***
Сейчас, лежа на своей уже лет тридцать холостой постели в Гиллиде, Дурза уже не вспомнил бы лица Форморы. Она была красива, но что это было за лицо? Он давно забыл или просто никогда не сосредотачивался на её лице так, как на том, что было у неё между длинных точеных ног. Он был вполне прилежным учеником, и не любил отвлекаться. А к лицу его не пускали. Магия Всадницы никогда не позволяла ему потерять контроль над собой, а если шейд чрезмерно распалялся, то черная трость обрушивалась на его спину, лицо, руки и ребра с такой силой, что, даже с учетом природы Дурзы, пальцы приходилось на следующий день затягивать в перчатки, чтобы скрыть синяки и раздувшиеся суставы. Хуже бывало только тогда, когда лицо не успевало заживать до утра. Остальное скрывала одежда. Но в итоге он сделал хорошую партию в этой игре, ради которой стоило потерпеть. На четвертый или пятый визит, когда Формора окуналась в его настойчивые даже в этом роде ласки, Дурза быстро вскочил на постель рядом с ней, и после короткой борьбы (даже Всадникам, при всей их магии, в рукопашную не справиться с шейдом) выбил из её рук нещадно жегшую его трость, и взял то, за чем приходил, коротко и быстро. Эльф, отдышавшись, назвала его животным и велела убираться прочь, в её голосе звенела такая женская обида, от которой губы шейда невольно растянулись в довольной улыбке: не надо было держать его на сухом паю столько раз, оставляя в конечном счете голодным. Конечно же, она его не любила. Больше того, она его не уважала. Просто для Всадницы шейд был диковинным животным, которому она позволяла лизать себе руки... и не только. Экзотично и больше подходит для той, которая на дух не выносила ни человеческих, ни эльфийских мужчин. Тем унизительней для неё было то, что в итоге между ними произошло, хотя шейд искренне считал свои желания куда более естественными, чем то, чем эльфийка понуждала заниматься его, тратя драгоценное время. В конце концов, даже их тела были устроены ближе к его потребностям. Но Формора, не терпевшая поражений, после этого больше никогда не приглашала к себе Дурзу, да и он, признаться, больше не стремился к ней. Он получил то, что хотел, а злость Форморы на своего «беглого раба» только забавляла напитывавшегося силой шейда. Всадники теряли мощь без Ордена, шейд – накапливал, становясь более опытным колдуном. С точки зрения Дурзы, вещи наконец-то становились на свои места.***
Это было так давно. Его глупость, молодость (относительная, конечно же) и неопытность, желание приобщиться к чему-то, что казалось лучше, чем он сам. Но теперь Дурза был слишком стар для таких треволнений. Скручивание рук и насилие по относительному согласию, скрытое презрения даже самой последней потаскушки к не-человеку – всё это уже было, и этого было достаточно много, чтобы он успел насытиться. Впрочем, после эльфийки Дурза как-то решил тряхнуть стариной и поухаживать за Тирмской ведьмой по имени Анжела. Совсем другой тип, маленькая, с Шадию ростом, наверное, ещё больше волос, завивающихся в мелкую вязь кудряшек, простоватое, но миленькое лицо. Хорошенькая ведьма, гадалка, травница или кто там она ещё, подумал он, встретив её у воды. Легкая добыча, которой он уготовил то место, которое сейчас занимала при нём некромант из Сохо. Анжела сразу поняла, что перед ней шейд, но, как и Шадия, не испугалась и в обморок падать не спешила. Она, как оказалось, была даже заинтересована столь необычным собеседником, решившим напоить уставшего коня недалеко от того места, где она собирала сочные травы на берегу. Но у Анжелы на то были совсем другие причины – она прекрасно знала, что такое шейды и вполне могла выстоять против одного из них, сойдись они в поединке. Если уж быть совсем честным, то в поединке с Анжелой Дурзе пришлось бы подумать над тем, как минимизировать нанесенный ему ущерб. Но Дурза тогда интересовался не сражением с ней, а тем, как бы заполучить её к себе в услужение и, вполне вероятно, в постель. И Анжела, особенно тогда, когда он покачивал её на своём колене в предрассветный час, периодически целуя в пухлые губы, была совершенно не против второго, а вот когда осознала первое, это создало эффект разорвавшегося горшка с гномьим огнём. Она, видите ли, надеялась, что Дурза захочет изображать из себя человека, и начнёт бороться против своей сложносоставной темной природы. Даже хотела работать с ним над ритуалом по изгнанию духов, чтобы практически уничтожить шейда ради призрачной вероятности вернуть на его место давным-давно поглощенного Дурзой мальчика-заклинателя, который сбежал бы от ведьмы такой силы на следующее же утро. Причём Анжела успевала принимать за Дурзу решения на ходу, не оглядываясь на его волю, что вызвало у шейда яростную вспышку, которая, впрочем, не принесла ведьме вреда. Но Дурза взбесился не на шутку и совсем не спешил её прощать. Как она посмела ПОНУЖДАТЬ его становится человеком?! Даже если бы он имел такое желание, приказ подстегнул бы шейда действовать наоборот. Да и в чём смысл?! Лишившись силы, он не прошёл бы и из одного конца жалкого Тирма в другой, не получив стрелу в шею, столько врагов успел нажить себе Дурза. Хотя … и без стрелы мог бы не пройти. Ни один шейд НИКОГДА не возвращался назад в своей трансмутации. А Дурзе тогда уже было больше сотни лет, он был устойчив в своём состоянии! А если бы на место шейда вернулся не молодой мальчишка-кочевник, пышущий здоровьем, а старик, не способный и руку поднять от дряхлости?! Что, ты всё ещё любила бы его, старого и беспомощного, Анжела? Конечно. Она и шейдом-то скорее увлекалась потому, что стоящих мужчин-колдунов в округе можно было счесть по пальцам одной руки, а к Анжеле подойти решился, наверное, только Дурза, а уж старик ей был бы без надобности. Разве что вардены бы порадовались такому предложению – куда ни плюнь, Дурзы больше не будет. Анжела тогда даже расплакалась, выслушав все эти доводы, как будто он и правда её обидел тем, что не захотел выворачивать себя наизнанку, ради призрачной надежды провести с ней больше, чем один вечер. А после, когда Дурза просто оборвал с ней связь, и бросил пару писем, принесенных птицами в Гиллид, в камин, не читая, она возненавидела его так, как будто он был худшим из живущих. Впрочем, может и был. Лучше всех в том, чтобы быть хуже всех. Ну, и к раззакам её дурные обиды. В Гиллид, в место средоточия, которое поддерживало шейда, ей путь заказан, а жалкий Тирм ему не особенно-то и нужен. Просто его теория о несовершенстве женского мозга подтвердилась. Женщина, обличенная властью, это вообще хронический кошмар, вроде королевы Эллесмеры, у которой бедный золотой дракон мучительно худел, пытаясь стать вегетарианцем, чтобы в её королевстве "не было крови". Бедная животинка моталась на другой конец эльфийской страны, чтобы просто пожрать. Но это не только колдунья и женщина, это ещё и эльф. Это уже не лечится. Дурза же просто хотел иметь при себе женщину, или, если повезет, пару таких, которые не тыкали бы ему в лицо ущербностью его сущности, неправильностью его жизни, и не попрекали бы грузом бесконечных прегрешений (можно подумать, он сам этого не знал), которые бы слушались бы его, как жены и слуги. Они должны были колдовать хотя бы немного, чтобы с ними не приходилось обращаться, как с захваченными в плен наложницами, с которыми приходилось разговаривать жестами и взглядами. С годами Дурза даже умерил свои желания до одной (или просто времени стало меньше), но его собственной, подходящей. Но, похоже, Алагейзия рождала исключительно либо кобылиц в юбках, которые требовали от него переламывать себя в оплату за ласку, либо жертвенных ягнят, от которых он сам не оставит мокрого места. Дурза уже почти смирился с тем, что будет жить один, но жители Сохо решили сделать ему очень неожиданный подарок. Шейд снова раскрыл маленькое зеркало в кожаном чехле и сосредоточился на ниточке, которой Клятва связала его с ведьмой. Она уже пару месяцев жила у него под боком и, что было удивительно, не раздражала. Он мог разбить над её головой огненный шар, а некромант просто подходила к столу и осторожно заливала водой вспыхнувшую обивку мебели. Он откровенно оскорблял её, вынуждал прислуживать себе, а она не злилась, хотя как раз позлить её Дурза и хотел. Казалось, она всю жизнь прожила рядом нечеловеческим зверем, воспринимая шейда как вполне нормальное (хотя и с придурью, как он с раздражением ощущал в её мыслях) существо. Но, самое главное, в обществе некроманта Дурза перестал чувствовать себя… калекой, который в чем-то уступает обычному человеку. Это очень успокаивало, иногда достаточно было просто смотреть в зеркало, чтобы не чувствовать себя… одиноким. Нет, Дурза упивался своим одиночеством, но Аварис, вернее – Шадия, пусть уже привыкает к этому оскорбительному прозвищу, не мешала ему своим обществом предаваться одиночеству, не оставаясь одиноким. Женщина в зеркале аккуратно, ножницами, обрезала ярко-красные, пышные цветы маков с черными пятнами в центре, напоминавшими червоточинки в этой глубокой красноте. Она была совсем не похожа на Формору, может быть немного, скорее внешне – на Анжелу, но внутри – другая. Красные пятна лепестков ей не всегда удавалось сохранять на вспухших пестиках, наполненных снотворным ядом, и они падали землю к её ногам, теряясь среди стебельков, как раскаленные угли в траве. Острый черный коготь осторожно провёл по стеклу, очерчивая простоватый профиль ведьмы. Он знал содержимое этой головы наизусть, но не понимал его до конца. Почему ей проще было примириться с Дурзой, чем убить его, когда представился шанс? Почему она не искала лазеек в клятве или, на худой конец, истинное имя шейда? Он же чудовище, кто захочет подчиняться чудовищу и не попытается бежать? Всё это было очень странно. Но интересно, увлекательно - он всегда любил головоломки и загадки. И никуда она не денется, пока Дурза не поймёт, что с ней не так.