Take my hand and never be afraid again

POV Фрэнка Вечером, когда ужин уже был окончен, и все пациенты разбрелись по своим палатам, в комнату вернулся и Джерард. Я читал книгу, но когда он вошёл, мне пришлось её отложить, ожидая, что он заговорит, чего он так и не сделал. Он был бледным, таким, каким я его ещё никогда не видел, даже нездорово желтушным, будто бы в него установили полный пакет всевозможных болезней, высасывающих из него все силы. Я подошёл к окну и открыл его, чтобы впустить свежий воздух, всё ещё глядя на Джерарда, но этого оказалось недостаточно и он попросил меня выбраться с ним наружу. Его не было всего несколько часов. — Невыносимо здесь находиться, не считаешь? — глядел он на меня, но у меня даже не получалось перевести взгляд в сторону, в бок, куда угодно, кроме его фиолетовых кругов под глазами. Я вдруг подумал, что сам никогда ещё не выглядел настолько плохо, чтобы кому-то следовало беспокоиться обо мне так же сильно, как следовало беспокоиться о Джерарде сейчас. Мне было страшно смотреть на него. — Ага. Мы сидели под тем же самым окном, где совсем недавно ещё сидел я, переговариваясь с Джерардом, когда доктор Фауст принёс мне до сих пор невыносимую для меня новость. Джерард продолжал молчать и осматривать редкие деревья и кусты двора, но как только я решился нарушить молчание, он опередил меня. — Хорошая погода сегодня. — Считаешь? — Иначе я бы этого и не сказал, не считаешь? Поразительно было то, как Джерард произнёс свою последнюю фразу, будто бы я был коренным образом не прав и вообще мог бы считаться самым безнадёжным тупым существом, которое он когда-либо встречал, несмотря на то, что на улице в самом деле было весьма свежо, если сказать мягко. Но ответа он снова не дождался, хотя у меня было что высказать и, думаю, я имел на это право. Наш «разговор» определённо зашёл в тупик. — Мы можем зайти в магазин сегодня, у меня ещё остались некоторые планы. — Твои планы с реальностью согласуются или ты совсем сошёл с… — Мои планы никогда не согласуются с реальностью, — заявил он. — Но раньше они никогда не проваливались. Ты со мной или будешь сидеть здесь, в этой коробке, как последний дурак? — Уэй, блять, да что с тобой не так! — не смог я сдержать себя в руках. — Я не пойду. — Ты же помнишь! Ты помнишь, что должен мне. Ты можешь думать что угодно, я не собираюсь раскаиваться теперь, но сегодня я не хочу уходить отсюда один. Я не должен. Голос Джерарда не выражал ничего, он был будто голос в моей голове, который никому не принадлежал, так же, как и не принадлежал мне. Но это был Джерард, и я не мог даже сомневаться. Джерард, которого я ненавидел до такой степени, что внутри всё тряслось от того, как сильно мне хотелось ему врезать за то, что он ковырялся в самом больном — моём чёртовом чувстве вины. И мне было понятно, что он делает это намеренно, но я всё равно не мог отказать, даже если всё, чего мне хотелось — пустить ему кровь из носа. Мне не хотелось воспринимать его никак: не видеть, не слышать, не чувствовать вообще ничего, —, но вместо этого я ответил: «Ладно, пусть будет так». Мы молча вернулись в комнату, и я сразу же подошёл к шкафу, чтобы достать нужную одежду, всё, что я только мог на себя напялить, чтобы замёрзнуть хотя бы не слишком сильно: джинсы, свитер, толстовку и осеннюю куртку. Но пока я натягивал на себя джинсы, то не мог думать ни о чём кроме того, как всё могло развалиться так быстро, как Диснейленд и шутки могли вдруг превратиться в то самое «ты должен» за которое я не мог терпеть сам себя, и из-за которого теперь ничего уже не будет как прежде. — Хочешь куртку? — выдернул меня из раздумий голос Джерарда, когда мы уже собрались. Он протягивал мне куртку, которую я однажды видел когда-то, но не помнил, когда именно, только это и не могло быть важно. Я только отрицательно покачал головой. — Чем быстрее начнём, тем лучше. Пошли. Нам стоило больших усилий перебраться через забор, но много времени на это не ушло. В процессе «пробного побега» я порвал и свои единственные джинсы, но и это мало меня расстроило. Меня вообще мало что беспокоило теперь, мне просто было паршиво и всё тут. Мы всё ещё молча шли по улице, я считал шаги и смотрел под ноги, на которые я нацепил единственную обувь, что была у меня — кеды, не подходящие по сезону, но потом я послал всё это к чёрту и перестал беспокоиться даже об этом. Спустя несколько минут Джерард вошёл в небольшой супермаркет, и я вслед за ним, чтобы хоть немного согреться. Он прошёл вдоль одного из рядов магазина и скрылся в глубине разноцветных этикеток и упаковок, но появился он ещё быстрее, гремя парой бутылок неизвестного мне вещества, однако я не сомневался, что это вещество потребует предоставление паспорта. Джерард улыбнулся продавцу, которая к тому же была приятной девушкой и, судя по всему, видела его не впервые. Я вышел на улицу прежде, чем его счастливая улыбка от уха до уха не вывела меня из себя ещё больше. *** — Это слишком далеко, Джерард. — Расстояние вообще ничего не значит. — Для меня значит. «Я ненавижу тебя», — крутилось у меня в голове, как только он открывал рот, чтобы сказать мне что-либо. — В прошлый раз мы шли полчаса, теперь же гораздо холоднее. — Закрытый рот способствует сохранению тепла, и если будешь передвигать ногами в два раза быстрее, то перестанешь мёрзнуть. «Надеюсь, ты умрёшь», — малодушно помышлял я, но не мог думать ни о чём другом. Мы снова шли по полю с высохшей до основания травой, так что сухие стебли засохшей кукурузы просто падали к земле с каждым нашим шагом и больше не били по лицу, как в прошлый раз, земля была тёмной и жёсткой, небо хмурым и уже темнеющим — всё здесь изменилось, и ничего уже нельзя было вернуть назад. Мне было холодно, но я предпочитал этого не чувствовать. И когда мы пришли на то самое место, то я даже не заметил того времени, что мы провели в дороге. Джерард стянул с себя всё тот же рюкзак и достал всё тот же плед, который, не расстилая полностью, бросил на землю. Я просто продолжал стоять, рассматривая всё вокруг, пока он вытаскивал из рюкзака что-то ещё, на что мне теперь было наплевать. — Поможешь мне? — спросил Джерард требовательно. — Только если ты не можешь справиться сам. — Могу. — Тогда справься сам. Именно здесь и именно сейчас. В этой тишине, вдалеке от города, вдалеке от всех, кто мог бы услышать, мне хотелось кричать так сильно, что тишина между нами становилась лишь более пронзительной. Под языком и в грудной клетке сосало то неприятное чувство, которое в момент заставляет сорваться с места и бежать так долго, пока все мышцы не ослабнут и тело не упадёт на землю, не способное больше двигаться. Но я уже был на земле, лежал на пледе под тяжёлым небом, что давило на мои плечи — сломлен и побеждён тем, с кем даже не собирался драться. Поэтому я не двигался. Я чувствовал, как меня разрывало на части, но я не мог пошевелиться. — Держи, — Джерард протянул мне бутылку вина, которое уже было знакомо мне по этикетке. То же самое, что и в прошлый раз. Видимо, он любит именно это вино. Но не пофигу ли? Пробка болталась внутри почти полной бутылки, мешая влить в себя сразу же большую часть содержимого, и вот это-то меня конкретно бесило. Я хотел надраться, но не мог из-за какой-то абсолютно ничтожной и тупой пробки, которая не имеет даже сколь угодно малого мозга, а всё равно портит мне существование. Если алкоголизм не естественное состояние человека, то что может объяснить такую тягу к алкоголю у трезвенника? Джерард сидел на другом краю пледа, отвернувшись и постепенно опустошая свою бутылку. Тишина между нами обострялась лишь звуками глотков каждого из нас, и я хотел много ему высказать, но не мог. Хотя я больше и не чувствовал себя виноватым. Я вообще больше ничего не чувствовал кроме того, что ужасно замёрз, но спустя несколько глотков и минут я послал к чертям и это. Всё уже вообще не имело никакого значения, когда Джерард закурил и протянул одну сигарету мне. Первую сигарету, которую я выкурил в своей жизни, кашляя, будто больной чахоточник. Но Джерард даже не подшутил надо мной, и мне тоже было не важно. *** — «Бывший лучший друг» — звучит неплохо, правда, — признал я, когда выпил уже больше половины и говорить правду представилось не просто возможным, а даже необходимым. — Я бы назвал так книгу, если бы умел писать, но совершенно не знаю, о чём она была бы. — У меня никогда не было друзей. — Будут, Фрэнк, я обещаю тебе, что будут. Должен признать, ты отлично владеешь умением уничтожать. — Я не верю тебе. — Я и сам себе больше не верю. Мой взгляд остановился на тебе. — Ты всё развалил. — Я бы не смог удержать всё это в своих руках. — Ты не хочешь. — Именно так я и вправду не хочу. Так зачем? Зачем было давать ложные надежды в том, что ты всё-таки сможешь. В том, что всё это так легко. Всё это так смешно, но почему же мы больше не смеёмся? — Я ненавижу тебя, Джерард. — Ты мог не говорить об этом. — Но я уже сказал. — Мне уже было известно это. — Спасибо. Но почему? Если я теряю всё, что у меня осталось, если я навсегда застрял и больше не смогу выбраться из этого дурдома, если я снова остался один, то не имею ли я права знать правду, которую скрывают от меня за ложью? Почему я должен что-то ему, если для него всё, что происходит со мной не имеет значения? Зачем весь этот цирк, все эти походы и издевательства? Слишком много вопросов. — Мне нужно знать, что происходит, — сжимаю я веки, чувствуя, как под ними наливается тот крик, который я так и не смог высказать. — У меня остался один день на то, чтобы перестать бояться. — Бояться чего? Я чувствую, как его холодные пальцы касаются моей шеи, надавливая совсем легко, но даже это касание оказывается чувствительнее, чем можно было бы ожидать, и приносит довольно осязаемую боль. — Что это? — Это синяки, Фрэнк. — Я не мог… Нет, я правда никогда… — Это был не ты, — произносит Джерард едва слышно, убирая руку от моей шеи. Всё это не по-настоящему, потому что всего этого просто не может происходить. Дайте мне возможность высказаться, потому что мне есть что доказывать. — Гаррет? — Гаррет. — Когда? — Прошлой ночью. — Но откуда ты… — Виктория видела, та санитарка. Ты не знаешь её. Мы говорили с доктором Фаустом сегодня. Теперь у меня будет другое лечение. — Что это меняет? — Это меняет всё, Фрэнк. — Например? — Мы вряд ли увидимся снова. Я хочу удержаться на самом краю, удержать всё в себе, но мне не хватает совсем чуть-чуть бессердечности, чтобы не сдержаться. Я знаю, Джерард бы смог, но в этот раз мы оба не смогли. — Ты нужен мне, Джерард. Становится тепло и очень тихо. И если небо хочет забрать нас, что ж, пусть попытается.