Сады Семирамиды. Том 2

Дни летели вереницей, собираясь на длинной нити жизни ожерельем из прожитых лет. Величественный город стал еще прекраснее. Стены его выросли, башни и храмы сияли ярче солнца, множились богатства и земли, а с ними множилось и число рабов в великом городе. Огромные земли покорились Вавилонии, разбиты вражеские армии, и на стенах храмов появились новые рисунки, повествующие о подвигах царя, о покоренных народах, о приведенных в оковах царях побежденных городов. Как и прежде, на огромных храмовых и княжеских угодьях гнут спину заби* и ширку**. На орошаемых водой из многочисленных каналов пастбищах пасутся тысячи голов овец и коз. Благодаря этому, не сидят без работы красильщики, прядильщики, кожевенники. А одежду изо льна, расшитого вавилонскими вышивальщицами, везут на продажу за моря, так же, как и вавилонскую мебель. Чего только не умеют делать в Городе богов! Да и как иначе? У богатого владыки самые лучшие мастера, кузнецы, ювелиры, вышивальщики, самые сильные воины, самые плодовитые стада, самые сочные пастбища. Купцы везут свои товары, зная, что здесь продадут их за хорошие деньги и купят в обратную дорогу вавилонские диковинки. А, вернувшись в свои города, расскажут о величественном городе, о сияющей золотом башне Э-Темен-анки, о могущественном повелителе и о мудрой царице, почитаемой народом. Но все реже выезжает в походы царь во главе армии. Все чаще сидит у дворцового алтаря и молит богов о том, чтобы смилостивились они и подарили ему и царице общее дитя. Но боги не слышат. Годы уже полностью высеребрили густые кудри царя и его бороду, аккуратно остриженную под прямым углом. Седые брови нависли над печальными глазами, которые уже не различают букв в приказах. Только голос еще тверд и рука тяжела. И царицу легким крылом задела птица времени, оставив сеть морщинок под прекрасными синими глазами и прядь седины на висках. Но все так же легка ее походка и светла улыбка. Народ боится грозного царя и любит добрую царицу. И ее сына, царевича Бэл-шарру-уцура, знают и любят в Вавилоне за добрый нрав, за щедрую руку, за материнскую улыбку. Юные вавилонянки – те и вовсе теряют голову, когда царевич с друзьями едет по городу, собираясь на охоту. Далеко слышен его смех и звонкий голос, только синие его глаза под девичьими бровями вразлет не глядят на девушек. Старшие братья, сыновья Навуходоносора, как в юности, кутят по кабакам, а самый младший, самый красивый, самый желанный словно и не знает, что есть иные забавы кроме охоты. А настоящий его отец до сих пор не знает, что у него есть сын, взрослый и красивый. Свое одиночество прячет он в Кутском дворце бел-пахату***, и очень редко принимают его в вавилонских стенах. Последний раз был он здесь три года назад, когда праздновали двадцатилетие младшего царевича – двадцатилетие его сына. Только не был он на праздновании во дворце. В те дни он сидел над гробом отца, мудрого князя Набу-балатсу-икби. В его жизни отец был последним звеном, связующим его с жизнью царицы. Отец любил поговорить о Семирамиде. Теперь говорить о ней не с кем. Абистан не пошел во дворец, чтобы не портить праздник, но Семирамида сама пришла в старый дом, принявший ее когда-то в своих стенах, чтобы проститься со своим добрым старым другом и советником. Лишь парой слов обменялась она с Абистаном; в почтительном молчании коснулась холодных рук мудрого князя, глотая слезы, и ушла, чтобы оплакивать его в одиночестве в своих дворцовых покоях. Шел сорок третий год правления царя Навуходоносора. В ночь на второе ташриту**** приснился царю странный сон. Уже много лет не снилась ему Нупта. Долгие годы без нее залечили рану на сердце, но не смогли заставить забыть. И вот он снова увидел ее, все такую же юную и веселую, и сам он был моложе лет на тридцать. Они вели какой-то давно забытый разговор, и только конец разговора был явно не из прошлой жизни. Он все пытался обнять ее, но она ускользала из его рук, и мелодичный перезвон смеха слетал с ее губ и отдавался в его груди торопливым стуком сердца. - Пчелка, я должен сделать тебе подарок. Чего бы ты хотела? - Тебя, - она стояла с ним рядом, и он чувствовал ее дыхание на своей груди, горячее, обжигающее. - А разве я не с тобой? Она засмеялась, и ее смех эхом пронесся по огромным залам его дворца. - Нет, мой повелитель, ты давно уже не со мной. Но пришло время. - Время? Чему? - Мы снова будем вместе, мой господин. - Когда же, пчелка? Я так скучаю без тебя! - Скоро. Поговори с Семирамидой. Не стоит уходить от нее так, не сказав ни слова. - Хорошо, пчелка. Но обещай, что придешь за мной. - Я приду, любимый… Он проснулся, когда за окном едва занимался рассвет, очертания предметов в комнате были еще серыми. Болело в груди, сердце билось то быстро, то медленно, то вообще замирало, и на его лбу выступала холодная влага. Он вспомнил сон и улыбнулся. «Скоро мы будем вместе. Но когда? Много ли времени дали мне, чтобы закончить все недоделанное?» Он не мог дождаться, когда же взойдет солнце, чтобы позвать к себе Семирамиду. Она пришла сама, словно почувствовав, что он ждет ее. Увидев его бледное лицо и синие круги вокруг глаз и рта, она бросилась к нему, приложила ладони к его щекам и с тревогой заглянула в глаза. - Что с тобой? Тебе плохо? Опять сердце не дает покоя? С трудом улыбнулся он, поднял руку и положил ей на голову, пригладил волосы. - Скоро я получу вечный покой. - Зачем ты говоришь так? Ведь ты не оставишь меня? - Семирамида, милая синеглазая девочка. Как странно, я уже старик, а тебя годы словно стороной обходят, берегут. Не плачь обо мне. Мне надо многое тебе сказать. Я боюсь умереть, не успев… - Ах, нет! От его слов ей вдруг стало страшно и холодно, она прижалась к нему, положив голову ему на грудь. Слезы рекой полились на его сердце. - Не надо плакать. Ты еще молода и красива, я хочу, чтобы ты и после моей смерти была царицей. Тебе некогда будет скучать без меня. Тебя ждет давно забытая борьба, я хочу, чтобы ты победила. А обо мне не тоскуй. Я хочу уйти. Нупта зовет меня. - Нупта? - Она приходила сегодня во сне и дала мне срок проститься с тобой и завершить все дела. Семирамида, мне хочется поговорить с тобой. В последний раз. Скажи, ты любила меня? - Зачем ты спрашиваешь? Я люблю тебя и сейчас. - А Набу-наида? Абистана… помнишь еще? Любишь? - Люблю. Так же, как ты по-прежнему любишь Нупту. Ведь ты понимаешь? - Да, душа моя. Я хочу попросить об одном. Хочу, чтобы ты поняла – нельзя покидать этот мир с ложью на сердце. Твой сын должен знать правду. На миг закрыла она глаза, затем с мольбой взглянула на царя: - Но это будет ударом для него. Он всегда гордился тем, что он царский сын. - Я знаю. И все-таки он должен знать, кто его отец. Он не должен стыдиться того, что он сын Набу-наида. Ведь Адда-гуппи, его мать, бабушка твоего сына, тоже царской крови – царь Ашшурбанипал был ей дедом. Набу-наид коренной вавилонянин, тогда как я, вавилонский царь, всего лишь пришлый халдей. Бэл-шарру-уцур не будет стыдиться своих предков. - Хорошо, я согласна. Если ему суждено это узнать, так пусть узнает сейчас. Только скажи ему сам. И еще… объясни, что здесь нет моей вины. Если он перестанет уважать меня… - Он будет уважать тебя, Семирамида. Иди же, пусть позовут его. Я не хочу терять время. Лучше закончить все как можно быстрее и оставшиеся часы провести с тобой, моя голубка. Бэл-шарру-уцур вошел в покои царя легкой неслышной поступью. Пока он приближался к постели, в которой лежал умирающий царь, тот с высоты подушек разглядывал его. Странно, что по дворцу не ходят сплетни о том, что младший сын царя не похож на отца. Быть может, все видят в нем только черты царицы, и потому не замечают другого. Просто никто не предполагает, что царевич – сын Набу-наида, иначе сходство вмиг обнаружилось бы. А пока все видят только синие глаза и улыбку матери, широкие плечи и высокий рост, напоминающие царя. Но если б хоть кто-нибудь увидел их вместе – Набу-наида и Бэл-шарру-уцура, отца и сына! Эти девичьи брови, непослушные волосы, дерзкий профиль, задумчивый взгляд, эта походка, голос – все в юноше напоминало Навуходоносору о друге его молодости, о друге, с которым разлучила его женщина. - Присядь, мару*****, я хочу говорить с тобой. Он опустился в кресло, стоящее перед ложем, на котором лежал царь. - У меня немного времени, поэтому выслушай все, что я скажу тебе. Я скоро умру. Быть может, очень скоро. Но есть на моем сердце камень, и я не могу взять его с собой. Этот камень – ложь, и это касается тебя. Чтобы ты все понял, я расскажу тебе одну историю. Ты, вероятно, помнишь князя Набу-балатсу-икби, умершего три года назад? - Да, отец, конечно. Как я могу забыть его? Он был моим наставником, я уважал его, как никого другого из твоих приближенных князей. - А помнишь ли ты его сына, Набу-наида, что живет в Куту? - Да… кажется, помню… только очень плохо, я ведь видел его всего несколько раз. - Так вот слушай. Очень давно, когда этому Набу-наиду было лет двадцать или даже меньше, он привез в дом отца девушку, юную красавицу. Она была бедна и одинока, но горда, смела и отчаянна. Набу-наид привез ее как невесту, но его желаниям не суждено было сбыться… Навуходоносор рассказал ему об обмане мудрого князя, которого девушка, кстати, сумела простить, о выборах невесты бога, о некрасивой рабыне, которая из любви к госпоже добралась до самого царя. Рассказал, как выкрал девушку из храма и привел во дворец; о любви к рабыне и о ее гибели; о войне, на которой отчаянная девчонка, переодевшись в одежду воина, вновь встречает своего любимого. Рассказал о том, как, считая Набу-наида погибшим, она пришла к царю, такому же одинокому, как и она сама, как они оба поняли, что нужны друг другу и должны быть вместе, хотя оба знали, что под сердцем ее уже живет дитя того, кого она оплакивала. Набу-наид выжил, но пришел слишком поздно – родившийся мальчик считался сыном царя. И до сих пор ни отец, ни сын не знают правды. Бэл-шарру-уцур слушал, опустив голову и глядя на свои ноги. Почувствовав, что царь ждет от него каких-нибудь слов, он спросил: - Так значит, ты не отец мне? Царь вздохнул облегченно – дело сделано. - Да, маару, я не отец тебе. Но я всегда относился к тебе, как к родному сыну, разве не так? Тот только кивнул в ответ, но поднять глаза к царю у него не было духу. - Значит, ты… и моя мать… вы никогда не любили друг друга? - Ты не прав. Я любил и люблю твою мать; надеюсь, она тоже. Чтобы понять это, надо прожить целую жизнь. Сейчас, на пороге смерти, я точно знаю, какие чувства связывают нас. Твоя мать сильная и умная женщина, не любить ее было нельзя. Но на ее сердце лежит такой же камень. Помоги ей избавиться от него. Твой отец должен узнать о тебе. И еще – я надеюсь, ты не осуждаешь свою мать? - За что? – он удивленно посмотрел на царя. – Разве можно осуждать за любовь? - Ты прав, мой мальчик, любовь достойна уважения. Набу-наид до сих пор помнит Семирамиду, он очень одинок. Много лет он живет совсем один. Я помню, каким он был до встречи с ней – для него не существовало женщин, он, как и ты, был счастлив, сидя в седле и держа в руках меч или копье. Для него и сейчас нет женщин. Я думаю, он очень страдает, как страдал все эти годы. Ты его сын. Помоги ему. Если он не сможет вернуть твою мать, пусть хоть знает, что у него есть ты. - Хорошо. Я обещаю тебе исполнить твою просьбу. Но… могу ли я как прежде называть тебя отцом? - Конечно, сынок. Сон царя был тревожен. Семирамида сидела на краю постели, держа его влажную руку и молясь богам. Ей казалось, что стоит лишь переждать эту ночь, как потом царю станет лучше, и она ждала, когда за окном блеснут первые лучи солнца. Уже пора было вставать заре, но небо затянуто черными тучами. Стихли птичьи голоса, не слышно шелеста деревьев в царском висячем саду. От душного воздуха, пропитанного предгрозовым напряжением, у нее разболелась голова. Семирамида прикрыла глаза, уставшие от бессонной ночи, и дремота вмиг охватила ее всю. И вместе с дремотой, больше похожей на беспамятство, всплыл образ Нупты. Семирамида улыбнулась ей, но Нупта сердито крикнула: - Не держи его! Тут же громыхнул гром. Семирамида вздрогнула и очнулась, посмотрела на царя. Навуходоносор лежал, вытянувшись, глядя открытыми глазами в никуда. Лицо его было спокойно, губы чуть улыбались. Серо-синие круги вокруг глаз и рта словно рассасывались, делая лицо похожим на восковую маску равномерно желтоватого цвета. Семирамида отпустила его холодеющую руку и зажмурилась. Из-под черных ресниц покатились по лицу горькие слезы. Ранним утром третьего ташриту в сорок третий год правления царь Навуходоносор Второй, сын царя Набопаласара, умер******. * * * Еще не был погребен усопший царь, а за его трон уже началась война. Высшее общество твердой рукой Навуходоносора было объединено в могучую силу, независимо от политических взглядов. Но с его смертью оно поспешило разделиться на две враждующие партии. Царская армия, судьи и чиновники, существующие за счет царских милостей, военной добычи, доходов от должностей, составляли халдейскую верхушку. Им было выгодно иметь царя-халдея, своего соплеменника, и потому они предлагали наследование власти. Престол занял старший сын царя Амель-Мардук. Но вторая партия, более сильная и могущественная, объединившая в своих рядах жречество и магистратов – коренных вавилонян, более не соглашались служить халдею. Они были богаты и не зависели от милостей двора, им принадлежало храмовое имущество, их поддерживали горожане, им нужен был свой царь. Олигархия готовила заговор. Меньше двух лет продержался на троне Амель-Мардук. Во главе заговорщиков встал царский генерал Нергал-шарру-уцур, тот самый, что первым вошел в осажденный Иерусалим. Амель-Мардук был убит, его место занял Нергал-шарру-уцур. Этот царь устраивал обе партии. Он был халдеем, его жена была дочерью Навуходоносора, значит, для халдейской верхушки он был своим, хоть и не прямым наследником царя. Но и олигархии было выгодно иметь его царем – Нергал-шарру-уцур был богатым рабовладельцем, имел земли, приносящие доход, был связан с Сиппарским жречеством и вавилонскими дельцами-банкирами. Семирамида не вмешивалась в борьбу за трон. Она уединилась в своей части дворца и скорбела о покинувшем ее супруге. Даже годы, проходящие без него, не могли залечить раны на сердце, которые с каждым днем посыпало солью одиночество. Она искала общения с сыном, но он почти не бывал во дворце. Навуходоносор подарил ему загородное поместье, и Бэл-шарру-уцур проводил там все свое время, пытаясь отвлечь себя от мыслей о троне, которого ему никогда не получить. Тем более – теперь, когда он знает, что его отец всего лишь князь. Нергал-шарру-уцур не раз просил Семирамиду о встрече, присылая ей сначала просьбы, а затем и приказ явиться в тронный зал на аудиенцию. Семирамида игнорировала эти настойчивые попытки Нергаласара увидеть ее. Не дождавшись ее разрешения, он отправился сам в ее покои. Семирамида приняла его более чем холодно. Он сделал вид, что не замечает ее недовольства, без приглашения улегся на обеденном ложе и предложил ей присесть. Она отослала прочь рабыню, внесшую поднос с фруктами кувшин с вином, не желая угощать незваного гостя. Затем опустилась в плетеное кресло напротив него и спросила: - Чем обязана твоему визиту, рабмагу? Он поперхнулся, но тут же заголосил: - Ты забываешься, Семирамида! Кто бы ты ни была, ты должна называть меня «шаррум». - Нет, это ты забываешься, мой дорогой, - спокойно возразила она. – Вспомни, кто сделал тебя генералом, кто помог прорваться в осажденный Иерусалим, благодаря кому ты сейчас сидишь на троне, которого не заслуживаешь! - О, царица, ну уж в том, что я царь, твоей заслуги нет и быть не может. Ты желала бы видеть на троне своего сына, за спиной которого стояла бы сама. Если я не прав, можешь вышвырнуть меня отсюда. - Я не буду спорить с тобой. Может, я и хотела бы править сама, но сыну трон я не желаю. Хватит попусту тянуть время. Тебе давно пора сказать, зачем ты так настаивал на разговоре со мной. Он улыбнулся. - Я скажу. Ты хочешь власти. Я готов. Готов поделить с тобой трон, если ты готова поделить со мной ложе. Он готов был к вспышке, к грозе, в ответ же услышал тихий смех. - Глупо делить ложе старикам. - Старикам?! Я, по-твоему, старик? - Не только ты. - Ты сама знаешь, что говоришь глупость. Ты молода и прекрасна, как и двадцать лет назад. Скажи лучше, что я глупец, что я самоуверенный нахал – я ожидал этих слов. Но ты говоришь о старости – ты, самая прекрасная женщина в Вавилоне! - Обладать которой для тебя значит не меньше, чем царствовать! Не трать время. Во-первых, у тебя есть законная супруга, которая занимать трон по праву. А во-вторых, я предпочту забыть о троне, чем осквернить память о моем шарруме. Нергал-шарру-уцур в сердцах сплюнул, соскочил с ложа и направился к выходу. В самых дверях он остановился и, пристально глядя на нее, проговорил с презрением: - Будь на моем месте этот мальчишка Набу-наид, ты и не вспомнила бы о «своем шарруме»! И он вышел, оставив ее с беспомощным выражением на лице. Ночью ей не спалось. Слова Нергаласара пробудили в душе забытые годы юности, первую любовь. Что было бы, если бы ее Абистан оказался на месте этого царя? Наверное, она не отказалась бы разделить с ним и трон, и ложе. Она села в постели, ослепленная внезапной вспышкой в мозгу – а что, если...? Нет, абсурд, нелепость. Она снова легла, но в голове уже строились планы. Единственный, кто мешал их исполнению, был Нергал-шарру-уцур. Убрать его не было надежды, он устраивал всех. И все же… Кто знает, как распорядится судьба? В ту ночь, видно, боги услышали ее и согласились с ее мыслями. Семирамида уже задремала, как вдруг ей послышались легкие шаги на веранде. Она хотела позвать стражу, ее рука уже потянулась к шнуру у стены, но что-то заставило ее не спешить. В дверном проеме, ведущем на веранду, показался мужской силуэт. Он медленно приближался к ней. Прикрыв глаза, она подсматривала за незваным гостем. Он сбросил на пол свою накидку и остался в очень коротком хитоне, подошел к самому ложу и тихо позвал: - Семирамида. Она не шелохнулась, уже не сомневаясь – это был Нергаласар. Он присел на край постели, с минуту смотрел на нее, и вдруг быстро пригнулся, схватил за плечи, и она почувствовала на своем лице его ищущие губы. Она оттолкнула его и села, со всего размаху ударила его по щеке. Он прижал к лицу ладонь и вдруг усмехнулся: - Так ты не спала! Меня ждала? - Если б я тебя ждала, глупец, я бы встретила тебя с кинжалом в руках. Что тебе нужно здесь среди ночи? Крадешься, как вор! Он поймал ее запястья и потянул к себе: - О, Семирамида! Сколько лет ты смотрела на меня свысока, ты вела себя так, словно ты богиня, а все остальные – пыль под твоими ногами. Но сегодня я выше тебя, ты в моей власти, принадлежишь мне, как и все вокруг. Нет слаще победы, чем победа над строптивой бабой, которая всю жизнь только и делала, что унижала меня. Но сегодня ты заплатишь мне за годы моей безответной страсти. Иди же ко мне, теперь я твой господин! Она отталкивала его от себя, но видимо, долгая солдатская жизнь приучила его справляться с непокорными пленницами. Он опрокинул ее на спину, навалился сверху, запрокинул вверх ее руки и сжал обе одной своей рукой; другой пытался разорвать тонкую рубаху, в которой она спала. Своими коленями он вдавил в постель ее ноги, и от боли слезы брызнули у нее из глаз. Отворачиваясь от его настойчивых губ, она крикнула: - Сирруш! Дракон появился бесшумно, вынырнув из зарослей и вспрыгнув на веранду. Нергал-шарру-уцур не слышал его предупреждающего шипения, занятый своим делом. Он успел только почувствовать, как дракон вспрыгнул ему на спину, и сразу что-то обожгло ему ключицу. - Проклятье! – он вскочил, освободив Семирамиду от своих объятий. – Твой дракон меня укусил! Надеюсь, он не очень ядовитый? Семирамида бросилась к Сиррушу, обняла его и прошептала: - Это судьба. - Что ты там бормочешь? Сделай что-нибудь! - Возвращайся к себе, - быстро сказала она. – У меня нет воды, а поднимать прислугу я не хочу. Обмой рану и ложись в постель. Утром позовешь лекаря. Сирруш все еще готов был снова атаковать его, поэтому Семирамида придерживала дракона. Нергал-шарру-уцур, обтерев лицо, покрытое холодным потом, подобрал свою накидку и поспешил к себе, чувствуя, что ноги едва держат его. Семирамида смотрела на его удаляющуюся шатающуюся фигуру до тех пор, пока его силуэт не скрылся в темноте. Утром ее разбудила рабыня. - Госпожа, я должна сказать, во дворце большое горе. Умер царь. Семирамида, заснувшая лишь под утро, решила, что ослышалась – ночное происшествие сейчас казалось сном. - Что ты несешь? Как умер? - Не знаю, госпожа. Говорят, что ночью его укусила змея, когда он спал. Семирамида поспешно умылась, оделась и направилась в царские покои, в которых не была со дня смерти Навуходоносора. Расталкивая придворных и жрецов, она пробилась к ложу Нергаласара. Он лежал на самом краю ложа, одна рука свесилась до пола. На нем был тот же хитон, снять который у него не оставалось сил, накидка валялась на табурете, никто и не подумал бы, что он ночью выходил куда-то и вернулся едва живой. Он даже сумел натянуть на себя покрывало, спасаясь от озноба, и теперь казалось, что он спит. Только ужасающая бледность и две черные ранки от змеиных зубов на плече подтверждали – он мертв. Семирамида, тяжело вздохнув, отвернулась и поспешила уйти к себе. Уже к вечеру следующего дня во дворце говорили о новом царе, сыне Нергаласара, Лабаши-Мардуке. Халдейская верхушка поспешила провозгласить его царем, и этим подстегнула к действию Семирамиду. Царица отослала гонца в Харран, в храм Эхулхул. Адда-гуппи приехала в Вавилон сразу, едва прибыл гонец с приглашением от царицы. Ей было уже девяносто три года, однако она великолепно себя чувствовала и не жаловалась на годы. Царица распорядилась, чтобы носилки жрицы внесли в висячие сады, где в беседке был накрыт столик для гостьи. Семирамида расцеловала жрицу, усадила ее в кресло и только после того, как убедилась, что гостье удобно, заговорила: - Адда-гуппи, я не умею откладывать важные разговоры на конец свидания, поэтому начну сразу о деле. Тебе уже известно, что халдеи провозгласили царем Лабаши-Мардука? - Несовершеннолетнего мальчишку? Необдуманное решение! - Вот именно! Этот маленький сумасброд заявил, что ему не потребуются опекуны, и что он посадит на кол каждого, кто не признает его царем! - О, юность! Что ему делать на троне? - Об этом я и хотела поговорить. Послушай, Адда-гуппи, твой муж, мудрый князь Набу-балатсу-икби, стоял во главе олигархов. Ты должна напомнить им об этом. А так же о том, что вы не просто коренные вавилоняне, но и в родстве с царской семьей. Жрица слушала ее внимательно, не отводя от нее испытующего взгляда. Она уже поняла, что хочет ей сказать царица. А Семирамида закончила свою речь предложением: - Набу-наид мог бы стать царем. Что скажешь? Адда-гуппи долго молчала, обдумывая реальность подобного плана. Затем улыбнулась: - А ты все еще любишь его! Семирамида смутилась: - Не знаю. Мы столько лет почти не виделись. К тому же, дело не в любви. У меня есть причина, по которой мне хотелось бы видеть Абистана рядом. - Что за причина? Или это не для меня? - Прости, Адда-гуппи, мне давно следовало бы рассказать тебе об этом. Мудрый князь умер, так и не узнав правду, которую я скрываю столько лет. Ты видела моего сына? - Бэл-шарру-уцура? Милый юноша. Он очень похож на тебя и совсем не похож на отца. - Ошибаешься, он похож на него, только никто не хочет этого замечать. Мудрый князь догадывался, но ни разу не задал вопрос, он был деликатен. Мой мальчик не может быть похож на Навуходоносора, потому что он не его сын. Бэл-шарру-уцур твой внук, Адда-гуппи, он сын Абистана. - Мой внук? И ты молчала? Почему? Кто еще об этом знает? Мальчику известно? - Да, Навуходоносор сказал ему об этом перед смертью. - Значит, он тоже знал? Почему же вы скрыли это от нас, от Набу-наида? - Так получилось, ни к чему вспоминать об этом сейчас. Мой сын уже был назван царевичем, когда я узнала, что Набу-наид жив. Адда-гуппи вздохнула: - Значит, здесь и моя вина, что Набу-наид поздно «воскрес», я не пускала его. Но ведь ты скажешь ему об этом? Или предпочитаешь лгать всю жизнь? - Я скажу. После того, как он станет царем. - А если не станет? - Он должен стать царем, Адда-гуппи. Должен! * * * Семирамида ждала Абистана. Уже неделя прошла с того дня, как в Вавилоне был провозглашен царем Набу-наид, сын великого князя Набу-балатсу-икби, а они еще ни разу не виделись. И вот сегодня он просил доложить царице, что желает ее видеть, на что она ответила, что нездорова, но может принять его в своих покоях. Она сидела в кресле, поджав ноги и неторопливо водя гребнем по длинным вьющимся волосам. Вошедшая рабыня доложила, что пришел царь Набу-наид. Она отпустила рабыню, сказав, что царь может войти. Она не видела, как он вошел, обратив все свое внимание на влетевшую в комнату голубку, но чувствовала на себе его взгляд. Он стоял, прислонившись спиной к дверному косяку, и любовался ею. Простой наряд и рассыпавшиеся по плечам, по подлокотникам кресла волосы напоминали ему его Шаммурамат, юную девчонку – то, как она подобрала под себя ноги, как восхищенно наблюдала за птицей, опустившейся на столик перед зеркалом. - Здравствуй, - услышала она, наконец, его тихий и такой родной, совсем не забытый голос. Она обернулась. Он прошел в комнату, сел напротив нее. - Я целую вечность не видел тебя. Она вдруг поняла, что не может выговорить ни слова. Всё, что она собиралась ему сказать, вдруг исчезло из памяти. - Почему ты молчишь? Скажи мне что-нибудь. Я забыл, как звучит твой голос. Она опустила глаза, бешено пытаясь уловить в мозгу хоть какой-нибудь вопрос для разговора. - Скажи… скажи мне о Лабаши-Мардуке. Где он? Ты знаешь? Куда его увезли? - Семирамида, меня удивляет твой вопрос. Ведь ты царица, ты должна знать все. - Просто… меня это не интересовало. - А сейчас интересует? Больше, чем то, что я здесь? - Мне все равно, можешь не отвечать. - Его убили. Ее глаза испуганно смотрели на него. - Но зачем? Совсем мальчик! - Я не причастен к его убийству, поверь. В любом случае, оставлять его в живых было бы неразумно. Он был слишком энергичен, и через пару лет возглавил бы восстание. Она не ответила, даже не кивнула, чтобы дать понять, что слушала. - Семирамида, о чем ты думаешь? - О сыне. Он немногим старше казненного Лабаши-Мардука. - Ты очень любишь его, правда? - Конечно. Любая мать любит своего ребенка, даже когда он становится взрослым. Я хотела бы, чтобы вы познакомились поближе. Возможно, у вас нашлось бы много общего. - Увидим. Послушай, Семирамида… Она подняла глаза и встретила его улыбку. - Ты думаешь, я не понимаю, что у тебя на душе сейчас? Тебя так взволновала эта встреча, что ты даже не знаешь, о чем говорить. Ведь это не то же самое, что сидеть на троне и говорить со мной, как с подчиненным, правда? - Я не понимаю… - пролепетала она. - Семирамида, почему бы нам не начать все сначала? - Сначала? Но как? - Очень просто. Помнишь тот день, когда мы впервые встретились? Вспомни, прямо сейчас! Вспомни нашу первую ночь, которую ты подарила мне в этом дворце. Вспомни войну, когда мы каждый час были вместе… - И вспомнить, как ты умер на моих руках? Пойми, Абистан, тогда ты умер для меня. Он поднялся, подошел к ней, склонился к самому ее лицу: - Нет, Семирамида, я не умер. Скажи себе это тысячу раз, и ты поймешь, что даже в те минуты ты не верила в мою смерть. Разве это не так? Его голос проникал в каждую клеточку ее затрепетавшего тела, его взгляд обволакивал туманом ее голову. Его руки заставили ее подняться с сиденья, привлекли ее к себе. Едва не теряя сознание, она почувствовала нежные прикосновения его губ. Ноги перестали слушаться ее, и она обняла его, чтобы не упасть. - Хватит, не надо, Абистан. Он отпустил ее, снова усадил в кресло и опустился на пол у ее ног. Положил голову ей на колени и почувствовал, как ее длинные пальчики погружаются в его кудри, принося утешение истерзанной душе. * Заби (букв. «мужики») – трудящиеся на себя или наемные работники. ** Ширку (букв. «посвященные») – храмовые рабы. *** Бел-пахату – областеначальник. **** 6 октября. ***** Мару – сын. ****** 7 октября 562 г. до н.э.