Сады Семирамиды. Том 2

Навуходоносор ходил по огромным залам царского дворца. Его воины уже побывали здесь и вынесли все самое ценное. Дворец был похож на уцелевшее после смерча строение, и не более того. Он не блистал теми красками, переливами и сиянием, что обычно украшают дворец царя. Стены его были голы, полы с мозаикой затоптаны, сокровища делились на площади. - Шаррум! – окликнул его вбежавший воин, в котором он узнал Нергал-шарру-уцура, - поймали Седекию. С ним вся его семья. Недалеко убежали! - Отлично. Пусть охраняют его, я потом решу, что с ним делать. Поговорим о тебе. Я знаю, что твои воины первыми вошли в город. Ты был неплохим советчиком для меня в этом походе, я рад, что рядом со мной настоящий воин. Что ты желаешь – большие награды или чин? - Шаррум, настоящий воин идет в поход не только за трофеями. Его зовет боевой пыл, и он счастлив, если сможет стоять не только во главе своего отряда, но и во главе армии. - А ты прямолинеен. Ну, что ж, думаю, тебя порадует звание рабмагу* и соответствующая этому званию доля трофеев. Будь достойным этой награды. Если все мои воины будут равняться на тебя, моя армия будет непобедима. - Благодарю, шаррум, да хранят тебя боги! Едва он ушел, как явился один из командующих. - Какие вести? – спросил Навуходоносор. – Большие ли у нас потери? - Нет, шаррум, потери незначительны. У иудеев почти не было сил на сопротивление. А двое наших вообще погибли по своей глупости. - Расскажи, если знаешь. - О, шаррум, таких историй давненько не было, об этом чуть не вся армия друг дружке пересказывает. Один из наших воинов решил позабавиться с иудейской девчонкой – обычное дело. Нашел ее в одном грязном домишке, да и девчонка-то – кожа да кости. Только он вошел во вкус, как туда врывается еще один наш – тебе, шаррум, он известен, это Набу-наид, сын великого князя. Что на него нашло, чем ему не понравилось то, что он увидел, но он начал стаскивать парня с девчонки. А тут подоспела старуха – видно, мамаша, и со всего размаху пырнула ножом Набу-наида, а затем и второго. Нож оказался такой длины, что проткнул даже ее дочку, да только она в тот момент уже была мертва – наш парень ее до смерти замучил. - Так что, Набу-наид… умер? – царь был мрачен, он никак не мог понять, почему эту историю ему рассказывают с таким воодушевлением, словно получая удовольствие от сообщения о гибели своих соратников. - Да. Но самое главное еще впереди. Тебе, шаррум, известно о мальчишке Син-или? Кажется, его знают все. Царь не стал копаться в памяти, хотя имя он уже слышал от кого-то. Он равнодушно ответил: - Да, я слышал о нем. - Так вот этот Син-или был тенью Набу-наида, всюду ходил за ним, в каждый дозор, в каждую вылазку, хотя они и числились в разных отрядах. Разумеется, этот Син-или тоже оказался в том доме, но почему-то вошел чуть позже. Увидев, что его друг заколот, а рядом стоит старуха, он набросился на нее и придушил бедняжку. Но и это еще не все. Наши воины услышали крики и бросились в этот проклятый дом. И дальше было вообще нечто невероятное – Син-или закатил истерику, что убили Набу-наида, стал рвать на себе одежду, и тут оказывается, что Син-или – женщина! Представь, шаррум, она всю войну прошла с нами, и никто об этом не знал! Глаза царя от изумления стали круглыми. - Как … как женщина? С Набу-наидом? Всю войну? - Да, шаррум. - А что же…- царь запнулся, не зная, что надо спросить, - что… сам Набу-наид… он не выражал недовольства, что эта… этот Син-или рядом с ним? - Нет, шаррум. Он всегда был доволен, что она рядом. Все даже удивлялись этой дружбе, такой нежной она была, как у любовников. А теперь-то все понятно! - И теперь Набу-наид мертв? - Да. - А что она? - Не знаю. Наши воины, говорят, держат ее чуть не на привязи, не пускают к телу Набу-наида. Его ведь отвезут в Харран, в храм к его матери. И все боятся, что эта взбесившаяся баба не даст отвезти его, так она убивалась. Пока ее успокаивали, говорят, она поколотила нескольких парней. Царь задумчиво ходил по залу дворца, и его сомнения перерождались в уверенность. - Вот что. Найдите ее и хоть на цепях приведите ко мне. - Сюда? - Да, немедленно! - Будет исполнено! Навуходоносор остался один. Он был уверен, что сейчас увидит Семирамиду. Царицу! В душе его уже закипал гнев. Так опозорить себя! Целая армия, от генерала и до последнего наемного мужика, знает, что она… С Набу-наидом!.. Два с лишним года! А если узнают, кто она? Ведь это сейчас будет интересно всем – кто же она. Этот чудовищный скандал станет достоянием всех, соседи поднимут его на смех. Да ее казнить будет мало за это! Как она могла? Ведь он давал ей выбор, и она этот выбор сделала, отказавшись от Набу-наида. И зачем? Чтобы теперь вся армия смеялась над своим царем и показывала пальцем на так называемую царицу, которая спит в чужом шатре?! Он придушит ее так же, как она придушила эту старуху! Послышались шаги. Он обернулся и увидел воинов, окружавших связанного царя Иудеи и его сыновей. - Я не просил их приводить! – закричал царь, и воины отшатнулись. Нечасто видели они его в таком гневе. Заговорил Седекия: - Навуходоносор, это я просил о встрече с тобой. Я не могу выжидать, когда решишь, что делать с нами. Суди сейчас. Царь ходил по залу, кидая на пленных свирепые взгляды. Остановился перед Седекией, грозный и беспощадный. - Ты трус и предатель, бывший царь бывшего Иерусалима. Я посадил тебя на трон, и ты обещал быть покорным и не связываться с Египтом. Ты не смог удержать в повиновении своих подданных, ты предал меня. Ты потащил за собою и всех соседей. Они поплатились за это, поплатишься и ты. Сегодня же ты отправишься в Вавилон и окончишь свои дни в темнице. Но сначала попрощайся со своими сыновьями. Ты лишил их будущего. Они молоды для того, чтобы всю оставшуюся жизнь провести в рабстве. Я милостив, и они с легкой душой расстанутся с жизнью, потому что она им больше не нужна. И Навуходоносор крикнул охране: - Седекию заковать. Он будет отослан в Вавилон с первым же отрядом, как самый ценный трофей. Его сыновей отвести на площадь и обезглавить. Немедленно! Глашатай! Перед ним склонился подбежавший воин. Рядом тут же появился писец. Царь кивнул писцу, приготовившемуся записывать указ. - Пиши. Я, шаррум Вавилонии, повелеваю… Он диктовал быстро, писец так же стремительно записывал. Глашатай, ставший почти вплотную к нему, сосредоточился на том, что выводил писец на сырой табличке, для того, чтобы через полчаса донести царский указ до воинов и оставшихся в живых иудеев без запинки. Когда увели пленных, царь, отослав охрану, вновь заметался по залу, не находя выхода гневу. Обессилев от бесконечного хождения, он сел на низкое ложе, стоявшее у стены, закрыл глаза и попытался ни о чем не думать. - Шаррум, - тихий голос вернул его к действительности. Он открыл глаза. Перед ним в грязной одежде воина стояла Семирамида. Он с трудом узнал ее. Она смотрела на него, как раненый зверек, и слезы дрожали на ее ресницах. Покусанные потрескавшиеся губы чуть кривились, едва сдерживая рыдания. Царь смотрел на ее сжавшуюся, словно от холода, фигурку, и молчал. Медленно поднялся он, шагнул к ней. И в ту же минуту она бросилась к нему, прижалась к его сильному телу и зарыдала, заливая горячей соленой влагой его грудь. - Они… убили… убили Абистана… Рыдания сотрясали ее тело, и царь обнял ее, тихо начал успокаивать. Он уже не думал о том, что хотел ей сказать. Он помнил, как сам сидел над Нуптой на виду у всех, и тогда кроме Семирамиды не было никого, кто мог его утешить, пожалеть и разделить его горе. А теперь он должен вернуть ей этот долг, сделав то же самое для нее. Армия возвращалась в Вавилон. В крытых повозках везли тела тех погибших, кому посчастливилось быть похороненными в родной земле. Иудейские бальзамировщики поработали на совесть, обработав тела и завернув их в саваны. Каждое тело сопровождалось плотно прикрепленной табличкой с именем и должностью, чтобы не возникло путаницы. В одной из таких повозок везли и Абистана. Лекарь сказал, что он сможет перенести дорогу, хотя было бы лучше дать ему возможность окрепнуть, не покидая стен Иерусалима. Но воины, ухаживавшие за ним, решили иначе. У них был приказ о неразглашении, и они не могли поручиться за его выполнение, если бы оставили Абистана на чужое попечение. А когда разграбленный город был сожжен дотла, этот вопрос больше не возникал. Абистан был еще слаб, и большую часть пути спал, а когда просыпался, сил хватало только на еду, питье и перевязку. Пару раз он спрашивал у того, кто оказывался рядом, где Семирамида, на что получал ответ, что он явно бредит, и никакой Семирамиды нет. Потом в его памяти всплыло другое имя, и он спросил, где Син-или. - Он был рядом с тобой, - отвечали ему, - разве ты не помнишь? А сейчас его отряд получил приказ отстать. Они сопровождают пленных. - Понятно, - вздохнул он и больше не спрашивал. Семирамида, конечно, пыталась проникнуть в повозку, в которой везли Абистана, но друзья прямо сказали ей, что не стоит себя компрометировать, достаточно уже того, что и так известно. К тому же, сказали они, нет смысла находиться рядом с телом, зашитым в саван. И она с тоской проводила глазами повозку, увозившую ее любовь. Она не знала, куда ей теперь деться. Быть рядом с царем она не могла – это грозило полным разоблачением. Друзья в отряде стали смотреть на нее иначе, не знали, как теперь общаться с ней, и это было в тягость и ей, и им. Поэтому она действительно прибилась к отряду, сопровождавшему пленных, и держалась в одиночестве. Со своей «трофейной» амазонкой она распрощалась, едва они пересекли границу Иудеи, и та умчалась на родину. Как она собиралась в одиночку добраться до своего острова, девушка не говорила – похоже, даже не очень задумывалась, но Семирамида не стала ее удерживать. Нупта ей больше не снилась, и она только теперь осознала, что умершая подруга, приходя к ней во сне, почти всю войну была рядом. Семирамида даже пыталась призвать ее мысленно, но это не помогло. Наверное, потому, что война закончилась. Навуходоносор среди всех добытых богатств везет в дорогом ларце из зеленого камня горсть пепла, перемешанного с землей. Иерусалим сожжен, стены его разрушены, и душа Нупты должна успокоиться, когда ее прах соединится с прахом отвергшей ее родины. Абистана отвезли в Харран, к матери. Адда-гуппи выслушала все, что рассказали ей однополчане ее сына о Семирамиде, и согласилась, что пусть лучше они расстанутся так. Ее сыну нужно время, чтобы оправиться от ран, Семирамиде – чтобы смириться и забыть о нем. С материнскими заботами Абистан поправлялся быстро. Но о том, что он жив, знали очень немногие. Даже отец его, Набу-балатсу-икби, считал сына погибшим. Адда-гуппи приезжала к нему, но на все просьбы князя привезти тело сына в родной дом ответила, что его уже похоронили при храме. Несколько раз мудрый князь, приходя во дворец, надеялся увидеть Семирамиду и поговорить с ней, но она в зале приемов не появлялась, царь вел все дела сам и не хотел ее беспокоить. Абистан уже мог ездить верхом. Однажды утром он пришел к матери и заявил, что ему пора вернуться в Вавилон. - Это невозможно, сынок. Пока невозможно. - Мама, ты не в своем уме! Если я не покажусь царю, он решит, что я решил провести оставшуюся жизнь в лежачем положении. Я же потеряю место в Куту! Я вообще все потеряю! Навуходоносор собирается продолжить поход в Заречье, а я буду торчать здесь, с бабами? У меня воины в подчинении, кто поведет их в поход вместо меня? Адда-гуппи вздохнула. Она знала, что придет время для этого разговора, но каждый день, когда этого не случалось, благодарила богов за отсрочку. Она понимала – когда ее сын узнает правду, он снова отдалится от нее. Ей этого не хотелось, она и так слишком мало общалась с ним. Но теперь настала пора все объяснить. - Сядь, Набу-наид. Тебе придется меня выслушать. Он отстегнул плащ, бросил его на низкий табурет, а сам уселся на тахту. - Я слушаю. - Тебе нельзя возвращаться в Вавилон. Боюсь, что твое место в Куту действительно уже потеряно. Как и место военачальника в твоем отряде. - Почему? Разве я остался без рук и ног? Разве я немощный калека? Или это приказ царя? - Нет. О тебе был только один царский указ – записать твое имя в летопись войны, как одного из героев, погибших в сражении. С минуту он смотрел на нее, потом проговорил: - Мама, я не совсем понял тебя. То есть, совсем не понял! - Набу-наид, мой мальчик, твоя рана была смертельна. В Вавилоне считают, что ты умер. Тебя оплакивают твои друзья, царь и даже твой отец. Он вскочил: - Что за бред?! Как это, я умер? Разве со мной не было рядом никого, кто сказал бы, что мне становится лучше? Со мной рядом все время кто-то был, я был в сознании! - Ты не всегда был в сознании… Он подошел к ней, взял ее за плечи и слегка встряхнул, заглянул прямо в глаза: - Мама, ты понимаешь, что говоришь? Не отводи взгляд! Что происходит? - Ничего не происходит, Набу-наид, - сказала она твердо, понимая, что если сейчас даст волю жалости, сын ее просто возненавидит. – Я хочу, чтобы ты сел и спокойно выслушал меня. Сядь. Властный голос заставил его подчиниться, он вернулся на тахту. Адда-гуппи не стала садиться. Она стояла перед ним и смотрела сурово, словно судья. - Набу-наид, ты в очередной раз совершил глупость, и, боюсь, что сами боги решили вмешаться. Мне известно, кто был рядом с тобой на войне. - Известно? – удивился он. – Откуда? - Не это важно. А то, что это известно не только мне! Ты не помнишь ведь, что случилось? Отвечай. Как тебя ранили? - Ты права, мама. Я этого не помню. Помню только, что вошли ночью в город. Шел дождь… Помню рассвет и мертвых людей на улицах города… А потом только верх крытой повозки, в которой меня везли домой. - Тебе воткнули нож в спину. Ты умер на руках своих друзей. - Почему же я жив? - За это благодари вашего армейского лекаря. Но то, что ты жив, знают немногие. Он смотрел на нее долгим взглядом, пытаясь осознать и сложить ускользающие картинки в голове. - Ты сказала, что знаешь, кто был со мной. Что ты знаешь? - Твоя возлюбленная Шаммурамат была с тобою всю войну. - Это она тебе рассказала? Она была здесь? - Нет, Набу-наид. Она тоже не знает, что ты жив. Он снова вскочил: - Думаешь, она поверила в это? Поверила, что я умер? - Ей не надо было верить. Она это видела. Ты умер на ее руках. Еще там, в Иерусалиме. Ты хочешь знать, что было дальше? Он смотрел на нее во все глаза и пытался представить ту страшную минуту, о которой говорила мать. Он умер на руках Семирамиды. На руках малыша Син-или. Что случилось потом? У него вдруг холод побежал по спине. - Мама, а она… жива? - Ты думаешь, она могла бы покончить с собой? Нет, Набу-наид, она не настолько слаба. Она жива. Но твои друзья рассказывали, как пытались оттащить ее от тебя. Она отбивалась от них так, что ее одежда осталась в их руках. Как думаешь, что они увидели? Так они узнали правду. Но узнали не только они. Пока ты умирал среди других трупов, уже все войско знало, что с тобой была женщина. - А потом? - Что потом? Твои друзья узнали не только то, что она женщина. Узнали, что царица. Ты понимаешь, что это значит? Ты выжил, но лишь для того, чтобы оказаться обезглавленным. Ты этого хотел? Или хотел, чтобы Навуходоносор лишил головы и ее? Я не знаю, почему твои друзья вступились за ее честь. Они не позволили ей упасть еще ниже. Только поэтому ты мертв для всех, в том числе для нее и для царя. Он сидел, опустив голову, пытаясь осознать все сказанное матерью. Пытался вспомнить, что же случилось с ним, но память отказывалась это воскресить. - И что мне теперь делать? – наконец, спросил он, взглянув на мать снова, и ее сердце словно молния пронзила – глаза сына стали вдруг безжизненными, пустыми. Она подошла к нему, присела рядом и осторожно обняла. Он опустил голову ей на плечо и прошептал: - Неужели я всю жизнь буду находить и снова терять ее? Когда же будет навсегда? - Теперь, сынок. Теперь навсегда. Тебя для нее больше нет. - Но я же не буду жить здесь? Куда мне теперь, если мое место потеряно, а в Вавилоне я не нужен даже отцу? - Думаю, этот вопрос мы решим. - Мама, - он отодвинулся от нее и посмотрел ей в глаза, - почему ты не сообщила ей правду, когда армия уже вернулась в Вавилон? Царь говорил, что она свободна. Мы же были вместе больше двух лет. Если бы меня не ранили, она бы вернулась с войны вместе со мной, я уверен. Адда-гуппи снова поднялась: - Я уже сказала тебе, что боги сами вмешались во все. Вы были вместе во время войны. Для нее это было словно игра – мужская одежда, доспехи, бои. Но война кончилась. Ее место во дворце, туда она и вернулась. А ты отказался от нее давным-давно! Не забывай этого. Иди к себе, мне пора приступить к своим обязанностям. Она заставила его встать, дала ему в руки его дорожный плащ и проводила до дверей. Когда же он ушел, она устало повернулась к маленькому алтарю и зашептала молитву. Он, не видя ног под собою, брел по храмовым коридорам. Остановился, когда увидел перед собой маленькую нишу, а в ней – деревянную крашеную статуэтку богини Царпаниту. Он подошел вплотную, упал на колени и уткнулся лбом в каменный постамент. - Луноликая богиня, за что ты меня наказываешь? Сколько еще будешь меня терзать? Сними с меня свое проклятье, дай мне счастья или покоя, я больше не могу! Какая-то мысль пронзила его голову, и он прервал свои жалобы богине. - Я напишу ей! Нет, не ей, царю. Напишу царю, пусть он решит сам мою судьбу. И он, позабыв у алтаря свой плащ, бросился к себе в покои, чтобы написать письмо. Каждый вечер Навуходоносор приходил к Семирамиде и подолгу беседовал с нею, часто оставаясь чуть ли не до рассвета. Семирамида не в силах была оставаться на ночь одна, когда в памяти всплывали прошедшие ночи войны. Само слово «война» означало слезы, отчаяние и смерть, а для нее она оказалась самым счастливым временем в ее жизни. Но едва ее соратники завопили «Победа!», как ее счастье растаяло так же внезапно, как появилось. И снова Вавилон, дворец, одиночество. И она звала царя к себе, чтобы поговорить о прошедшем, настоящем и будущем. Навуходоносор говорил о предстоящем походе в Заречье, чтобы выгнать оттуда египтян, о его необходимости. Он предложил Семирамиде власть на время его отсутствия – власть, заверенную документально, - но она отказалась. Тогда он поинтересовался, не ринется ли она снова вслед за уходящей армией верхом, в мужских доспехах. - Зачем теперь? Выслушивать соболезнования? Кто примет меня в твоей армии, зная, что я женщина? Им нравилось наставлять меня и подзадоривать. Их веселило все, что я делала, они считали меня кто сыном, кто младшим братом. А кто я теперь для них? Царь вздохнул: - Ты царица. - Какая же я царица? Я самозванка, не более. В один из таких вечеров он снова был у нее. Он что-то рассказывал ей, но она почти не слушала. Она стояла у окна. В саду Сирруш, утомившийся за день, устраивался спать в зарослях кустарников. На карнизе дремали голуби, завернув свои головки под крыло. С ночного неба смотрела на нее яркая звезда. На этой звезде – Семирамида уже знала об этом – живет прекрасная богиня любви Иштар, и сегодняшняя ночь должна быть ночью любви, ведь пятый день недели – день Иштар. Навуходоносор заметил, что она его не слушает, и замолчал. Он наблюдал за нею, потом поднялся с кресла и подошел к ней. - Что ты увидела там такого, что интереснее моих слов? - Я задумалась, - тихо сказала она, - извини. Я пропустила мимо ушей все, что ты говорил. - О чем же ты думала? Она повернула лицо к нему и смотрела в его глаза долго, словно раздумывая, стоит ли отвечать. Он терпеливо ждал, не отводя глаз, и она осознала, как спокойно ей, когда он рядом. - Я думала о нас с тобой. - Мне очень любопытно, - проговорил он, и голос его вдруг осип, - поделись со мной. Она услышала, как дрогнул его голос, и поняла, как взволновали его эти невинные слова. Пора, сказала она себе, время пришло, пути назад нет и не будет. Она развернулась к нему, положила руки ему на плечи и прошептала: - Обними меня. И тут же прижалась к его груди и ощутила, как его руки обвили ее тело, и как ей стало уютно в его защищающих объятиях. Она заговорила медленно, словно обдумывая каждое слово: - Нам давно следовало поговорить друг с другом. Я не хочу лгать тебе, ты мой друг, ближе тебя у меня никого уже не будет. Я не хочу говорить «давай забудем тех, кто ушел», потому что ты не забудешь, и я не смогу забыть. Я не знаю, что чувствуешь ты по ночам, но мне ужасно одиноко. У тебя в гареме сотни женщин, чтобы удовлетворить твои мужские потребности. Я для тебя лишь собеседник. И ты никогда не стал бы пытаться получить от меня больше того, что есть между нами. Только теперь я сама хочу большего. Мне так страшно, так холодно. Согрей меня! Своими руками, своими губами. Останься со мной хотя бы на одну ночь не как друг… как желанный мужчина. Мне хочется знать, что я сама еще жива. - Семирамида, - выдохнул он срывающимся голосом, но она не позволила ему сказать больше ни слова. Она обхватила руками его голову и притянула к себе, потянулась к нему губами, покрыла его лицо поцелуями. Он сжал ее сильнее, потом подхватил на руки и понес к тахте. Отдернул в сторону занавес балдахина, закрывавшего доступ к постели, и занавес, не выдержавший его силы, заструился на пол. Поверх него падали украшения Семирамиды, ее легкое платье, и его расшитые золотом одежды. Он опустился на ложе рядом с нею, прижал ее к себе и понял, как давно этого хотел… - …Тебе больше не холодно? – его низкий голос ласкал ее слух. Она приподнялась на локте, подперев щеку кулачком, провела прохладными пальчиками по его спутанным волосам, по усам, по колечкам кудряшек на груди. - Мне хорошо с тобой. - И это все? - Разве этого мало? – тихо спросила она. - Конечно, мало. Неужели у тебя нет ни одного слова для меня, кроме того, что ты одинока? - Зачем мне лгать? Ты здесь действительно потому, что мне одиноко. Он сел, заставил и ее сесть, ладонями повернул к себе ее лицо. - Семирамида, выходит, что на моем месте мог оказаться кто угодно? Она усмехнулась: - Ты забыл, что я живу на женской половине? Кто здесь окажется, кроме тебя? - Не изворачивайся. Ты свободна, могла провести ночь где угодно. - Нет, шаррум, мне хотелось быть с тобой. - Почему? - Потому… что у меня никого нет, кроме тебя. Потому что ты дорог мне, как никто другой. Потому что с тобой мне спокойно. Потому что ты меня знаешь так, как никто другой. В общем, ты единственный, с кем мне хотелось бы разделить свое ложе. - Ну, вот, а ты говорила, что тебе больше нечего мне сказать! Я рад, что ты нашла для меня столько теплых слов. Он обнял ее, поцеловал и попытался снова уложить, но она освободилась от его рук, встала с постели, накинула на себя тонкое покрывало. - Боюсь, что у меня есть еще несколько слов для тебя. Только тебе они не понравятся. Она произнесла это так решительно, что он вдруг почувствовал неладное. - Говори, - упавшим голосом пробормотал он. Она стояла перед ложем, на котором он сидел, но у нее было ощущение, что он смотрит сверху вниз. Его взгляд становился тяжелым. По телу ее пробежала дрожь. Она сейчас скажет то, что решилась сказать, и потеряет его навсегда. Но лгать не могла. - Говори же. - Прости меня, если сможешь. Мне страшно терять тебя, но лгать я не могу. Я хотела тебя обмануть. Он молча ждал продолжения, а она все не могла найти нужных слов. - Я думала, ты скоро уйдешь в поход… хотела скрыть от всех… выждать время… - Семирамида, - перебил он резко, - говори толком, я ничего не понимаю в твоем бессвязном лепете! Она запнулась, взгляд ее стал растерянным. - Ну же! - У меня будет ребенок. Ребенок Абистана. Несколько минут он осмысливал то, что она сказала, а когда понял, побагровел: - И ты… ты хотела выдать его за моего?! Она смотрела на свои ноги, боясь встретиться с ним взглядом. Горечь, обида, разочарование захлестнули его, он спрыгнул с постели, завернулся в плащ, подхватил свою одежду и, не глядя на Семирамиду, вышел вон. *Рабмагу - генерал.