канаме сказал пару надлежащих хозяину по приличиям слов и зал склонился в поклонах и реверансах. Все. Час пробил. «Очнулась» я уже возле двери темного дерева. Спальня Курана. Мужчина распахнул дверь и впустил меня в темную комнату. Замок с тихим скрежетом защелкнулся за моей спиной. Воздух сразу стал тяжелым и густым, словно кисель, а каждый вздох давался труднее предыдущего. Темнота не мешала мне разглядеть большое окно напротив за молочным тюлем, кровать темного дерева справа от него и белье черного шелка, прикроватный столик с хрустальной вазой и алыми розами в ней, большой старинный гардероб напротив и мягкий ковер на полу. Я почувствовала невесомое прикосновение пальцев Курана на голом плече и его дыхание на собственном виске, и мурашки побежали по моей спине, а вдох застрял в глотке. Это было… приятно. Но он же чужой мужчина… Канаме обошел меня слева. Его тяжелый взгляд и текучие движения отзывались во мне трепещущим эхом. Я так глубоко и быстро дышала, что корсаж платья грозился лопнуть. Мужчина встал передо мной и поднял мое лицо пальцами за подбородок. Карие вишни смотрели прямо в мои глаза, прямо в мою душу, и в них был тот же страх спугнуть, что и перед балом. Как будто бы я могла убежать от него… - Я тебе неприятен? – в голосе Канаме было сухое любопытство. Я сглотнула царапающий ком в пересохшем горле. - Нет, - прохрипела я, рассматривая мужчину перед собой. Черные во мраке комнаты волосы, белоснежная гладкая кожа, темные дуги бровей над мерцающими живым огнем глазами, длинный ровный нос, высокие скулы, тонкие губы и пронзительный взгляд. Этого мужчину из мрамора вытесали Ангелы. - Твой ужас говорит об обратном, - теплые пальцы отпустили мой подбородок, а в голосе проскользнула горечь, но маска безразличия настолько быстро вернулась на лицо Курана, что мне показалось, будто ничего другого оно никогда и не выражало. Непонятное отчаяние вернуло мне дар речи, и я сжала в кулаки дрожащие пальцы. - Я не боюсь тебя, Канаме, - с вызовом бросила я. Лицо Курана в десятке сантиметров от моего выражало холодное безразличие. – Просто ты был прав… я… - слова снова начали застревать в глотке, но я с упрямой настойчивостью продолжила выталкивать их из себя. – Я не могу делить постель с человеком, которого не люблю. На лице Канаме появилась та самая страшная акулья улыбочка, и он отошел от меня на несколько шагов, возвращая мне иллюзию личного пространства. - Я понимаю. Я же не Ваш британский друг. Его холодные и острые, словно заточенные лезвия, слова попали прямо в сердце. Да так метко, что я отшатнулась, наткнувшись спиной на дверь. Меня затрясло от обиды. Да он… негодяй… сволочь… хотелось ударить его побольнее. - А я понимаю, почему Вы так решили. Ведь Ваша сестра, наверняка, спала с вами вопреки собственным чувствам к охотнику, - зашипела я, словно змея. Глаза мужчины засияли алым, стекло за его спиной пошло трещинами, а хрустальная ваза разлетелась на осколки, которые с оглушающим звоном упали на непокрытые ковром участки пола. И я тот же час раскаялась в сказанном. Пусть Канаме сам и ударил по больному, но мне не стоило уподабливаться ему. Ненавижу быть жестокой. Я нащупала ручку двери и сжала холодный металл в ладони. Куран выглядел безразличным, но было легко догадаться, что он чувствует, ведь я чувствовала то же самое. Боль. Боль от незаживающей раны, которую нанесла потеря любимого человека. - Я никогда не спала с мужчиной. И наш с тобой первый… поцелуй на Дне Рождении Рейдона был вторым в моей жизни, - тихо прошелестела я и, не глядя на Курана, вышла из спальни, громко хлопнув дверью. Оказавшись в собственной комнате, я повернула ключ в двери, обрушилась на кушетку у окна и прикоснулась пылающей щекой к холодному мрамору подоконника. Больно и обидно. Обидно и больно. Но я плачу не потому, что это так. Я плачу потому, что струсила. Струсила и не смогла сделать то, что должна была. Не смогла довериться ему. Хотя обещала. Выходит, Канаме не один, кто не выполняет обещания. И это ранит, заставляет чувствовать себя ничтожеством. Я умудрилась испортить первую брачную ночь и отношения с мужем, будучи замужем всего несколько часов. Интересно, сколько еще раз я облажаюсь прежде, чем Куран возненавидит меня…