Женщина из сидов

Крепкий запах духов был почти осязаем — он складывался в тоненькую фигурку с ярко-красными губами и тёплыми руками. Эллисон носила серебряный крестик на груди в честь фамилии и воскресных походов в церковь Бикон-хиллс. Лидия улыбалась ей, не спрашивая разрешения, брала за руки и говорила, что она теперь её лучшая подруга. Лидия сожжет её когда-нибудь, ей-богу. Её мама, красивая, вежливая, обычная женщина, предложила ей свежевыжатого сока. Эллисон соблазнилась красным яблоком, ожидающим своей очереди на казнь. Лестница казалась неожиданно крутой, она запыхалась, она хватала ртом воздух, слишком тяжелый из-за запаха парфюма — запаха самого её тела. Лидия засмеялась, увидев её и назвала Белоснежкой. Ведьма. Она еще не собралась до конца, была в свитере, а обтягивающие брюки всё еще висели на вешалке. Эллисон отводила взгляд от её белья, но каждый раз забывала, какого оно было цвета — и бросала быстрый взгляд, лишь затем, чтобы проверить, ничего больше. Лидия перехватывала её взгляд, перехватывала её руки, извинялась за то, как выглядит — предложила погадать. Карты рассыпались веером по кровати. От яблока остался один хвостик, Эллисон аккуратно положила его на тумбочку, не в силах встать с кровати сейчас и выбросить его в ванной. Ради этого она и пришла к ведьме Лидии. Чтобы та ей погадала — Стайлз заикался, мялся, пытался уйти от ответа и всё же выдал, почему Лидия управляет ими всеми тут. У неё тёплые руки, карты и обволакивающий голос. Эллисон отмахнулась, считая это всё дуростями. И всё же пришла. Эллисон ведь не верила в гадания, она носила крестик серебряный и ходила по воскресеньям в церковь. Она не могла вздохнуть полной грудью, хотелось вдохнуть чистый воздух — и всё же не хотелось дышать вовсе. Лидия сожжет её когда-нибудь, ей-богу. Она села по-турецки и начала раскладывать пасьянс. Потом взяла её за локоть — Эллисон сняла кофту, ведь было так ужасно жарко, и осталась в одной майке. У Лидии и вправду тёплые руки — и тёплое дыхание. Как будто человеческие. Как будто. Она улыбалась, зная, что глодало Эллисон. Она улыбалась, зная, что глодало Стайлза, отправившего её сюда. Она знала всё — и придвинулась чуть ближе, чувствуя острую потребность Эллисон посмотреть вниз — вспомнить цвет её белья. Вспомнить, что она девушка. Вспомнить, что она ведьма. Вспомнить, как ей наплевать. Эллисон попробовала застать её врасплох, но не смогла — мягкие тёплые руки тут же обвились вокруг её плеч, и несмотря на теплоту, кожа покрылась мурашками. Ярко-красные губы были гладкими, мягкими, влажными — Эллисон пыталась вызвать в памяти сухие потрескавшиеся губы Скотта, то, что это был вечер воскресенья и она должна была быть на службе, она пыталась и плакала. Когда Лидия сладким голосом утешала её, называя Белоснежкой, целуя её в плечо, гладя торчащую бедренную косточку — Эллисон думала, что запах её духов, верно, нес в себе дурман. Вот только этот запах теперь не отстирать с одежды, не смыть с волос, не стереть с кожи. Даже если бы и хотелось. Узкие брюки качались на вешалке. Уходя-убегая из её дома, Эллисон вдруг пришло в голову, что она так и не выбросила хвостик от яблока. * Лидия сожжет её когда-нибудь, ей-богу. Эллисон держит в руках лук удивительно твердо, точно зная, что не промахнется. Остальные охотники смотрят на неё непонимающе: Эллисон, как ты могла? Эллисон, а что скажет твой отец? Твоя мать погибла из-за нечисти, а ты якшаешься с одной из них! Ты забыла о своей миссии? Эллисон хочется плакать, но ладонь Лидии лежит у неё на плече — и слёз нет. Она приехала в Бикон-хиллс покончить с ведьмой. Она убила Скотта, потому что так было правильно. Она убила старого оборотня, потому что он представлял угрозу. Она убила своего напарника, потому что он не хотел понимать. И она готова убить их всех — но ни волос не упадет с головы Лидии. Не сегодня. Не пока Эллисон жива. — Мы же и вправду лучшие подруги? — она спрашивает в пустоту, почти безнадежно, боясь посмотреть в ведьмины глаза. — Эллисон, — Лидия произносит её имя. У неё мягкие волосы, ярко-красные губы и тёплые руки. Как у человека. Хотя Эллисон уже давно не обманывается. Она слышит яростный ведьмин крик — охотники лишили её любимой игрушки, верно. Но в ярости слышится и дикая, животная боль; Эллисон пытается подняться, чтобы покарать тех, кто причинил ей эту боль — раз и навсегда. Встать не получается. Дышать не получается. Молитва не приходит в голову: раба твоя, Боже, сбилась с пути… Лидия кладет её голову себе на колени, начинает утешать её, гладить по голове и целовать в щеки и лоб. — Тебе надо бежать… Охотники… — Не беспокойся о них, — прикладывает палец к её губам, — не беспокойся ни о чем, девочка. На мгновение Эллисон видит, насколько бесконечна Лидия, видит кровь на подоле её платья и алый брызг на её щеке. Она приехала в Бикон-хиллс, чтобы уничтожить ведьму… — Меня нельзя уничтожить, — ласково говорит Лидия, и Эллисон счастлива, слыша это. Она думает о Скотте, об Айзеке, о папе и маме, о том, что мама Лидии, верно, думает, что она неряха, раз оставила хвостик от яблока на тумбочке. Ей предложили вечную жизнь и серебряный крестик в честь фамилии и Бога, а она соблазнилась красным яблоком, ожидающем своей очереди к соковыжималке. Соблазнилась бельем, цвета которого не помнила. Соблазнилась тёплыми руками. И совсем не жжется. Согревает.