Сады Семирамиды. Том 2

- Пчелка, прости меня, прости, прости, - шептал он во сне. Он звал ее так отчаянно, что она появилась. Склонилась над ним, провела заботливо рукой по волосам и зашептала: - Успокойся, родной, я здесь. Он поймал ее руку, прикоснулся к ней губами: - Ты здесь? Ты пришла? Прости меня. - Тебе не за что просить прощения. Семирамида обидела тебя. Но ты должен ее понять. - Я не хочу. Останься со мной. Ты мне так нужна! - Семирамида будет с тобой, если ты захочешь. Не потеряй ее! - Я могу ее потерять? Ей некуда идти, у нее никого нет, кроме меня. - Может быть… Голос стихал, удалялся. Он закричал, пытаясь удержать ее: - Подожди, Нупта. Не уходи! Навуходоносор проснулся от собственного крика. У его постели склонился подбежавший раб. - В чем дело? – спросил царь. - Шаррум, еще ночью прибыл гонец со срочным письмом. Он ждет в зале приемов. До приема еще час, но он просит его принять. - Пусть принесут письмо сюда. - Гонец имеет распоряжение отдать письмо только в руки царя. - Хорошо, - царь отер взмокший ото сна лоб, - пусть проведут его сюда, в соседние покои. Я выйду к нему через четверть часа. Откуда прибыл гонец? - Из Харрана. Что-то кольнуло сердце, царь нахмурился. Тревога заполонила грудь. Получив от гонца послание, царь спросил, нужен ли будет ответ. Тот кивнул. - Тогда вернешься за ответом завтра утром. Ступай. Вернувшись в свои покои, он аккуратно надломил верхнее покрытие, защищавшее письмо от посторонних глаз, стряхнул глиняные крошки на столик и принялся читать. «Тебе, шаррум Вавилонии и Аккадских земель, пишу свое послание я, Набу-наид, сын великого князя Набу-балатсу-икби. Письмо мое не шутка Нергала, владыки царства мертвых, ибо я жив и, слава богам, оправился от тяжелых ран. Моя мать Адда-гуппи сказала, что в Вавилоне считают меня умершим, ведь раны мои были смертельны. Но я полон сил и готов идти в поход со своим царем. Пишу, чтобы узнать, осталась ли за мной должность градоначальника Куту, или меня ждет другое место. А так же - когда мне следует прибыть на аудиенцию во дворец для получения указаний. Так же, - прости, шаррум, мою дерзость, - хочу узнать о здоровье Семирамиды. Могу ли я увидеть ее? Она тоже не знает, что я выжил, сообщи ей об этом. Ты говорил, что она свободна. Возможно, теперь у нее нет причины отказаться уехать со мной. Поговори с ней. Я буду ждать твоего ответа и твоих указаний. Царствуй вечно, великий шаррум Вавилона. Письмо свое подписываю 6 ташриту 19 года правления царя Навуходоносора Второго *. Твой верный подданный князь Набу-наид, сын великого князя Набу-балатсу-икби.» Он перечитал письмо несколько раз, пока, наконец, всерьез не осознал, что сон его был вещим. Жив, жив Абистан! А значит, жива и их любовь. И никакая сила не удержит Семирамиду в объятиях царя, в то время, как она носит под сердцем дитя любимого. Что он должен сделать? Отдать ей это письмо? Еще вчера он сделал бы это. Но прошедшая ночь все изменила. Независимо от того, что она сказала ему потом, что она пыталась обмануть его, он понимал, что отпустить ее не в силах. Она была единственной, кто мог заменить ему Нупту. Он даже готов смириться с тем, что она родит ему чужого ребенка. Пусть. Он вдруг представил, что будет, если она узнает правду о своем возлюбленном. Она столько времени считала его погибшим, что эта новость может погубить ее. Или ее ребенка. Ее нельзя волновать. Пусть узнает это потом, когда ребенок родится. А может, вообще не узнает. В любви есть место для эгоизма – кто-то уже говорил ему это однажды. Он вздрогнул, услышав шаги за спиной, табличка с письмом выпала из его дрогнувших рук, ударилась о край стола и разлетелась на кусочки. На пороге стояла Семирамида. - Зачем ты здесь? – спросил он, и сам осознал, как грубо прозвучал вопрос. - Я знаю, что не должна входить в твои покои, но мне необходимо поговорить с тобой. Я боялась, что ко мне ты больше не придешь. - Правильно боялась. У меня пропало желание общаться с тобой, - но, произнеся эти слова, он мысленно сжался от собственной лжи. Пытаясь не спешить, он присел и начал собирать осколки письма. - Что это за письмо? – спросила она, делая шаг с намерением помочь ему. Но когда она протянула руку к самому большому осколку, он торопливо отвел ее руку в сторону. Собрал все сам и убрал в ларец для документов. - Это старые приказы. Я давно хотел их уничтожить. Говори, что тебе нужно. - Я хотела объяснить кое-что. Он указал рукой на табурет, обитый яркой тканью. Но она не стала садиться. Он посмотрел на плетеное кресло, но тоже остался стоять, понимая, что не может смотреть ей в глаза. Только проговорил, пытаясь добавить суровости голосу: - Я слушаю твои объяснения. Только знай, они тебя не оправдают. - Я понимаю, - прошептала она, опустив голову. – Я не хотела обидеть тебя. Я просто подумала, что, если я останусь во дворце… - Если? - Дай сказать. Если я останусь, мне не хотелось бы, чтобы люди говорили, будто в царском гареме родился ребенок, зачатый в отсутствие царя. - Я не понял, что означают твои слова «если останешься». У тебя есть варианты? Это привело ее в некоторое замешательство. Она обдумывала этот разговор, но на вариантах как раз не останавливалась. - Если ты не хочешь больше общаться со мной … я уеду. - Куда? Она неуверенно пожала плечами и подняла глаза: - Не знаю. Куда-нибудь. Они стояли по разные стороны низкого столика и смотрели друг на друга. - Понятно, - протянул он. – Ты настолько самоуверенна, что это ты не обдумала. Злые слезы вдруг брызнули из ее глаз: - Пожалуй, я слишком долго злоупотребляла твоим гостеприимством. Извини, шаррум. Надеюсь, ты больше не услышишь обо мне. Прощай. Она резко повернулась и быстро направилась к выходу. Навуходоносор бросился за ней. Он поймал ее за руку и тут же притянул к себе. Она выгнулась в его руках и смотрела на него с дикой злобой маленького зверька, пойманного в тиски. Он поднял ее, донес до кресла, усадил в него, сам сел напротив, на придвинутый табурет, преградив ей путь к бегству. - Теперь можно поговорить, - сказал он.- Только без притворства и лжи. Не надо портить наши дружеские отношения. Согласна? - Да, - прошептала она, смахивая слезу со щеки. - Я обдумал то, что случилось ночью, и понял, что, даже если ты желала меня обмануть, у тебя это не получилось. Мне это приятно. Хотя твоя новость меня несколько… озадачила. Я полагаю, что ты все же хотела бы остаться здесь, во дворце. И тебя волнует судьба твоего ребенка. Ты действительно хотела, чтобы окружающие считали ребенка моим? - Если я останусь во дворце, может быть только два варианта, - проговорила она, немного успокоившись, - либо ребенок твой и тогда он родится сильно недоношенным, либо в твоем гареме кто-то хозяйничал, пока ты воевал. Надеюсь, ты понимаешь, что в этом случае я забочусь не только о своей чести. Он криво усмехнулся: - Семирамида, боюсь, что о чести надо было думать раньше. Ты такого натворила, что я только удивляюсь самому себе – почему тебе все сходит с рук, - он помолчал с минуту, потом продолжил: - Там, в Иерусалиме, когда мне рассказали о тебе, я готов был тебя убить. Тебе повезло – ты чуть-чуть опоздала, и вместо тебя я убил других. Она вскинула встревоженные глаза и встретила его печальный взгляд. - Это правда? - Да. Глупый Седекия пришел ко мне добровольно, не желая ждать решения о своей дальнейшей судьбе. Я тут же отдал приказ казнить его семью, хотя до этого собирался привезти в Вавилон их всех. Хотя об этом решении не очень жалею. Враг в рабстве – это повышенная опасность. - Семья Седекии поплатилась за мою глупость, - прошептала Семирамида. - Так решили боги! – твердо сказал он. – А нам теперь надо решать, что будет с нами дальше. Скажи мне, что было бы, если бы твой возлюбленный не погиб? Я понимаю, что я так и не узнал бы о том, что ты была в моем войске. Но ведь война подходила к концу, ты должна была думать о будущем. Куда ты отправилась бы? Она смотрела на свои ладони, лежащие на коленях, не зная, как смотреть ему в глаза. - Если честно, там, на войне, я старалась не думать о будущем. Было только настоящее. И мы всегда осознавали, что смерть стоит у нас за спиной в ожидании. Я задумалась об этом только однажды. Накануне его гибели. Тогда Нупта приснилась мне и сказала, что я вернусь в Вавилон с тобой. Было так страшно, когда я поняла, что с Абистаном случится беда, я пыталась не отпустить его в тот дозор. Пыталась быть каждую минуту рядом, когда он все же туда отправился. Но изменить предначертанное не смогла. И я тогда осознала, что у меня не было в мыслях, что после войны я сюда не вернусь. Пытаюсь представить, что было бы, если бы он не погиб, и не хочу представлять. Зачем себя терзать? Его нет. Нет сомнений в правильности выбора. Нет самого выбора. - Выбор есть всегда, - прошептал он. Она удивленно посмотрела на него: - Даже сейчас? У меня? - Да, Семирамида. Он очень простой – остаться со мной или без меня. Я хочу, чтобы ты решила это прямо сейчас. Со мной – это значит, разделить со мной все: свои печали и радости, свои дни и свои ночи. Без меня – значит, продолжать жить в моем дворце на правах гостьи или уехать, куда пожелаешь, и я тебе помогу жить дальше, имея все необходимое для жизни. У тебя есть минута… пять минут на ответ. Она смотрела на него, и на ее лице появлялась так хорошо знакомая ему улыбка – улыбка уверенной в себе женщины. - Мне не надо даже минуты, шаррум. Я готова разделить с тобой все твои заботы и радости. Позволь мне остаться и быть рядом с тобой. Так, как ты пожелаешь. - Но ведь у тебя самой есть какие-то пожелания? - Да, - она встала с кресла, он поднялся ей навстречу и раскрыл объятия. - Чего же ты желаешь? – прошептал он ей на ухо. - Твоей любви, шаррум. Она обняла его, положила голову ему на грудь и закрыла глаза. И почувствовала, как накатывает на нее умиротворение. Все сомнения покинули ее. Да и были ли они? Она ведь хотела этого всегда – оказаться на месте Нупты и быть счастливой только оттого, что рядом он, сильный, уверенный в себе, справедливый и все понимающий. - Семирамида, - шептал он, - я постараюсь сделать все, чтобы ты не пожалела о своем решении. - Я люблю тебя, - сказала она. – Хочу, чтобы ты это знал. - Думаю, что я это знаю. Ты не жила бы рядом со мной столько лет, если бы не любила. Так получилось, что место рядом со мной было занято. Боги наказали меня за что-то, и сейчас было бы глупо потерять тебя так же, как Нупту, едва узнав, что ты беременна. Ты мне нужна, ты и наш малыш. Она вдруг подняла голову и спросила: - А если… он будет похож на Абистана? - Нет, он будет похож на тебя. У него будут прекрасные синие глаза его матери. На следующее утро Навуходоносор попытался выяснить, кто из воинов сопровождал в Харран тело Набу-наида. Вспомнив, что первыми в Иерусалим вошли воины из отряда его новоиспеченного генерала, он приказал Нергал-шарру-уцуру явиться во дворец. Тот, выслушав царя, быстро сообразил, кого он хочет видеть, и через час пятеро воинов предстали перед царем. Генерала царь отпустил, а воинов провел в свой малый зал приемов, повелев охране остаться за дверью. - Итак, - начал царь, - именно вы сопровождали в Харран тело Набу-наида? Вас было пятеро? Не много ли для сопровождения мертвеца? - Мы менялись, - ответил один из них, уже догадываясь, о чем будет дальнейший разговор. – К тому же повозок было несколько, а других сопровождающих не было. Навуходоносор, сложив руки на груди, прошел мимо них, выстроившихся в шеренгу, несколько раз туда и обратно. Наконец, остановился и сказал: - Кто еще, кроме вас пятерых, знал о том, что Набу-наид жив? Воины переглянулись. Снова ответил один за всех: - Кроме нас только Аплу-иддин, армейский лекарь, об этом знал. - Это выяснилось в пути, когда сказать было некому? Или вы это скрыли? - Мы это скрыли. - Почему? На этот вопрос ответа он не получил. Воины молчали, не зная, что сказать. Он ответил за них сам: - Полагаю, для того, чтобы ваш любимец Син-или, оказавшийся женщиной, не приближался к нему. Вам ведь стало известно, кто она, не так ли? Один из воинов кивнул, двое обреченно вздохнули. А царь продолжал: - Все мое войско знает, что Син-или женщина, но только вам пятерым известно, кто она. Как это стало известно? - Догадались. Допросили того, кто ее привел в наш отряд. Сложили в общую картину то, что слышали от Набу-наида. - И вы можете подтвердить, что Набу-наид действительно жив? Что отдали его матери, объяснив при этом, что ей тоже стоит держать рот закрытым? Да уж, интрига еще та! Вы узнали, что Син-или оказался вавилонской царицей. Ее истерика разоблачила ее. Пытаясь не скомпрометировать ее еще больше, вы скрыли от нее, что Набу-наид жив. А чтобы некому было сказать ей правду, вы скрыли это ото всех! Я прав? - Да, шаррум, все было именно так. - Мне странно все это, но я рад, что рядом с нею были настоящие друзья. Вы вступились за ее честь. Хочется верить, что это потому, что она была на войне своей для вас. - Она была своей для всех. Для нас стало неожиданностью то, что опытный воин, прошедший с нами все ужасы войны, оказался женщиной. Шаррум, мы все просим милости для нее. В этой победе есть и ее заслуга. - Ну, что же, я благодарен вам за то, что вы оказались верными друзьями. Вы достойны награды. - Нам не нужна награда. За то, что нам было известно, мы ожидали услуг палача. Мы хотели защитить царицу от твоего гнева, шаррум. Пощади ее, другой награды нам не надо. Навуходоносор смотрел на воинов, склонившихся перед ним, и чувствовал, как в нем растет гордость за Семирамиду. Не каждый мужчина имеет таких друзей! Он улыбнулся. - Царица Семирамида достойна восхищения. Можете за нее не бояться. Даю вам слово царя, что ни один волос не упадет с ее головы. А вы заслужили награду, и вы ее получите. Ступайте. Я благодарен вам за службу. Вечером того же дня он вручил гонцу письмо для Абистана, где выражал неподдельную радость по поводу того, что он жив, и сожаление, что не может принять его в Вавилоне. Причина довольно проста – царица Семирамида ожидает появления на свет царевича, и ему не хотелось бы беспокоить ее. Он, царь, не может пока сообщить ей о том, что Абистан жив, чтобы эта новость не стала для нее большим потрясением. Да ей и не надо этого знать. Место градоначальника в Куту по-прежнему остается за ним, он может отправляться туда. Временный наместник получит соответствующие указания. Все последующие указы по поводу предстоящего похода будут ему доставлены в Куту. Семирамида родила сына. Он появился на свет в те дни, когда в Вавилоне отмечали Новый год, в первые дни первого месяца нисану**, когда в девятнадцатый раз Навуходоносор держал руку бога Набу. Пошел двадцатый год его правления. Сам царь дал малышу имя Бэл-шарру-уцур. О его рождении знали пока немногие, в Вавилонии не отмечали праздника по поводу рождения во дворце пятого царевича. Для того, чтобы считаться царским сыном, ему надо было родиться в конце айяру**, поэтому даже кормилицу приводить не стали, боясь разглашения. Семирамида почти не выходила за пределы своих покоев, гуляла с малышом в саду, закрытом ото всех глаз, где, как и прежде, резвился Сирруш и голуби стаей кружили над головой царицы, садились ей на плечи, клевали с рук зерно. Семирамида, счастливая от материнства, напевала сыну колыбельные песни, которые придумывала сама, пока малыш причмокивал губами, держа крохотными ручонками ее упругую грудь. Глазки-бусинки отражали синеву неба, а может, синеву глаз матери. Он не был похож на отца, царь оказался прав. Быть может, потом, когда он вырастет, он и будет чем-то напоминать Абистана, а пока он смотрел на мир глазами матери, ощущал его руками матери, говорил с ним губами матери. И даже упрямо вздернутый носик тоже напоминал Семирамиду. «Мой милый малыш! – думала она. – Как хорошо, что у тебя есть четверо сводных братьев. Это значит, что ты не будешь царем. И можно не бояться, что кто-то отнимет тебя у меня ради соперничества за трон». Навуходоносор почти не бывал в Вавилоне. Он лишь вернулся к празднованию Нового года, посмотрел на сына Семирамиды и, окончив короткий отдых, вернулся в Заречье, где еще шли военные действия по усмирению мелких государств, и самым главным упорствующим противников был финикийский Тир, предавший Вавилон в войне с Иудеей. Но вскоре поход вновь пришлось прекратить. Причиной тому было внезапное перемирие между вечно враждующими Лидией и Мидией, о котором с благоговением говорило все Заречье и Вавилония. В тот день***, отмеченный богами, было сражение. Битва была кровопролитной, яростной, и обещала быть продолжительной. Увлеченные схваткой воины даже не замечали сумерек, наступающих раньше времени, ведь был полдень! Но вот кто-то поднял голову, чтобы взглянуть на тучи. Только туч на небе не было. Среди бела дня наступала ночь. И увидевший это воин завопил от суеверного ужаса. Другие воины, озираясь, вдруг поняли, что происходит нечто невероятное. Словно солнце уменьшается в размерах и дает света все меньше и меньше. Шум битвы смолк; опустив мечи и копья, все взирали на небо. Сумерки все сгущались, вскоре солнце послало земле последнюю вспышку света и затянулось черным диском. Никто еще не видел подобного! Стихли птичьи голоса, даже ветерка не было. В темно-сером небе висело потухшее черное солнце, и только слабые лучики солнечной короны окружали его мертвое лицо. Бог солнца заснул, и казалось – навечно! Он устал смотреть на кровопролитие и вражду, и решил наказать глупых людей. Звенело падающее оружие; одни воины заметались по полю, натыкаясь друг на друга, иные же попадали на землю и, биясь головами о кочки и камни, молили богов не гневаться и вернуть свет. В конце концов, вопли и причитания слились в один многотысячный хор, кричащий молитву о покаянии. Они кричали, оглушая друг друга, в надежде, что громкие вопли быстрее разбудят светило. Вспыхнул золотым огнем край черного диска, запылал и – исчез! Солнце разгоралось все ярче, становилось светлее. Слова замерли на устах воинов, они боялись шепнуть даже полслова, чтобы не спугнуть восставшего ото сна бога. И когда снова всеми красками засиял день, когда до ушей застывших в страхе людей донеслись птичьи трели, когда поняли, что боги прощают их и не гневятся более, они кинулись обнимать друг друга. Война длилась шесть лет, а закончилась в один миг так фантастично, невероятно. И мидяне, и лидийцы с радостью согласились заключить мирный договор. Однако спор, из-за которого разгорелась война, так и остался нерешенным – скифские земли так и не смогли поделить. Две державы пришли к единодушному мнению, что довольно испытывать терпение богов – пусть теперь другие делают это! И они обратились за помощью к посредникам, на которых, в случае чего и свалится божий гнев. Они послали гонцов в Киликию и Вавилон. Навуходоносор давно искал повода для встречи и разговора с Абистаном – ведь они так и не виделись с дней войны в Иудее. Получив же послание от примирившихся держав, царь тут же подумал о нем. Он решил сделать Абистана послом и направить его в Мидию как посредника в решаемом споре. Абистан вошел в шатер к царю. Несколько минут смотрели они друг на друга. Царь заметил, что Абистан стал угрюмым, исчезли с лица последние следы юности – перед ним был мужчина, вынесший на плечах тяготы войны и потери. От этих мыслей царю стало не по себе, и он отвернулся. Абистан же видел, что царь вовсе не постарел, как говорил его отец, великий князь. Но и счастливым он не выглядел, его чело было отмечено следами дум и бессонных ночей. А может, это всего лишь война? - Садись, - царь указал ему на низкий табурет, а сам уселся на ворох одеял, укрытых ковром. – Набу-наид, я позвал тебя по делу. Тебе придется на время передать командование своими людьми кому-нибудь – это мы сейчас тоже обсудим, - а самому отправиться в Мидию, в Экбатаны. Будешь послом от Вавилона при заключении мирного договора между мидийским царем Киаксаром и царем Лидии Аллиатом. Ты будешь не просто послом, тебе предстоит участие в дележе скифского наследства. Кроме тебя, там будет посол из Киликии. Я думаю, это будет сам царь Свеннесий, он никому это дело не доверит. - Когда ехать? - Как только мы с тобой обговорим все условия, выгодные для Вавилона. Давай подумаем, что может предложить Свеннесий, и что предложим мы. Они долго обсуждали все возможные предложения и, предвидя разногласия, искали самые удобные пути, чтобы их не возникло. Затем обсудили кандидатуры преемников Абистана на время его дипломатической миссии. Закончив дела, царь предложил Абистану составить ему компанию за обедом. Но разговора о личном не получалось. И только когда Абистан уже собрался уходить, царь подошел к нему, по-дружески похлопал по плечу и сказал: - Ты выглядишь усталым. Болят старые раны? Абистан пристально посмотрел ему в глаза. - Долго болят только раны на сердце. Навуходоносор не выдержал его взгляда, отошел. - Набу-наид, я не хочу, чтобы ты держал на меня зло. Хотя есть за что. - Нет, - возразил Абистан, - виноват только я. Или сами боги против меня. Я… могу спросить… как она? - Как всегда. Не унывает. Моими делами сейчас не занимается, не до этого. - Когда… ожидаете появления наследника? Царь едва не сболтнул лишнее, вовремя прикусив язык, затем улыбнулся и ответил: - Скоро. Повитухи говорят, еще недели четыре или пять. Правда, наследником малыш не будет, он ведь будет уже пятым царевичем в моем гареме. - Откуда такая уверенность, что будет сын? - Женские приметы! – быстро ответил царь. – Ну, даже если девочка будет, это неважно. У меня вот старшая дочь подросла уже совсем, отдаю ее замуж за генерала, Нергал-шарру-уцура. Так что наследников на трон у меня предостаточно! Навуходоносор засмеялся. Но Абистан почти не слушал его слов, он думал о Семирамиде и о том, сколько времени она скорбела о нем, если так скоро понесла от царя. - Зайди перед отъездом, - сказал ему царь, провожая до выхода, - необходимые документы скоро будут готовы. «Скифское наследство», наконец, было поделено. Набу-наид со стороны Вавилона и киликийский царь Свеннесий помогли разрешить спорную проблему, оставив довольными всех, в том числе и себя. Каппадокию отдали Мидии, Фригию – их соперникам, проведя границу по реке Галис. А Киликия присоединила к своим землям три областных района. Главной «печатью», «охранной грамотой» договора стал брак сына Киаксара, царевича Астиага, и дочери Аллиата, царевны Ариеннис. Мидяне и лидийцы зажили в мире. Вавилонский посол вернулся в Заречье, чтобы продолжить участие в кампании Навуходоносора. Когда настало назначенное время, в Вавилоне узнали о рождении у царя сына. В храмах начались жертвоприношения, во дворец несли дары. Семирамиду окружили гадатели и астрологи. - Малыш Бэл-шарру-уцур будет сильным и своенравным, как и подобает царскому отпрыску! – говорили одни. - Он будет умным, и станет великим полководцем! – вторили другие. - На его челе написана вековая слава! Семирамида, слушая все это, улыбалась и думала о том, что конечно, ее сын не будет царем и полководцем, не будет увековечен славой, не будет таким, каким хотят видеть его все эти провидцы и жрецы. Ведь звезды врут, а жрецы не знают, что малыш проводил уже третью луну. Но один из послов, прибывших с дарами, попросил выслушать, если царица пожелает, пророчества Иеремии, старого пророка иудейского, живущего в Египте. Семирамида, заинтригованная известным именем, согласилась. Подойдя к царице так близко, чтобы никто не услышал сказанного, посол заговорил: - Иеремия говорил, что сын Семирамиды, возлюбленной царя Навуходоносора, вовсе не его сын. - Какой вздор! – воскликнула она, но посол прижал палец к губам. - Настоящим пророкам открыта истина. Ведь твой народ зовет тебя божественной, царица Семирамида, и твой сын – это сын неба! И послан он на землю не просто так. Он будет царем, так говорят звезды. Иеремия просил добавить, что это говорят не те звезды, о которых толкуют жрецы Вавилона, а те, что светили в пятую ночь нисану. Пророк сказал, что ты поймешь, о чем он говорит. Семирамида не знала, что ответить, удивиться этому или возразить. Лишь тихо спросила: - Что еще он говорил? - Царевич Бэл-шарру-уцур будет последним царем Вавилона! Так береги, царица, своего сына. С его кончиной падет Вавилон! - Это неправда! – воскликнула она. – Вавилон священный город, он вечен! - Ничто не вечно, прекрасная царица. Ведь ты сама когда-то хотела гибели этому городу. Так говорит Иеремия. Твой сын исполнит твое забытое желание! - Убирайся! – прошипела Семирамида. – Твой Иеремия старый лжец! Посол склонился чуть не до пола и произнес: - Твой гнев не изменит книгу судеб, написанную еще до нашего рождения. Пророки – всего лишь люди, умеющие ее читать. Одни читают верно, другие не очень. Только время может показать, прав ли пророк. - Так передай своему пророку, что для любой матери приятно слушать лишь добрые пророчества о своих детях, а все остальные пусть дожидаются своего часа и не слетают с языка глупых ясновидцев! Если изменить ничего нельзя, то зачем мне это знать? Иеремия может больше не беспокоить нас своими бреднями. Передай ему это слово в слово! - Как пожелаешь, царица Семирамида. Посол, не переставая кланяться, удалился, пятясь задом до самого выхода из зала. Семирамида не в силах была выслушивать кого-то еще и принимать подарки. Слова старого пророка растревожили ее, у нее разболелась голова, и она, сказав, что устала, покинула зал. Ей хотелось увидеть своего малыша и забыть о словах посла. Вечером того же дня ей доложили, что прибыл с поздравлениями гонец от Навуходоносора. Царь прислал сыну подарок, и ей следовало принять гонца самой. Нехотя, оделась она для приема и, оставив малыша с рабыней, вышла к гонцу. Накануне к царю пришел Абистан. - Шаррум, позволь войти? Я слышал, у тебя родился сын? Прими поздравления! - Да, спасибо, Набу-наид, я получил известие об этом на днях. Говорят, малыш очень крепкий и похож на свою мать. Абистан растерянно улыбнулся, задумался на миг. А затем заговорил, как ни в чем не бывало: - Я пришел с просьбой, шаррум. Мне необходимо уехать. Я получил известие, что моя мать больна и может умереть. Мне бы хотелось увидеть ее. - О, ты очень огорчил меня. Конечно же, я отпущу тебя, не переживай, даже если задержишься дольше, чем рассчитываешь. Я очень уважаю твою мать, Адда-гуппи мудрая, благородная женщина. Если застанешь ее в памяти, передай ей, что я очень ценю ее и не хочу, чтобы она нас покинула. - Я передам, - кивнул он. – Так я могу уехать прямо сейчас? - Конечно, поспеши. И не переживай, без тебя боев не будет. Эта осада будет длиться намного дольше, чем осада Иерусалима. Тир запасся продовольствием на годы! Так что успеешь. Желаю тебе увидеть мать выздоровевшей. Менее, чем через час, Абистан уехал в Харран. А еще через несколько часов к царю пришел Либлут, заменивший его. - Шаррум, Набу-наид уехал, а только что прибыл гонец, привез ему письмо от матери. - От матери? Где гонец? К царю привели юношу. - Ты едешь прямо из Харрана? – спросил царь. - Да, шаррум. - И ты не встретил Набу-наида? Он выехал недавно, разминуться вы не могли. - Нет, шаррум, не встретил. Может, он поехал через Вавилон, чтобы навестить отца? - Но он сказал, что его мать при смерти, как он может удлинять свой путь?! - Прости, шаррум, но госпожа Адда-гуппи здорова, я же привез от нее письмо! Навуходоносор нахмурился. Значит, Абистан ему солгал. И помчался не в Харран, а, конечно же, в Вавилон, чтобы увидеть Семирамиду. Разве не повод для встречи – поздравить ее с рождением сына? И вдруг жар окатил его с головы до ног. О боги! Она же не знает, что он жив! Что с нею будет, когда она его увидит? А вдруг она… опять… с ним… Царю понадобилось немного времени, чтобы отдать распоряжения. Взяв с собою отряд телохранителей, Навуходоносор помчался догонять Абистана. Семирамида решила встретить царского посланника в тронном зале. Усевшись на трон, она расправила складки одежды, поправила прическу и только после этого хлопнула в ладоши. Распахнулись двери, за которыми обычно ожидали приема посетители, и раздались медленные легкие шаги. Абистан шел, приближаясь к трону, с уверенностью, что Семирамида встретит его с удивлением и холодностью, может быть, даже смутится. Но то, что произошло, было для него неожиданностью. Он подходил, она по мере его приближения узнавала в нем того, кто давно умер. Он увидел ужас в ее распахнутых глазах, она попыталась встать, но ноги ее подкосились, она вцепилась в подлокотники трона с такой силой, что пальцы ее побелели; лицо залила мертвенная бледность. «О, боги, что с ней? Она словно призрак увидела вместо меня!» - подумал Абистан, но в тот же миг озарение пришло к нему. Она не знала! Не знала, что он выжил, что пытался вернуть ее. Только в этот миг осознал, что царь не мог ей сказать о нем, чтобы не тревожить женщину, ждущую ребенка. «Глупец, что же я делаю?» А в ее памяти встал тот день, когда она сидела над ним, залитым кровью, пытаясь нащупать трепещущую жизнь в жилах на шее. Она видела его мертвым! Все померкло в ее глазах, она вернулась в тот день, в тот миг, с нею вместе вернулась ее боль. Жар стиснутого сердца вырвался из груди и полыхнул до самого затылка, затопил ее сознание, закружил голову бешеным вихрем, и вдруг она обмякла на троне, лишившись чувств. Придворные столпились вокруг, кто-то пытался привести ее в чувство, кто-то побежал звать лекаря. Растерянного Абистана оттеснили в сторону. И в этот момент в зал через парадные двери вихрем ворвался царь. Он растолкал всех, поднял бесчувственную Семирамиду, прижал к себе. - Где он? – тихо, но страшно спросил он. Все расступились, царь увидел бледного Абистана. - Если ты сейчас же не уберешься отсюда, я собственными руками тебя обезглавлю. Вон! Не глядя на присутствующих, Навуходоносор унес Семирамиду из зала. К Абистану подошел князь, его отец. - Идем, Набу-наид. Тебе лучше покинуть дворец. Он повернулся к отцу, и Набу-балатсу-икби увидел слезы в его глазах. Перед ним стоял не мужчина, а потерявшийся ребенок, и мудрый князь, подчиняясь порыву, вдруг обнял его. - Пойдем, сынок. - Почему ты ей не сказал, отец? Ты мог… - Это не моя тайна, и мы никогда не говорили с ней о тебе. Поспешим же, пока царский гнев тебя не догнал. Навуходоносор не простит тебе сегодняшнее. Поговорим дома. Мудрый князь увел сына из дворца под изумленные взгляды окружающих. Семирамида приходила в себя; судорожно вздохнув, она открыла глаза и увидела над собой лицо Навуходоносора, встревоженное и немного бледное. - Ты здесь? Почему? О, если бы ты знал, что я видела! - Тихо, не вставай! Все расскажешь потом. А сейчас отдохни немного. Он не мог смотреть ей в глаза, не мог слышать того, что она хочет спросить, и потому позвал рабыню, чтобы она напоила царицу отваром. - Ты хочешь уйти? – спросила она с укором. - Я вернусь, обещаю. Чуть позже. Отдохни пока. - Нет, подожди! Почему ты здесь, в Вавилоне? Я больна? Ведь ты не знаешь, что я видела! Мне показалось… Но он приложил палец к губам и прошептал: - Тс-с! Я знаю. Поговорим позже. Он уложил ее обратно на подушки, поцеловал в лоб и ушел. Его поведение обидело ее, но она поняла, что он просто избегает ее вопросов. Так что же случилось? Она вспомнила, что ждала в зале гонца от царя. Но вместо гонца появился Абистан. Эта мысль сводила с ума. Может быть, это сон? Она села на постели. Нупта тоже снилась ей, но когда сон проходил, приходило на память иное – мертвое тело, рыдающий царь, похоронный обряд и ощущение неизбежности. А что было, когда она узнала о смерти Абистана? Семирамида откинулась на подушки, закрыла глаза и погрузилась в воспоминания. Что она вспомнила? Она видела его в последний раз в том иудейском доме. Ее оттащили от тела. Ей сказали, что он мертв, и она поверила. Поверила только потому, что Нупта во сне предупредила ее об этом. Но ведь Нупта не говорила, что он умрет! Семирамида домыслила это сама! Ее не подпустили ни к бальзамировщикам, ни к повозкам с телами умерших. Ей не дали проститься с ним, не позволили сопроводить до Харрана, чтобы с его матерью разделить горе. Она никогда не слышала, где его похоронили, его отец, князь, ни словом не напоминал ей об Абистане. Могло ли это означать, что он на самом деле жив? Что каким-то чудом его смогли спасти, выходить и скрыть это ото всех? Но зачем? Боги, как же она глупа? В тот день ее соратники узнали, что она женщина! И царь узнал, что она в его войске. Мог ли приказ о неразглашении исходить от царя? Мог, конечно. Но Семирамида тут же отринула эту мысль – Навуходоносор не мог так с ней поступить. Он сам знал, что значит подобная потеря. Он не стал бы скрывать это от нее. Тогда почему? Ведь не воскрес же Абистан во время похорон в храме у матери? Нет, если он выжил, то об этом стало известно в тот же день, когда захватили Иерусалим. Значит, скрыли это те, кто был с нею рядом. Ее друзья. Она вдруг вспомнила, что сказали ей на ее попытку проникнуть в повозку с телом возлюбленного – чтобы она не компрометировала себя. Значит, ее друзья знали больше того, что она женщина. Они могли узнать, кто она. И, скрыв правду, они попытались не допустить более опрометчивых поступков с ее стороны. Они действительно оказались настоящими друзьями. Такими, кто попытался сохранить ее честь. И честь своего царя. Семирамида почувствовала, как слезы из-под закрытых век заструились на подушку. Она не могла не признать, что только волей богов решаются судьбы. И даже если Абистан действительно жив, то для нее это больше ничего не изменит. Боги все расставили по местам. Единственное, что хотелось ей теперь знать, - как давно знает правду Навуходоносор? Она простит ему эту ложь, но она должна знать! Она привыкла к его шагам, узнавая их сразу, даже могла определить его настроение по их тяжести и скорости. Сейчас они были медленными и неуверенными, словно он, уже опустив пятку на пол, раздумывал, стоит ли ступить на всю ступню или повернуть назад. Его грызли сомнения. Она закрыла глаза и притворилась спящей в ту минуту, когда царь входил в ее покои. Она слышала, как он потоптался на месте, видимо, думая – уйти или дождаться ее пробуждения, выбрал второе, подошел к креслу и сел. Слегка приоткрыв глаза, она увидела, что он сидит, низко опустив голову, держа в руках резной ларец для документов. Тогда она совсем открыла глаза и, не двигаясь, молча смотрела на него. В его лице отражалась скрытая душевная борьба, чувство вины. Семирамида поняла, как тяжел для него этот визит к ней – он пришел признать свою ложь. Она видела это по его смятению. Он размышлял, время от времени потирая лоб и вздыхая. И вдруг его словно толкнули, он вздрогнул. Его глаза встретились с глазами Семирамиды. - Ты не спишь? - Нет. - Почему не окликнула меня? - Дала тебе время подумать. Он тяжело поднялся, подошел к ней, присел на край ложа, заговорил, глядя на ларец, сжимаемый руками: - Я пришел, чтобы все тебе объяснить, Семирамида, и попросить прощения. Я виноват перед тобой и перед малышом, которого ты родила. - Не надо, - она положила на его руку свою прохладную ладонь. – Ты ни в чем не виноват. - Почему? – он с тоской взглянул в ее печальные глаза и подумал, что она похожа на богиню – бледная и прекрасная. - Скажи только, когда ты узнал, что он жив? Или ты знал это всегда? - Семирамида, я не хотел лгать тебе, но пришлось солгать. Ты помнишь нашу первую ночь? Мы поссорились, я ушел. Ты меня обидела, я был зол. Утром мне принесли письмо. От Набу-наида. Я узнал, что он жив, после того, как обрел в тебе желанную женщину. Я в миг забыл об обиде, я понял, что держу в руках ключ от тайной двери, за которой всегда будет прятаться твой возлюбленный. Если б это письмо принесли на день раньше – всего на один день! – я бы отдал его тебе. Я уговорил бы тебя оставить дворец, я сам передал бы тебя в руки Набу-наида! Но… после того, что было у нас… я просто не смог. Я вдруг поверил, что мы с тобой можем быть счастливы вместе, и тебе необязательно знать правду. И пока я размышлял об этом, держа в руках то письмо, ты шла ко мне. Помнишь? Ты вошла, я от неожиданности уронил табличку, она разбилась. Это поставило точку. - Я помню, - прошептала она. – Ты даже не позволил мне помочь тебе собрать осколки, и ползал по полу, как дитя. Сказал, что это старые документы, а сам, вместо того, чтобы выбросить их, сложил осколки в ларец. - Да. Они вот здесь. Я знал, что однажды должен буду показать их тебе, но все не решался. Ты ведь помнишь, я спросил тебя, что было бы, если бы Набу-наид не погиб? - Я все помню. Она смотрела на его дрожащие руки, протянувшие ей ларец. Она видела в его глазах странную обреченность, и поняла, что он готов к любому исходу их разговора. Он готов даже потерять ее, и потому дрожат его руки, потому застыла тоска в глазах. Она вдруг выхватила из его рук ларец и швырнула его на пол. Крышка отлетела, из ларца посыпались глиняные осколки. А она, не глядя на них, схватила царя за плечи, развернула к себе и обняла изо всех сил. - Милый мой, родной, прости меня! Я никогда не говорила тебе этого так, как надо было сказать. Забудь о нем. Для нас с тобой он давно умер и никогда не воскреснет. Мне нужен ты, ты один. Обними меня, поцелуй! Я люблю тебя. Я буду с тобой всегда, пока нужна тебе. Я сделаю все, чтобы ты был со мною счастлив. Он сжал ее обеими руками и уткнулся лицом в ее волосы. - Пока я жив, я никому тебя не отдам, - прошептал он. * 11 октября 586 г. до н.э. ** Нисану – первый месяц в году, соответствовал примерно концу марта – началу мая; айяру – второй месяц, примерно с середины мая до конца июня. *** 28 мая 585 г. до н.э.