Обречена его любить...

Мне так и не удалось уснуть. Все пережитое комом навалилось на голову, будоража мысли и чувства. Это ужасно, ведь физически я устала так, что, кажется, проспала бы вечность. Выскальзываю из-под одеяла и шлепаю босыми ногами в ванную, набрасываю поверх ночной рубашки белый шелковый халат. Как могу долго чищу зубы, умываюсь, причесываюсь. В зеркале отражаюсь бледная и уставшая я. Ничего удивительного. За время, проведенное в постели, я кое-что выяснила для себя. Так нельзя. Я понимаю, что любви между нами не будет, но должен быть хотя бы мир. Нужно попытаться хотя бы не ранить друг друга. Глубоко вдыхаю и выхожу из комнаты. Паркетный пол холодит босые ноги, а дневное солнце режет глаза. Пытаясь усмирить клокочущее в груди сердце, тихо, но ритмично, стучу в дверь спальни Канаме. В ответ молчание. Сердится? Спит? Стучу еще раз. Молчание. Нервно закусив ноготь на большом пальце, я оглянулась и вышла в большой коридор. Кабинет. Он в кабинете. Я быстро постучала в деревянную дверь. На лестнице мелькнула черная юбка горничной. - Да, - сухо, лаконично, холодно. Я ныряю в кабинет и притворяю за собой дверь. Вокруг невероятно светло. Курана нигде не видно. Книжный стеллаж по левую руку от меня, шахматный стол и пара викторианских кресел, старинный стол темного дерева – все это выглядело абсолютно иным в ярком солнечном свете. В кабинете пахло старинными книгами и синтетической кровью. Только отойдя от двери, я заметила Канаме, вернее, его спину. Чистокровный молча смотрел в окно, явно задумавшись о чем-то своем. Он выглядел странно… одиноким и уязвимым, но в то же время невероятно зловеще - во всем черном на фоне голубого неба и покрытой снегом обнаженной ветви. Я не знала, с чего начать. Собственно, как всегда. Но молчание не тяготило. Оно, словно, ватное одеяло укрывало все вокруг нас, заставляя чувствовать себя отрезанными от всего мира. Я тщательнее запахнула халат, обойдя массивный, заваленный бумагами стол, подошла к окну и встала рядом с Кураном. От него веяло силой, которая не пугала меня сейчас. Наоборот. Я почувствовала себя в безопасности. За окном действительно было красиво. Тротуары, деревья, мраморный фонтан внутри кольца подъездной дорожки – все покрыто серебристым снегом, а асфальт ярко поблескивает в солнечном свете, словно голубое зеркало под толстой ледяной коркой. Как будто художник-минималист вытер ластиком все цвета из мира. А мы так и стоим, разглядывая сказочный мир сквозь стекло. В тишине. - И Вы пришли… - внезапно устало произнес Куран, подталкивая меня к ответу. - Чтобы извиниться, - проглатывая гордость, тихо отозвалась я, наблюдая за тем, как Когуро с чемоданами и пожилая пара аристократов недовольно озирается у крыльца в ожидании автомобиля. Я почувствовала на себе взгляд Канаме и, сложив руки перед собой в защитном жесте, повернулась к нему. Мужчина действительно выглядел уставшим даже сквозь призму своего величия, красоты и безразличия. Видно, он вообще не ложился: те же брюки, та же рубашка на выпуск, расстегнута на груди, но уже без галстука и пиджака. Избегая глаз, я остановила взгляд на острых ключицах о которые, казалось, порезаться можно. - Я не должна была бить в ответ. Это грязно. Я просто… - мой голос сорвался от усталости и горечи. Прохладные пальцы Канаме подняли мой подбородок. Я знаю, он хочет видеть мои глаза. Куран всегда так делает со мной. Не знаю, почему. Но попадаюсь на удочку. Карие глаза в солнечном свете больше не кажутся карими. Они больше похожи на запекшуюся кровь или старинное вино, которое так и хочется пригубить. - Ты еще такое дитя, - смакуя каждое слово, словно нектар, с легкой полуулыбкой произнес мужчина. Я хотела обидеться, но не смогла. Из его уст это прозвучало как… восхищение. - Когда-нибудь ты сама придешь ко мне. Я буду ждать, - глубокий баритон звучал самоуверенно, высокомерно, немножко предупреждающе, с назидательными нотками. И мое сердце забилось еще чаще. – Но если ты хотя бы подумаешь об измене, я убью тебя, Риса. Угроза повергла меня в ужас, и я задрожала. Мурашки побежали по спине, а воздуха в легких стало внезапно мало. Но это не все. Куран обернул свободную руку вокруг моей талии, заковав в цепь железных объятий, и притянул к себе. Расстояния между нами было так мало, что, казалось, даже лист бумаги не пройдет. Сквозь тонкий шелк ночной рубашки и халата, я ощутила крепость его пресса и груди. Сладкий запах кожи и легкий аромат пота, рваный ритм наших дыханий и акулья улыбка на тонких губах свели меня с ума прежде, чем чистокровный жадно припал своим ртом к моему. Язык вампира нахально проник сквозь зубы и принялся щекотать небо. Я просто потеряла связь с реальностью. Хотела оттолкнуть его, залепить оплеуху и обругать, но не смогла. Меня еще никто и никогда не целовал так, даже сам Куран. Как только он понял, что я больше не сопротивляюсь, тонкие пальцы отпустили многострадальный подбородок и запутались в моих волосах на затылке. И снова мурашки. Саму себя не понимаю. Я крепко вцепилась в сильные плечи мужчины, чтобы не упасть с озябших и ослабевших ног. Даже не знаю, как ему ответить. Но как только я провела языком по верхним зубам Канаме, он тут же отстранился, напоследок прикусив мою нижнюю губу. Рот наполнил металлический вкус собственной крови, и я резко дернулась, причиняя себе еще большую боль. - Отпусти, - отталкивая от себя мужчину, взмолилась я. И он послушал. Куран опустил меня на пол и отошел на несколько шагов. Его лицо было привычно отстраненным, как будто ничего не произошло. И я поняла. Он предупредил о своей правоте. Этот самовлюбленный тип считает, что я приползу к нему на коленях и попрошу осчастливить меня? Но он ошибается. Я не приду. Никогда. Не к нему. Я быстро вытираю рот ладонью и выравниваю спину. У меня внутри все переворачивается. Сейчас меня надвое разрывают разум и чувства. Первый требует, чтобы я залепила наглецу оплеуху, а вторые непременно и сиюминутно жаждут следующего поцелуя. И я не знаю, куда деваться? Бежать от этого дьявола или к нему? - Теперь я могу идти? – сдавленно выдавила я. Куран отодвинул манжет рубашки и ловко прокусил собственное запястье. Запах его восхитительной крови наполнил воздух, и наши глаза окрасились в алый. Ясно. Алиби. Репутация прежде всего. Я понимающе кивнула, запахнула халат и молча прошла к креслу перед шахматным столом. Муслиновая обивка пахла стариной и чистящим средством для мебели. Пронзительный взгляд Канаме игнорировать оказалось непросто, но я подобрала под себя озябшие ступни и молча уставилась на шахматную доску. О, я бы все отдала, чтобы выйти сейчас отсюда, сбежать от этого приникающего под кожу взгляда. Я бы нырнула в горячую ванну и терлась бы губкой до тех пор, пока запах его кожи, ощущение рук на собственном теле не ушли в водосток вместе с ароматной пеной. Но не могу. Я должна ему. Должна хотя бы такую малость, как мое присутствие здесь. Пусть это будет обман. Мне плевать. Главное, чтобы руки Курана не касались меня более так… Тишина кабинета давит на голову, а топот и болтовня горничных в коридорах раздражает. Прикасаюсь виском к деревянному бортику на боку спинки кресла и продолжаю разглядывать шахматную доску. Клетки уже плывут перед глазами, но я продолжаю вглядываться в нее, не понимая, в чем странность. И тут до меня доходит. - А где белые фигуры? - Что? – голос Канаме звучит по-прежнему холодно и тихо, но, как-то, рассеяно. Я повторяю вопрос и поднимаю глаза. Куран уже стоит позади кресла напротив и тоже смотрит на доску. На его лице холодное спокойствие. - В игре, в которую играю я, белых фигур нет. Я хотела спросить что-то вроде: «Ты играешь сам с собой?», но передумала. Это и так ясно. Не ясно только расположение фигур на доске. Король стоит в центре одной из половинок поля, немного сбоку перед ним офицер, второй ровно напротив короля, на другой половине поля. Ладья расположилась прямо по центру, но немножко ближе ко второму офицеру. Остальные фигуры, включая пешек, были разбиты на два «лагеря», как и положено. За королем находилось два коня, а за вторым офицером еще одна ладья. - Какая самая главная фигура в твоей игре? Один уголок губ Канаме дернулся в улыбке, и он поднял на меня глаза. Я не поняла, что в них было. - Король, - это прозвучало весело, особенно для Курана. Я нахмурилась и, подтянув коленки к груди, положила подбородок на них. Кажется, мне все стало ясным, кроме толкования фигур. - А где королева? Канаме обошел шахматный столик, открыл боковой ящик и, найдя там фигурку, поставил ферзя прямо по центру поля между королем и офицером напротив. Я перевела непонимающий взгляд на Курана, но он молчал. Молчал и с таким же пристальным вниманием глядел на меня. - Почему? Мужчина тихо вздохнул и снова вернулся к окну, подставляя бледное, но прекрасное лицо зимним лучам солнца. - Королева – сильная фигура. В типичных шахматах она – хозяйка игры. Король же – что-то вроде знамени, которое хватает победитель. Он всего лишь формальность, - мягкий, словно кашемир, голос Канаме начал убаюкивать меня. - Но в твоей игре все иначе, - мой голос прозвучал хрипло и сонно. Я так устала за этот бесконечно долгий день, что уже действительно начала засыпать. Уже не волновало кресло и неудобная поза, не мешал и дневной свет. Огромные в своем размахе крылья дремы уже раскрылись надо мной, отгораживая от реальности, но я все равно расслышала тихую фразу где-то совсем близко: - Да, иначе. Королева сама должна выбрать, за кого ей играть. Я хотела спросить что-то еще, но вышел только беспокойный вздох, потому, что большая и сильная рука нежно коснулась моей щеки, окутывая голову каким-то неясным теплом. И… *** Я проснулась у себя в постели. Она оказалась неразобранной после того, как ее заправила горничная. Только кусок завернутого покрывала накрывал мои голые ноги. Наверное, меня перенес Куран. Ну и пусть. Главное, спину не ломит от сна в кресле. За окном уже всходит солнце. Еще пару суток такого режима, и я переметнусь к дневным пташкам. Решение проблемы с Канаме приводит меня в хорошее расположение духа. Неторопливо принимаю ванну, причесываюсь, одеваюсь. В коридорах пустынно. Медленно спускаюсь по лестнице, проверяя застежку кулона, но раздающий приказы голос Курана заставляет меня ускориться. - Добрый день, - бодро поздоровалась я, подходя к мужчинам. Когуро как раз принял пальто у Акацки, и они оба дружно склонились в поклонах. Канаме смерил меня прохладным скользящим взглядом, остановившись на подоле платья, которое заканчивалось чуть ниже середины бедра. - Госпожа Куран, куда Вы направляетесь в столь раннее время? – я уставилась на мужчину широкими глазами. Уголки его губ дрогнули в улыбке. Наверное, из-за моей реакции на новое имя. А потом я и сама широко улыбнулась. Трудно поверить, что я уже чья-то жена. - Мне нужно поговорить с братом, - голос немного дрогнул на последнем слове. Я боялась этого. Разговора не только с Рейдоном, но и с Канаме. А если он не отпустит меня? Особенно остро я боюсь, когда смотрю в его глаза: темные и холодные. До встречи с Кураном я вообще не могла представить, как теплые карие, словно шоколад, глаза могут быть холодными. Но они могут. И не просто холодными, а ледяными. - Сейчас не лучшее время, - сухо отрезал он, направляясь к лестнице. Я схватила мужчину за предплечье, когда он проходил мимо. Нет уж, разговор не окончен. Скулить или плакать я не стану даже под страхом смерти. Канючить или угрожать – тоже не вариант. Остается только одно. Я начинаю дышать шумно и отрывисто, поднимаю голову, немного приоткрываю губы и смотрю прямо в глаза мужа, стараясь достать до сердца. Давай же, ну давай! - Канаме, пожалуйста, - тихо, немножечко хрипло взмаливаюсь я. Мужчина хмуро смотрит на мои губы, а потом на лице Курана расплывается фирменная акулья улыбочка. Он склоняется так низко, что его волосы, касаясь моих скул, отгораживают нас от Когуро и Акацки. Глубокий баритон звучит ехидно: - Меня – моим же оружием? Вы удивляете, Госпожа Куран. Еще немного практики, и Вы сможете обольстить даже меня, - а потом, отклонившись и снова надев маску холодности, повернулся к Каину. – Едешь с ней. И ушел наверх. Если бы мне ни было так обидно, было бы смешно. Критик, черт его дери. Каин отправил Когуро за автомобилем, а сам подал мне пальто. Я смерила аристократа мрачным взглядом. Надеюсь, он ничего не услышал, ведь это был мой провал. Ах, этот чертов Куран! Умеет же он… - Вы сегодня очаровательны, - открывая для меня дверь, пропел Каин. - Ох, и Вы туда же! – вспылила я и запахнула пальто. На улице настоящая вьюга. Мое коктейльное платье, осеннее пальто и легкие ботильоны совсем не по погоде. Хорошо, хоть, что мне только из машины да в дом. - Я сказал что-то не так? – искренне поинтересовался аристократ. Я еще раз окинула его взглядом. На лице никаких признаков насмешки. Чрезмерная бледность и синющие синяки под глазами, только и всего. И тут меня начинает точить мое «излюбленное» чувство вины. - Простите, Каин. Просто Канаме… - Умеет надавить, - понимающе закончил он и подал руку, чтобы помочь спуститься с лестницы. Ступеньки напоминали многослойный пирог, сквозь снежный «крем» которого виднелись голубые зеркальные островки льда. Вспомнив о размере шпильки, я благодарно схватилась за руку вампира. Рука оказалась горячей и очень сильной. На такую руку можно и опереться. В этот раз я села на переднее пассажирское сидение. Мой ответ на вопрос «Почему?» заставил Акацки смеяться: - Надоело ездить в катафалке. - Был бы это катафалк, на заднем сидении было бы тихо, - подняв рыжую бровь, заметил аристократ. Прыснув со смеха, я защелкнула ремень безопасности и откинулась на кожаную спинку. Снег, словно исполнившись задачи не дать нам доехать, запечатывал лобовое стекло так, что не помогали даже дворники. Ветер тоже исполнял свою задачу на «отлично», бросая этот самый снег пригоршнями прямо в автомобиль. Как будто великан просто закапывал нас в огромный сугроб. Для такой погоды мы добрались достаточно быстро – за час. Половину пути по подъездной дорожке на территории особняка брата автомобиль проехал на тормозном пути. Когда я вышла из машины, засыпанный снегом Акияма у входной двери был явно шокирован. Не понять только: присутствием моим или водительскими способностями Акацки. - Куран-сама, Акацки-сама, - поклонился дворецкий, пока я бегом поднималась по парадной лестнице, прикрывая лицо от снега. - Акияма, ты знаешь, зачем я пришла, - входя в свое новое положение «Не хозяйки этого дома», четко и отрывисто произнесла я. В потускневших старых глазах дворецкого был какой-то странный огонь. Я не понимаю его значения. Но мне и не нужно. - Хозяина нет дома, - заводит старую песенку слуга, но я чувствую, что он лжет. - Господин дворецкий, скажите господину Камингауме, что приехала Госпожа Куран. Сейчас же, - я говорю так медленно и четко, чтобы слова проникли в самый мозг Акиямы. Взгляд его старых глаз становится обвиняющим, а сам он как будто уменьшается на глазах, сгорбливаясь под силой моего приказа. Но остается на месте. - Простите, Госпожа Куран. Хозяина дома нет. Неужели Рейдон такой трус? Чтобы лично сказать, что ненавидит меня. Он не хочет делать себе больно. Это я понимаю. И зачем делает еще больнее мне, мучает меня - тоже понимаю. Но простить не могу. Знаю, что обидела его, ранила гордость, разорвала сердце. Но простить не могу его, а не себя. Кимико дома нет, это я чувствую. Ничего не отвечаю дворецкому, а молча спускаюсь по лестнице, игнорирую печальный взгляд ожидающего внизу Акацки, подхожу к машине и… присаживаюсь на капот. Поднимаю воротник кашемирового пальто, чтобы хоть как-то оградить себя от снега, и скрещиваю ноги в капроновых колготках и ботильонах. Помогает так себе. Но я не сдамся. Не сдамся, даже если замерзнуть придется насмерть. Мы должны поговорить. Сегодня. Сейчас. «Королева сама должна выбрать, за кого ей играть» - фраза гремит в ушах пушечными залпами. И он прав. Я должна… Ледяной ветер пронизывает меня до костей. Я уже не чувствую ни рук, ни ног, ни других частей своего тела. Мысли, как будто, тоже замерзли. Но я не двигаюсь с места и, судя по моему состоянию, уже довольно долго. На землю опускаются серые сумерки, и я откидываю голову назад, наблюдая за падающим снегом. Снежинки кажется белесыми звездами на фоне темно-серых туч. Красиво. - Госпожа, - я вздрагиваю, поворачиваясь на зов Акиямы. Мужчина протягивает мне вязаную шаль и чашку горячего шоколада. В морщинах старика я вижу тревогу. Наверное, он сам решил сделать для меня добро по старой памяти. - Парламентеров не принимаю, - сердито ворчу я, бросая взгляд на горящие огни и снующие тени в окнах особняка. Мужчина опускает руки и мотает головой. - Ехали бы Вы домой. И он уходит. В теплый, светлый и уютный дом. В тот дом, куда меня не пустят. В тот дом, куда мне путь закрыт. Хлопает дверь машины. Снова Акацки. Он постоянно выходит из тепленького салона, чтобы поинтересоваться, жива ли я еще. Мужчина поднимает плечи, пряча голову в ворот плаща. - И как оно? - Жива, - расстроено отмахиваюсь я, шмыгая носом. В этот раз вампир не уходит, а занимает наблюдающую позицию рядом со мной. – Каин? - Да? – сразу же отзывается аристократ. В ореховых глазах участие. - А ты бы простил меня, будь на его месте? – но, поймав непонимающий взгляд вампира, приосанилась. – Забудь. Иди в машину. Но он не уходит. Вытягивает руки из карманов кашемирового пальто цвета жженого сахара и начинает зажигать пальцы. Буквально. Они поочередно вспыхивают, словно спички, а потом гаснут. Пожалуй, огонь – это воистину его сила. - А я только управляю. Не могу создавать, - нотки зависти рассмешили аристократа. - Покажите. Я сосредотачиваюсь на указательном пальце Каина, который сейчас горит, и представляю себе распускающуюся лилию. В тот же миг бесформенное пламя принимает форму цветка. А потом я увлекаюсь. Переманиваю пламя к себе на руку. Оно согревает окоченевшие пальцы. И заставляю его принимать разные формы: птиц, рыб, зверей, потом перехожу к людям. Каин каждый раз угадывает, что я изображаю. Он замолкает только тогда, когда из огня вырисовывается лицо Джастина, и я запоздало понимаю, что он едва ли видел его. Меня передергивает, пелена, как будто, слетает с глаз вместе с улыбкой. Огонь гаснет. Я отряхиваю руки и смотрю в темноту. Каин молчит. Молчу и я. - Я пойду. И аристократ молча садится в машину. Я чувствую его взгляд на собственной спине и ухожу в свои мысли. Я вообще уйду куда угодно, кроме как с этого места, только бы забыть о том зверском ощущении пустоты, униженности и боли. Неужели Рейдон так меня ненавидит? Наверное, и не он один. Джастин. Неужели я оттолкнула всех, кто меня любил? Когда вечер уже полностью вступает в свои права, я понимаю, что победила. Дверь поместья открывается и Рейдон выходит ко мне. Я победоносно улыбаюсь замерзшими губами в воротник. Отлепляюсь от капота и выпрямляюсь. В свете огней поместья черный силуэт Рейдона выглядит угрожающе. Он выглядит не менее величественно, чем Куран, с высоты парадной лестницы. Я не вижу его глаз, но чувствую, как чистокровный смотрит на меня своим стеклянным, отрешенным взглядом, который разрезает маслянистый мрак. - Госпожа Куран. - Рейдон, - тихо и хрипло приветствую брата я застывшими губами, но голос тонет в шуме вьюги. Лицо Рейдона не меняется, но и я не отступлюсь. Зря, что ли, все это? – Я никуда не уйду, слышишь? Треплющий волосы ветер бросает их в лицо вместе с пригоршнями снега. За шиворотом у меня, наверное, целый сугроб уже собрался. Метель отражает сейчас мою душу. Там полный сумбур. Больше всего на свете мне хочется уйти, упасть в горячую ванну и плакать, плакать так сильно, чтобы аж голова напополам раскалывалась. Но я не отступлюсь. - Здесь говорить будем? Рейдон кивает мне и входит в дом. Я жестом повелеваю Каину остаться на месте и быстро поднимаюсь по ступенькам. В окоченевшие ноги, будто, раскаленным гвоздем тыкают. Это кровь, наконец-то, ожила в конечностях. В дверях меня встречает Акияма. Он принимает мое пальто и указывает на дверь в малую гостиную. В доме все так же, как я запомнила: тепло, светло и уютно. Все такое родное, что боль не заставляет себя ждать. Она острая и горячая, как воздух в нагретой камином комнате, где меня ждет брат. Он выглядит устало, но в его обычно таких живых и теплых золотых глазах нет ничего. В них отражаюсь я: бледная, с растрепанными волосами, красным носом, заиндевелыми ресницами и синими полопавшимися губами. Маленькая и жалкая. Но я больше не такая. Я – Куран. Приосаниваюсь и сажусь на край предложенного кресла. Когда-то моего кресла. Рейдон, конечно, занял свое. Он изучает меня, как и я его. Золотые волосы пострижены короче, чем раньше, лицо стало тоньше, а черты острее. Сам он тоже похудел, отчего начал казаться еще выше. На нем синий костюм и черная рубашка. Очень элегантно. Но Рейдон больше не Рейдон. Он Некто холодный, пугающий и пустой. От напряженного молчания нас отвлекает Акияма. Дворецкий быстро выставляет содержимое чайного подноса, наполняет чашки из серебряного заварника и удаляется. Рейдон нетерпеливо смотрит на наручные часы. Я хочу погреть руки о чашку, вдохнуть во все легкие сладкий аромат меда, лимона и мяты и почувствовать, как тепло согревает меня изнутри. Но на это у меня нет терпения. - Рейдон, - начала я, но меня перебили. - Поздравляю со свадьбой, Госпожа Куран, - холодно чеканит брат и берет в руки чашку с блюдцем. Прекрасно. Разговор будет долгим. - Удивительно, что ты знаешь. Тебя же не было рядом, - огрызаюсь я и скрещиваю ноги. - Канаме отослал меня в Токио по делам Совета. - В Новогоднюю Ночь, - уточняю я с издевкой, но Рейдона на это не купишь. Он остается абсолютно невозмутимым, в то время как я уже готова взорваться. Но еще держусь. - Да. Я глубоко вдыхаю, разжимаю кулаки и пытаюсь затолкать рвущиеся из глаз слезы назад. Не могу плакать. Не сейчас. - Я не запрещаю тебе меня ненавидеть. Презирай хоть вечность. Только поговори со мной. Рейдон звонко ставит посуду на стол. В его глазах ярость. - Поговорить о чем? О том, что ты сбежала? О том, что вернулась не предупредив? О том, что вышла замуж за чудовище, которое разрушило наше счастье? Которое украло тебя у меня. Я онемела. Не от правоты. От тона. Он был не яростным, не злым. А наигранно любопытствующим. И мне стало страшно. Неужели это я убила моего любящего, улыбчивого Рейдона? Своими руками его убила. Я сглотнула вставший в горле ком? - Да. Об этом, - мой голос звучал мертво. – И о том, что я старалась, когда ты попросил меня быть милой с Миурами. Хотя мне было больно. А ты выдал мне оплеуху и даже не взглянул на меня после этого. А теперь вопрос: «Почему же я сбежала?» Наконец-то на лице брата мелькнула живая эмоция. Все равно, что это гримаса боли. - Мне было трудно. Нужно было время. - А мне времени не нужно было, да? – продолжала нападки я. – Мой мир рушился у меня в руках. Тот мир, о котором я мечтала всю свою жизнь, вдали от тебя. Рядом с чужими людьми. Мир, ради которого я оставила единственного человека, который действительно любил меня! – я уже не замечала, что кричу. – Который любил меня просто так, не за что-то, а вопреки! Он всегда был рядом: когда я падала, когда вставала, когда росла и когда взрослела, когда плакала и смеялась. А где все это время был ты? – рыдая, я наугад ткнула пальцем в расплывчатый силуэт напротив. - А ведь я бросила его! Ради тебя! Истерика продолжилась в молчании. Уперлась локтями в колени и уронила голову на них. Пальцы Рейдона до хруста впились в деревянные быльца кресла. Это я определила по звуку крошащейся древесины. Брат молчал. Только потрескивание дров в камине и мои громовые всхлипы нарушали тишину. - Почему ты согласилась выйти за Курана? Почему он, а не Джастин? – спустя целую вечность сиплым голосом спросил Рейдон. Я утерла кончиками пальцев глаза и посмотрела на брата. От былого безразличия не осталось и следа. Я раздавила окружающую его броню в щепки. Я превратила ее в «ничто». - Меган. Одного слова хватило, чтобы брат пришел в ярость. - Что тебе сказала эта старая карга? – зарычал он и, вскочив, стал расхаживать по комнате. Шмыгнув носом, я улыбнулась. Узнаю своего брата. В этом весь он. Но я не могу ему сказать то, о чем мы говорили с Меган. После я лучше вырву себе язык, чем назову ее тетушкой. Это не женщина, а чудовище, под крышей которого я жила. Ненавижу ее. Ненавижу… - Риса… - Рейдон сидит передо мной на корточках и держит за руки. Его ладони горячие, а золотые глаза теплее солнца. Я замечаю, что дрожу. - Не молчи. Пожалуйста, скажи хоть слово. Я сжимаю губы крепко, чтобы боль и ужас, которые хороню в себе почти месяц, не вырвались наружу. Один Бог знает, скольких усилий мне стоило позабыть те черные, холодящие душу слова. Ту мерзкую правду, которой мне знать не хочется. - Рей… прости меня… прости за все… И он больше не спрашивает. Встает и тянет меня на себя. Я оказываюсь в крепких и родных руках раньше, чем горячая слеза снова очерчивает щеку. Сильное сердце бьется под грудью, родные губы целуют макушку, а тонкие пальцы поглаживают спину. Все как раньше. И тепло снова заполняет пустоту в груди, вытесняя оттуда боль и страх прошлого. - И ты прости. Прости, - в голосе больше горечи, чем положено моменту, и я не придаю этому значения. А зря…