Оранжевая шляпа (Я сдаюсь)

      Гермиона увязла в физике происходящего, места для раздумий о правильном и неправильном в голове попросту не оставалось. Малфой стал центром её вселенной, вокруг которой сейчас с бешеной скоростью вращался весь остальной мир. Они дышали всё громче, не отрывали друг от друга рук, не собирались останавливаться. Она замечала, что, несмотря на испепеляющую страсть, овладевшую обоими, Малфой пока не позволяет себе крайних вольностей. В брюках становилось невыносимо тесно, и он резко подвинул Гермиону плотнее к себе. Ощутив причину его неудобства, она едва заметно приподнялась и медленно опустилась, а через пол минуты эти покачивания стали рефлекторными, а тело требовало набрать скорость. — Вы очень по-джентельменски себя сдерживаете, — задыхаясь, прошептала девушка, ощущая, как на её шее осталась влажная полоса от его губ. — Я бываю излишне груб, — прохрипел низкий голос. — Я знаю. — Вы не знаете. И даже если, то это не меняет дела, — он взял её за шею и немного отстранил от себя, чтобы взглянуть в глаза, — вы хотя бы понимаете, что сейчас происходит? — Мистер Малфой, за долгое время это единственное, что я определенно и точно понимаю. Пусть и не отдаю себе сейчас отчёт, как ни парадоксально. — Я не называю вас по имени потому, что тогда и вам придётся ко мне так обращаться, а мне уж слишком ласкает ухо ваше «мистер Малфой», — серьезно произнес он, а его внезапная искренность заставила Гермиону улыбнуться с приоткрытым ртом.       Они замерли, глядя друг другу в глаза, но диалог словно и не прекращался. Удивительно, как даже в такой обстановке и после всего количества алкоголя, Люциус сохранял исключительно трезвое выражение лица, которое даже можно было назвать безучастным. Как и у Гермионы, его рассудок не отключался физикой и оставлял в себе место для размышлений, что являлось завидным для мужчины талантом. И сейчас в этом рассудке крутился вопрос — как дальше? А оттуда вытекали и остальные, не позволяющие снять с себя оковы этого, как она назвала «джентельменского», поведения. Но как он поведет себя завтра утром? Как поведет она? Как будет протекать будущее общение? Стоит ли игра свеч? — Вы же не сотрёте мне память после всего? — словно прочитав его эмоции, произнесла Гермиона. — «После всего»? — повторил он. — И что же «всё» вы ожидаете? — Я никогда ничего не ожидаю от людей, — не в первый раз процитировала она слова Малфоя и следом мягко провела рукой по его острой и щетинистой линии подбородка. — Сейчас эта карта не сыграет, не пытайтесь. — Вы и в этой ситуации будете издеваться? — Еще больше, чем обычно, — его ладонь скользнула вверх по её спине и добралась до волос. Он сжал их и медленно потянул назад, шея его «жертвы» выгнулась, и он большим пальцем очертил контур от выемки между ключицами до подбородка, и аккуратно провёл нижней губой по той же линии. Гермиона прерывисто вздохнула и неосознанно повторила своё движение бёдрами. В ее голове никогда не было так тихо, каждая клетка тела была сосредоточена на восприятии ощущений. Она не представляла, что мужские плечи могут быть такими гипнотизирующими, руки не могли от них оторваться, но медленно спускались на его грудь. Нащупав пуговицы, ни одну из них Гермионе не удалось расстегнуть, Малфой резким движением схватил одной рукой ее запястья, другой поддержал за спину, и они вдвоём трансгрессировали на второй этаж. От неожиданности Гермиона едва не споткнулась, но была поймана. Люциус мягко толкнул ее спиной к двери своей спальни. Она смотрела на него завороженно, ловя каждый вдох, не смея сделать лишнего движения, не понимая, что ожидать от него сейчас, и не веря, что этот человек позволяет происходить тому, что происходит. Малфой остановился в двух шагах от нее и строгим взглядом пытался изучить будущее поведение своей жертвы. Лицо его было если не каменным, то совершенно нечитаемым. Почти выражение голодного и благородного зверя. Левую руку он то сжимал в кулак, то разжимал. Этот жест выдавал в нем человека, чья выдержка начинает трещать по швам. Он приоткрыл рот, чуть двинул челюстью вправо и почти незаметно провёл языком по зубам. Крылья его носа нервно вздымались, а брюки оставались противозаконно тесны. — Зайдите в комнату, мисс Грейнджер. — тихо скомандовал он. Она послушно открыла дверь и впервые оказалась здесь по приглашению. Знакомый аромат тут же окутал Гермиону, как колючим теплым одеялом. Она только успела подумать, что с тела Малфоя этот запах вдыхать еще приятнее, как он подошел к ней сзади, одной рукой обхватил у ребер и прижал к себе. Она ощутила, как он наклоняется, чтоб прикоснуться губами к ее шее. А ладонь его двигалась выше, минуя очевидные точки возбуждения, и уже оказалась на шее. — Вам нравится быть у власти. — произнесла Гермиона, чувствуя, как собственный пульс сейчас бьётся в руке бывшего пожирателя. — Нравится ли мне власть? — в голосе едва улавливалась усмешка. — Я не спрашивала, но вы ответили вопросом. Парадоксально. — Ваш внутренний психоаналитик не устаёт? — он сильнее надавил на горло. — Я… — вышло только вдохнуть. — Молчите. — Как скажете. — Да, молчать — это не ваше. — А что моё? — Полагаю, мы уже в процессе выяснения ответа на этот вопрос. Мне кажется, или я чувствую ваш страх? — А мне кажется, я чувствую ваш… — Малфой крепче сжал ее шею и не дал договорить. — Поверьте мне, мисс Грейнджер, вы еще ничего не чувствуете. — Если всё это — «ничего», то… — она нервно сглотнула. — Что вы сейчас хотите? — он перебил её. — То есть? — В прямом смысле, что вы больше всего сейчас хотите сделать? Пошагово. — Я не… — Смелее. — Хочу расстегнуть вашу рубашку. — Дальше. — Мистер Малфой… — в глазах проступали самые сладкие слёзы, тело пыталось высказать возбуждение всеми возможными методами. — Дальше. Гермиона закусила губу и прикрыла глаза. — Хочу дотронуться до вашей кожи. — Дальше. — Прикоснуться к шрамам. — Продолжайте. — Смотреть вам в глаза и расстегивать ваш проклятый ремень, — на последних словах тело пробила секундная дрожь. Последние слова заставили Люциуса с силой сжать ее бедра и плотнее притянуть девчонку к себе, отчего Гермиона ощутила твёрдый толчок в поясницу. — Дальше. — Не заставляйте меня… — Дальше. — Я готова на всё, только… Прошу, — она положила ладони на его руки. Возбуждение ослепляло и тянущей болью отдавалось внизу живота. Как бы ни был силён Малфой в управлении ситуацией, Гермиона готова была сорваться и взять инициативу в свои руки, чего бы это ни стоило. — Развернитесь. Она молча повиновалась и встретилась глазами со своим желанием. Он смотрел на нее сверху вниз, пока бледные кисти всё ниже расстегивали рубашку, оголив тонкую серебряную цепь на его шее. Бровь издевательски изогнулась, когда он прервался, но уголки рта ничуть не дрогнули, у Малфоя фантастически выходило сохранять ледяное спокойствие. Строгий и усталый взгляд стал настолько привычен, что улыбка уже показалась бы неуместной. Он засучил рукава повыше, полностью открыв взору выцветшую черную метку на рельефном предплечье. В этот момент Гермиона, совершенно потеряв управление своим телом, медленно попятилась назад. Этот знак на его руке вспыхнул кадрами прошлого в её сознании, заставил усомниться в правильности происходящего. Только вот правильность редко вызывает возбуждение, так уж устроено человеческое сознание. Кровь закипает, когда фантазия рисует сюжеты, меньше всего похожие на «нормальные» и «правильные». Во все века запрет толкал людей на самые сладкие грехи и часто заставлял совершать поступки, не соответствующие привычным нормам, но поступки эти, обычно, открывали человеку его истинную сущность и поднимали на поверхность всё то, что он годами прятал в самом непроглядном мраке своего омута. Но главное, о чем забывают, так это то, что за грехом приходит сожаление, избавиться от которого намного сложнее, чем решиться на сам грех. Стоит ли игра свеч?       И пока Гермиона, забывая дышать, беспомощно тонула в своем омуте и молниеносных размышлениях, Малфой начал двигаться к ней будто в замедленной съемке. Белоснежной рысью он мягко подступал к своей добыче, наводя на нее страх и лишь усиливая желание встретиться со своей смертью. — Мне нравится ваш запах, — вырвалось у Гермионы. Он не удостоил ее слова реакцией, даже не моргнул. — Мистер Малфой, — услышав молчание, она продолжила, — сколько вам лет? — Это имеет значение? — Любопытство. — Ну-да, а я успел забыть. Отвлёкся. — Не станете отвечать? — Я старше вас почти вдвое, — он прищурился и добавил, — плюс год. — Цифр вы избегаете по каким-то конкретным причинам? — Вы и так достаточно смущены, к чему мне усугублять положение? — Хорошо, что вас ничего не смущает. — С чего такая уверенность? — Разве вас может что-то смутить? — Не в широком смысле этого слова. — В каком же? — В таком, что передо мной стоит всезнайка Грейнджер, а у меня эрекция. — Так сделайте с этим что-нибудь, — они оба говорили абсолютно беспристрастно. — Снимите свою рубашку, — отдал Малфой очередную команду. — Снимите свою. — Не превращайте нашу прелюдию в детский сад. Она сделала шаг и провела ладонью по его груди, задержавшись на первой из оставшихся трёх застёгнутых пуговиц. И вновь он не дал ей совершить желаемое — отстранил её руки, затем взялся за низ ее черной рубашки и мягко стянул ее через голову. Гермиона не сопротивлялась, даже когда он толкнул ее на постель и стянул с нее пижамные штаны. Оставшись в одном белье, она заметила, что в комнате заметно похолодало. В зашторенные окна начал бить дождь, стекла дребезжали с каждым порывом ветра, а старые рамы со скрипом пропускали в спальню свежий холодный воздух. Но мурашки по всему телу были совсем не от того. Серебристая пряжка лязгнула, когда длинные пальцы вытащили ремень. Малфой откинул его на пол, шумно выдохнул через нос и приблизился к Гермионе, которая сейчас практически обнаженная лежала поперек кровати на тонком одеяле, приподнявшись на локтях. Она поняла, что гнуть свою линию в этой спальне, а тем более в этой постели ей не удастся. Перспектива сдаться уже не пугала. И она сдалась, в ожидании дальнейших указаний. — Мистер Малфой, — она заметила, как её обращение отдалось короткой пульсацией в его брюках, — это ваш обычный метод… ведения постельных отношений — изводить ожиданием и постоянно приказывать — или вы мне мстите за что-то? — Мстить вам я буду позже. А это — мой обычный метод, — он стоял, не сводя с девчонки оценивающий взгляд, — хотя, с вами он уже претерпел заметные изменения. — Я должна быть польщена? — Вы должны не торопиться. Он медленно обошел кровать и распахнул тяжелые шторы. Ночной пейзаж сквозь мокрое стекло смотрелся мрачным сине-зеленым полотном, написанным масляными красками. Лишь дорожные фонари где-то вдалеке добавляли картине света. Малфой действительно не спешил, он хотел растянуть момент настолько, насколько ему представлялось возможным. — Итог секса всегда один. Это короткое мгновение эйфории, которое иссушает все прочие эмоции, родившиеся перед этим, — он говорил задумчиво, наблюдая бурю за окном. — Эйфория их убивает, оставляя незаметное удовлетворение и усталость. Вы когда-нибудь пытались зациклиться на предвкушении процесса? — Не думаю, — с интересом протянула Гермиона, — сейчас не могу думать тем более. — Попытайтесь, — он сел на кровать со стороны ее головы и включил тусклый магловский светильник на тумбе, который залил помещение мрачным оранжевым светом. — У меня нет выбора. Я пытаюсь с того момента, как оказалась у вас на коленях. Не выходит. — Я заметил, что хотели бы вы оказаться просто — на коленях. — Вы ужасны, просто ужасны. А происходящее мне вообще не кажется реальностью, — потеряно уставившись в потолок, последние слова она обращала будто самой себе. — Аналогично. Оттого и хочу объяснить вам свою политику, — он провел кончиками пальцев по ее животу и до подбородка, отчего девчонка изогнулась и тяжело выдохнула. — Я ее поняла, — она взяла его кисть, отстранила от себя и вновь взглянула на бледную метку. — Вы боитесь боли? — Малфой проигнорировал внимание к метке и остановил взгляд на её предплечье. — Вы об этом? — она указала на побледневший шрам «грязнокровка». — Это было больно. И я боялась. — Я мог её тогда остановить, но не сидел бы сейчас здесь. Гермиона на мгновенье замолчала, сдерживая свой вопрос «и почему?». Она и так знала ответ, а рушить происходящее никак не хотелось. — Всё похоже на то, что это вы — тот, кто боится боли, — она сильнее сжала его кисть. — Не смейте, — он резко убрал руку, — вы знаете, что это не так. — Знаю, но мне любопытно, что будет, если вас разозлить. — Встаньте, — грубо приказал мужчина. Гермиона поднялась и встала между колен Малфоя, почти вплотную к нему. Он, едва касаясь, провел руками по ее ягодицам. Пальцы остановились на кружевных боксерах и на бедрах скользнули под тонкую, полупрозрачную ткань по шелковой коже, покрытой мурашками. Гермиона громко втянула воздух и упёрлась коленом в самую горячую точку на теле бывшего пожирателя. Он прижал ее ближе, губами коснулся живота, затем, не выдержав, приподнял хрупкое тело и мягко бросил ее спиной на кровать, за секунду оказавшись над ней. Хищным взглядом он встретился с глазами жертвы и, помедлив, прикоснулся к ее губам. Постепенно, в каждом его действии начинала мелькать животная агрессия. Гермионе показалось, что они целовались вечность — ее бельё уже было сорвано и покоилось где-то на полу, а они с Малфоем уже будто стали одним целым. Он был груб, но осторожен, как никогда. И всё ещё одет. Когда ей послышался звук расстегивающихся пуговиц на брюках, с которыми Люциус управлялся одной рукой, Грейнджер переместила руки на его рубашку и, наконец, стянула ее с широких плеч. Полностью снять не удалось, он вновь переместил ладонь ей на шею, а другой рукой схватил оба её предплечья, скрестил над её головой и прижал к кровати. Более беззащитную позу сейчас сложно было представить. Он целовал её грудь, шею, плечи, мог делать всё, но продолжал сдерживаться. Последнее, на что было похоже происходящее, так это на одноразовый бездушный коитус. Каждое прикосновение Малфоя обжигало, словно по коже разливали раскалённое серебро. И у нее была стойкая уверенность, что такие ощущения были взаимны. «Даже в этом у него есть стиль» - промелькнуло в голове Грейнджер. Когда остатки его мягкости окончательно испарилась, он освободил её шею, и рука скользнула ниже. В следующую секунду Гермиона вскрикнула от невыносимого удовольствия, рождающегося из боли. Дыхание перехватило, а перед глазами на мгновение всё поплыло. Слёзы брызнули сами собой, скатываясь по горячему лицу и смешиваясь с потом. Малфой освободил её руки, и они тут же обхватили его спину под рубашкой. — Я предупреждал, — задыхаясь, прохрипел он на ухо и с силой толкнулся вперед. Грейнджер вновь вскрикнула. Швы на его одежде царапали влажную солёную кожу, движения становились жестче, рука крепче вцепилась в каштановые волосы, прижимая голову к постели. Несмотря на боль, Гермиона готова была молить Малфоя не останавливаться, но он и не планировал. Он только что выпустил своего демона из ментального заточения, и запирать его обратно было еще рано. — Вы никогда, — ещё толчок и крик, — меня, — снова пронизывающая до истомы боль, — не слушаете. — он на секунду остановился, — Осознаёте, что я не смогу остановиться по вашей просьбе? — Да-а, — единственное, что вышло простонать в ответ. — И будете делать всё, что я скажу? — Да-а… — Я бы назвал вас хорошей девочкой, но… это было бы ложью. Обращайтесь ко мне как положено, — всё это он шептал ей на ухо, царапая щетиной её щёку. — Да, сэр. — Как положено. — Да, мистер Малфой, — поправила себя девушка и рука её скользнула вниз, в эпицентр удовольствия.       Её хрупкое тело было податливой игрушкой в руках бывшего пожирателя до самого рассвета, который пришёл с чистым небом и розовой дымкой над горами. Двое лежали на мятой и влажной от горячих тел постели, не в силах сказать ни слова. Пьяная ночь перетекла в тяжелое утро — время, когда сложно придумать, с чего начать разговор. А что нужно говорить, когда вам казалось, что вы ненавидели друг друга несколько лет, а последние несколько часов вам казалось, что вы были одним целым. Как себя вести, когда ты знаешь, каков Люциус Малфой на вкус? Как нарушить тишину, когда ещё несколько минут назад твои пальцы были во рту стоящей на коленях Гермионы Грейнджер? — Ошибка? — произнесла она в потолок. — Вы спрашиваете у трезвой головы? — А у вас сейчас есть другая, мистер Малфой? — Нет, но у меня в запасе есть мысли и идеи насчёт сегодняшнего утра, которые приходили в ещё пьяную голову. — Начните с них. — Я полагал, мы примем тактику вести себя так, словно ничего не произошло. — А трезвость вам что подсказывает? — А трезвость говорит, что не стоило это всё затевать. — Вы жалеете? — Вовсе нет. Я приятно удивлён вами, — на этих словах он без стеснения встал абсолютно голый с постели и направился в душ, — если вам не составит труда, мисс Грейнджер, скажите Тисс, что завтрак мы ожидаем через час, — говорил он так, словно действительно ничего не произошло. — Вы… — Гермиона услышала шум захлопнувшейся двери и своих разбитых ожиданий. Укутавшись в одеяло и собрав с пола все части своего вчерашнего гардероба, она отправилась к себе, по дороге позвала Тисси и сообщила о времени завтрака.       Подставляя лицо теплым потокам воды из душа, Гермиона пыталась понять, чего ожидать дальше. В грудной клетке поселилась почти осязаемая пустота. Живот больше не тянуло, а осознание произошедшего, как снежная лавина, сошедшая с вершины горы — пока только набирало силу, но уже летело вниз, чтобы обрушиться на усталый рассудок. Когда-то Малфой был частью зла, с которым волшебный мир боролся так долго. Затем, несколько месяцев вёл себя с ней, как последний мерзавец. И вот, к чему всё пришло сейчас. Равнодушная просьба сообщить эльфу про завтрак — этого ли она ожидала? «Я никогда ничего не ожидаю от людей» — разнеслось эхом в голове. Его голос вязкой ватой заполнил рассудок, никогда раньше она не слышала его так ярко. Он забирался в каждый уголок сознания и паутиной переплетал все мысли, не оставляя ни одной, которая бы приводила к ответам, а не к вопросам. Она с силой потёрла лицо и умылась, стараясь избавиться от навязчивого шепота. Душ энергии не подарил, мышцы гудели, а отсутствие сна сказывалось на скорости мышления, но несколько зелий привели тело в порядок на какое-то время, и она пораньше спустилась к завтраку.       Малфой тем временем вел молчаливый разговор со своим отражением в небольшом запотевшем зеркале на стенке душевой. Он не смог бы ответить, сколько он так простоял, спроси его кто-нибудь. Зачем он вчера сказал про её «мистер Малфой»? Он выругался вслух и с досадой уперся кулаком в мелкую мозаику на стене. Он понимал, зачем — из глубины его души всплывали подсказки — «хватит себе лгать». Она красива, молода, назойлива, невыносима и не по возрасту умна. Он захотел ее в первый же миг, как она вошла в его кабинет много месяцев назад. И дело не только в физике. А врал он себе и всеми силами закапывал эти мысли лишь потому, что совершенно забыл это чувство или вовсе не знал его. В детстве семья не давала ему никакой свободы в общении со сверстниками, в подростковые годы в Хогвартсе были случайные связи с одногруппницами, бывшую жену ему в свое время выбирали родители, а теперь — эскортницы были самым простым решением. Он всегда нравился противоположному полу и прекрасно об этом знал, но это было отвратительно скучно. А Грейнджер захватила его с головой, сама о том не ведая. Привязанность это — слабость, часто слышал он, а слабость ему непозволительна. Понимание этого факта в детстве в него почти буквально вбивали. Выдрессировали из него пожирателя смерти еще в пубертате. И вот теперь, ему за сорок, а он только начал задумываться, какова же свобода на вкус. Свобода воли, выбора, эмоциональная… И учит его этому она. Она. Зазнайка грязнокровка. И уроки эти чертовски тяжелые. Куда проще быть подонком. Мысли в голове превращались в концерт страстного музыканта, который с яростной отдачей исполняет на своей скрипке драматически агрессивную оперную увертюру. Вступление к внутренней трагедии, к предательству старого себя, который так старался не поддаваться тому, что раньше считал слабостью. — Но он поддался, — задумчиво глядя в одну точку, произнёс мужчина вслух.       Достигнув определенного возраста, человеку становится сложно изменить в себе что-то, не говоря уже об абсолютной реформации сознания. Это требует титанических усилий над собой, выдержки и самодисциплины. Всё это у Малфоя было, но было ли желание к этому? Сейчас он смотрел в отражение собственных глаз, а сквозь зеркало на него смотрели два Малфоя. Один проклинал себя за уязвимость, которую создал прошлой ночью, а другой, как узник, самостоятельно избавившийся от оков впервые за почти сорок лет, был горд и счастлив, пусть и с тем же непроницаемым лицом. Насколько же проще было бы прежнему Малфою, но теперь же — сотни собственных вопросов к себе, да и тех, которые, вероятнее всего, уже для него готовы от Грейнджер, станут огромной гирей, брошенной на чаши внутренних весов. И он уже догадывался, какая чаша в итоге перевесит.