Сады Семирамиды. Том 2

Война с мидянами затянулась. Первые бои были удачны для армии Набу-наида, он уже решил, что мидяне прекратят кампанию. Но стоило Набу-наиду развернуть войска, как мидяне, обойдя их, помчались к Вавилонии. Они перешли границы и добрались до Харрана. Захватить город им не удалось, но осадить его они успели, и теперь все решало время. Потерять Харран было бы немыслимо. Он находился в центре вавилонских владений, образовывавших полумесяц. Если Харран падет, Вавилон будет отрезан от союзников и останется с врагом один на один. Бой, казалось, был неизбежен, но и возможный исход его не давал надежды на победу. Помощь пришла неожиданно. Против Мидии подняли восстание персы во главе с молодым царем Киром. Сняв осаду, мидийский царь Астиаг помчался с войском на защиту своих владений. Ему стало не до Вавилонии. Армия Набу-наида возвращалась домой, в Вавилон, после двухлетнего отсутствия. Семирамида встретила его с объятиями. - Набу-наид, я столько времени тебя ждала, если бы ты знал! Идем скорее, я должна тебе кое о чем рассказать! Она, не дав ему даже умыться с дороги, потащила его на свою половину. Она втолкнула его в светлую комнатку, соединенную дверью с ее спальней. На полу, застеленном великолепным пушистым ковром, посреди комнаты лежал Сирруш, а на нем, оседлав его блестящую спину, восседала маленькая черноволосая разбойница, с трудом лопотавшая что-то непереводимое. Девочка увидела вошедших, ее черные глаза уставились на пыльного воина, затем на Семирамиду. Та присела и позвала ее. Девочка скатилась со своего «коня» и быстро на четвереньках поползла к ней. Абистан тихо охнул. - Семирамида, это… твоя дочь? Она подхватила девочку на руки: - Это твоя дочь! – с гордостью произнесла она, и лицо ее осветилось счастьем. - Ты с ума сошла? Как ты рискнула ее родить? Вспомни, сколько тебе лет! Улыбка сползла с лица царицы, она медленно опустила девочку на пол. - Ты не рад? Он промолчал. Глаза его изучали дочку. Она еще не ходила, но зато ползала быстрее, чем иные дети бегают. У нее было милое круглое личико, умные черные глазки и постоянно раскрытый ротик, словно она дивилась всему, что ее окружало. Абистан поманил ее к себе, она долго разглядывала его, затем подползла и взобралась ему на руки. - Дитя моей старости, - улыбнулся он ей и слегка надавил пальцем на носик, - и не думал, что меня дома ждет такой подарок. Он развернулся и, ничего не сказав Семирамиде, унес девочку к себе. Бэл-шарру-уцур, войдя в комнату матери, застал ее сидящей на окне в окружении голубей. Она сидела, словно окаменев, с отрешенным лицом, вытянув вперед руку с зерном и глядя в пустоту. - Мама? Она вздрогнула, увидела сына. - А, это ты, сынок. - Что случилось? - Ничего особенного, - она как-то странно, подозрительно взглянула на него. – Я тебе скажу кое-что. Ты знаешь, пока вы были в походе… я… у меня родилась дочь. - Мама! Он смотрел на нее недоверчиво, но, увидев на ее дрожащих ресницах слезы, засмеялся, подбежал к ней, встряхнул: - Так что же ты плачешь, мама? Это ведь прекрасно! Ведь она дочь Набу-наида? - Конечно, чья же еще! - Почему же ты не сообщила об этом? - Гонца на войну не шлют с известием о рождении дочери. Если бы это был сын… - Не важно, мама. Отец будет просто счастлив! - Нет. Он разозлился и сказал, что у меня не тот возраст, чтобы рожать. - Глупости, он так хотел, чтобы у вас был ребенок. Он просто не ожидал. - Думаешь? – она смотрела с надеждой. - Мама, ну, успокойся. Представь только, у Набу-наида даже мысли не было о том, что когда-нибудь он будет нянчить собственное дитя. Известие об этом, наверное, привело его в шок, и то, что он рассердился, еще не самый худший выход из шокового состояния. Не переживай. Можешь быть уверена, что сегодня же ночью вы помиритесь. Ну, я пойду? Позови меня, когда надумаешь познакомить с сестричкой. - Постой. Обещай, что мы с Набу-наидом помиримся без твоей помощи. Ведь ты собирался к нему? Бэл-шарру-уцур помолчал, глядя в потолок, но так и не нашел там ответа, поэтому виновато улыбнулся и пожал плечами: - Обещаю. Абистан с дочерью появились в покоях царицы уже вечером. Семирамида взяла сонную девочку из его рук, присела на край тахты и запела тихую песню, слов которой царь не понимал. - О чем ты поешь в своей колыбельной? Не глядя на него, по-прежнему качая малышку, она нараспев тихо говорила: - Эту песню я слышала во сне несколько раз, ее пела Нупта. Снилось, будто она сидит в саду, в моей беседке, и баюкает девочку. Нупта научила меня своему языку, слова песни были понятны. В ней поется о том, что дочь моя – дочь царя, она будет расти во дворце и никогда не узнает голода, который знаком ее матери. Она будет расти во дворце и никогда не увидит нищеты рядом с собой, какую видела ее мать. Ее будут любить и боготворить, цари и царевичи будут просить ее руки, потому что она – царская дочь. И только бог, единый бог, тот, что выше всех, может знать, что ждет ее, дочь царя. - И часто ты видишь этот сон? - Часто. Иногда в песне появляются новые куплеты, но я не могу их запомнить, если они не повторяются. Семирамида замолчала. Девочка спала, согревшись на руках матери, и она отнесла ее в соседнюю комнатку, где уложила в покачивающуюся колыбель. Абистан подошел к ней, склонился над спящей дочуркой, чтобы поцеловать. Оставив девочку под присмотром рабыни, они вернулись в спальню Семирамиды. Абистан подошел к ней и неуверенно привлек ее к себе. - Прости меня за то, что обидел тебя. Она молча опустила голову ему на грудь. - Я так рад малышке, ты не представляешь. Даже не спросил, как ее называть. - Амтия. Амти-нинлиль. Так звали мою мать, если только Ваядуг правильно расслышала ее имя. - Семирамида, можно задать тебе один вопрос? Я целый день сегодня думал об этом и не нашел ответа, который показался бы наиболее точным. Навуходоносор не был бездетным, ты тоже. Я предполагал, что после первых родов ты больше не могла иметь детей. Но вот ты родила мне дочь. Почему же у вас с Навуходоносором не было общих детей? - Он молил об этом богов. И я хотела подарить ему дитя. Один раз это почти получилось. До рождения малыша оставалось всего несколько недель. Мы ехали в храм, меня несли в паланкине, и передний раб оступился, упал. Я скатилась с носилок прямо на мостовую… Три дня наш лекарь надеялся, что малыш удержится. На четвертый день он родился. Мертвый. Мальчик. Навуходоносор наполовину поседел за эти дни, а я все вспоминала, как погибла Нупта, тоже носившая тогда дитя. Рабов, что несли меня, обезглавили. После того случая я стала бояться материнства, мне хватало Бэл-шарру-уцура. Твоя мать, Адда-гуппи, научила меня высчитывать дни по лунному календарю, когда луна благоприятствует зачатию, и я избегала встреч с Навуходоносором в эти дни, отсылала его в гарем. - Почему же ты рискнула родить теперь? - Я не ожидала этого. Мой лунный цикл давно сбился, я не думала, что еще способна забеременеть. Амтия – чудо для меня, и за это я только сильнее люблю ее. Ты видел, она совсем не похожа на меня. Даже глаза не мои. Видно, Господь сотворил ее для тебя. - Семирамида, я второй раз слышу от тебя это словечко. Что за «господь»? К какому богу ты так обращаешься? Раньше ты призывала всех богов одновременно, не выбирая среди них «любимчиков». Она долго изучала его лицо, гадая, стоит ли говорить с ним об этом, после чего освободилась от его объятий и отошла к ложу, присела на край и ответила: - Господь один. Тот, что выше всех, незримый и вездесущий. - Как же имя ему? - У него нет имени. Все боги, которых ты знаешь – все они часть его. Ему не нужно имя, он Господь, господин над всеми богами. - Ты несешь какой-то бред! У всех богов есть имена, иначе как бы боги узнали, к кому ты обращаешься? - Господь знает, что я обращаюсь к нему, как ни назови его, хоть Яхве, хоть Саваоф. - А, иудейский идол! С каких пор ты поклоняешься ему? - Замолчи! Это мы всегда поклонялись идолам, которых сами и сделали. А истинный бог – он везде и нигде, он в нас, он над нами, и мы – его создания. - Хотелось бы знать, кто в моем дворце тебя этому научил! - Не имеет значения. Абистану явно не понравился ее ответ, он вообще был недоволен этим разговором. Молча наблюдал он, как Семирамида удобно устраивается на подушках, готовясь ко сну. - Ты так и не скажешь? - Зачем? Чтобы погубить человека, просветившего меня, открывшего мне глаза? Неужели ты сам веришь в могущество вавилонских идолов? Жрецы заставляют нас верить в них, и сами же убивают эту веру. Я еще помню ночь, проведенную в храме на вершине Э-Темен-анки, помню Табию, наряженного богом. Помню, как меня спасли от того ритуального жертвоприношения, и над моей головой не загремел гром, боги не стали вмешиваться. Я вижу до сих пор, как именем богов жрецы прикрывают обирательство бедняков; вижу, как проклинают святоши уличных луп, продающих себя за кусок хлеба, и как возвеличивают иеродул, занимающихся в храмах тем же ремеслом и получающих за это кучи серебра. Ты этого не замечал? Нищие готовы принести к ногам золотого истукана последний сикль, чтобы получить за это право попрошайничать на улицах. А паппашу* делят этот сикль между собой, но отнюдь не с богом. И никто из них не подумал, что можно жить не только для себя. Вы, порочные вавилоняне, совсем забыли о том, что живете не в пустыне. Хотя в пустыне у человека больше друзей, чем в этом городе. Вавилон набит бесчувственными эгоистами, все только и думают о наживе. Любое дело, любая сделка доводится до того, что превращается в торговлю. Купить можно всё. Продать можно всех. И все это с благословения богов, от чьих лиц выступают жрецы, стоящие с протянутыми руками, словно они неимущие. - А твой «господь» разве не имеет жрецов? У него нет храмов, где ему прислуживают? На его алтарь не приносят даров? - У него есть храм. Но когда хочешь обратиться к нему, нет необходимости биться лбом в подножие алтаря и отдавать последнее. - Я думаю, Семирамида, тебе стоит получше расспросить того, кто рассказал тебе о таком милом боге. Так не бывает, тебя дурачат, а ты готова верить, как всегда. - Что значит, как всегда? Она привстала на подушках, сверля его взглядом. Он вздохнул. Эта беседа, показавшаяся ему бессмысленной, отбила у него желание остаться на ночь рядом с ней. Он чуть заметно поклонился, пробормотал едва слышное «доброй ночи», развернулся и ушел к себе. По мраморным ступеням он поднялся в висячий сад, прошел к беседке. Над его головой, в черном, усыпанном звездами небе висела луна. Абистан долго смотрел на грустное белое лицо небесного светила – божества Сина. «Доброй ночи, Син. Ты грустишь, как всегда, с печальной улыбкой смотришь на наш город, и не радует он тебя даже ночью, когда тишина и сон окутали его. Мудрый Син, помоги мне справиться с моей тоской, помоги вернуть любовь Семирамиды или забыть ее. Ведь кому, как не тебе, знакомо одиночество? Как и я, блуждаешь ты по ночному мраку, и только холодные звезды окружают тебя. Как мне быть? Я помню дни, когда Семирамида была любящей и нежной, помню, как наравне с мужчинами шла в бой и закрывала от стрел мою грудь своим щитом. Тогда она называла себя Син-или, слышишь ли ты, Син? Она почитала твою мудрость, луноликий бог, и мы все почитали тебя, глядя на нее. Ты был милостив к нам тогда, ты озарял своим светом наши долгие ночи, мы купались в твоих лучах, ты благословлял нашу любовь. Что же изменилось теперь? Что для тебя два с половиной десятилетия, если ты не замечаешь, как пробегают века? Не изменился твой взгляд, которым обводишь ты все тот же город, не изменилось ничего из того, что окружает меня. Изменилась только моя любовь – ныне она безответна. Почему же ты отвернулся от меня? Моего отца звали почитателем богов, моя мать всю жизнь служила тебе, отдавая своей вере всю себя, забыв о супружеском и родительском долге. Где же твоя благосклонность? А может быть, этого мало? Может, ты ждешь от меня чего-то более значительного, чем просто почитание и служение? Тогда дай знак!.. Что это? Звезда катится по небу, летит к земле. О, еще, еще одна! И какой ледяной ветер струей бьет меня по ногам. А луна словно кивает! Бред это, или и вправду бог Син дает знак мне? Как бы ни было, но это надежда. Мудрый Син, я сделаю тебя верховным богом Аккада, я заставлю народ почитать тебя так, как почитают вавилоняне Бэл-Мардука. Я построю в твою честь новые зиккураты, я возвеличу старые храмы, я превознесу твое имя так, как почитали его наши предки. Но не оставь меня, не обойди своей милостью. Моя мать служит в Харране, значит, храм Эхулхул я посещу прежде всего. Благодарю за надежду, Син, доброй ночи!» Набу-наид уехал в Харран на следующий день, поцеловав на прощанье дочурку и ничего не объяснив удивленной его отъездом царице. В Харране, в храме Эхулхул его, как всегда, с радостью встретила Адда-гуппи. Жрица была уже стара. Волосы, собранные в ритуальную прическу, уже полностью побелели, лицо стало дряблым и желтоватым, руки высохшими, с длинными узловатыми пальцами, похожими на сучки. И только глаза были прежними – любящими и добрыми, чуть слезящимися от счастья вновь увидеть сына. - Здравствуй, мама, - он обнял ее, и впервые за долгие годы одиночества ему стало легко и радостно оттого, что рядом родной человек, который любит его таким, какой он есть, не требуя ничего взамен. Он частично посвятил ее в свои планы, сообщив, что собирается заняться реставрацией и строительством храмов в завоеванных землях, и попросил показать ему архивные документы о первоначальных постройках, чтобы восстановить древние святыни и исправить современные. Вооружившись глиняными табличками и деревянными палочками для письма, он засел за изучение документов. - О, божественная царица, да продлят боги твои годы, да смилостивятся они над нами! Слышала ли ты новый указ царя, что прислал он из Харрана в шибу**? С этими словами вломились в тронный зал четверо посланцев совета. Семирамида подняла руку, призывая их к спокойствию, после чего обратилась к самому старшему: - Говори. Он склонил голову в почтительном приветствии, после чего начал речь: - Всемилостивая и божественная! Наш шаррум прислал гонца из Харрана со следующим приказом, - он развернул холст, закрепленный узкими палочками по верхнему и нижнему краю, испещренный клинописью, нанесенной краской. – Я прочитаю лишь суть: «…начинается восстановление храма Эхулхул, посвященного богу Сину, под моим руководством согласно архивным документам, для чего требую назначить денежную повинность в виде урашу*** со всех жителей Вавилона соответственно доходам…» Далее идут восхваления богу Сину и затем остальным богам. Но это немыслимо! Люди откажутся платить урашу! - Дай-ка мне письмо, - царица пробежала глазами царский указ и вернула его со словами: - Бред какой-то. Подождите, дайте подумать. Вот что, отошлите ему ответ, пусть лучше обратится за пожертвованиями к храмам, поскольку горожане отказываются платить бессмысленный налог, ведь храм Эхулхул совсем недавно реставрировался. А я напишу ему, чтобы он отказался от бессмысленной затеи. На письмо царицы Набу-наид не ответил, а вот у храмовых служителей помощи просил, так как они тоже поспешили принести свои жалобы Семирамиде. Олигархия неистовствовала! - Царь помешался! Вздумал возвеличивать Сина, это неслыханно! Наши боги объявлены низшими, идолы наших богов – фальшивыми подделками, и мы еще должны за эту новость заплатить! Он забывает, кем посажен на трон Вавилонии! Нам ничего не стоит собрать совет на перевыборы. До сих пор Семирамида молча выслушивала их жалобы, но на последнее высказывание посчитала долгом ответить: - Не забывайтесь, раббани. Перевыборы не могут состояться до наступления Нового года, к тому же в отсутствие царя. Я разделяю ваше негодование, но лишить его трона, думаю, вам не удастся. - Может быть, ты и права, божественная, но может случиться так, что народ откажется повиноваться царю, который не устраивает никого и поступает вопреки нашим законам, вопреки обычаям предков! Жители могут восстать, они могут даже подослать убийцу в шатер обезумевшего царя! - Замолчи, нечестивый! – Семирамида ударила рукой по подлокотникам трона и встала. Говоривший жрец втянул голову в плечи под ее грозным взглядом. – Как смеешь ты угрожать тому, кто избран на царство богами?! Ты всего лишь служитель бога, тогда как он – исполнитель божьей воли на земле. Он неприкосновенен! Но жрец снова взял себя в руки и, хитро усмехнувшись, возразил: - Лабаши-Мардук, сын Нергал-шарру-уцура, тоже был неприкосновенен, пока его не убили. Страшные слова обвинения едва не сорвались с языка царицы, но она вовремя спохватилась и молча опустилась на трон. - Лабаши-Мардук был неугоден богам, - медленно проговорила она, - ведь он даже не успел взять руку бога Набу, и значит, не стал неприкосновенным. Поэтому нет смысла спорить. Я уговорю царя вернуться в Вавилон, и он сам объяснит всем желающим, для чего затеял реставрацию. Ступайте же и успокойте людей, вы это умеете. - Ну, что ж, будет конец и у этой затеи, - проговорил оратор и, кивнув остальным, направился к выходу; жрецы поспешили за ним. Семирамида, дождавшись, когда стихнут их шаги, тяжело вздохнула и прикусила губу, чтобы не дать воли кипевшему в груди отчаянию. Неслышно к ней подошел сын. - Не переживай, мама. Они ничего не сделают, это лишь угрозы. - Ах, сынок, как быть? Какой силой заставить его вернуться? Как объяснить, что дело, затеянное им, бессмысленно? Он даже не принял моего посланного, отправил его обратно, не прочитав письма. Может, ты знаешь, как уговорить его? - Я подумаю, обещаю тебе. Вечером, когда царица любовалась луной в висячем саду, подобно Абистану, он привел к ней иудейского раба. - Мама, Балат-шарру-уцур хочет поговорить с тобой. Семирамида улыбнулась молодому красивому мужчине, покорно склонившему голову в ответ на ее приветливую улыбку, и сказала, обращаясь к сыну: - Мару, я же просила тебя называть чужеземцев их собственными именами. Вавилоняне, не признающие других языков, кроме вавилонского и арамейского, придумывают для всех свои имена, а это не всем нравится. После этой укоризненной речи она произнесла по-иудейски: - Здравствуй, Даниил, я рада снова видеть тебя. Но царевич не мог не ответить на упрек, потому, перебив приветствие раба, воскликнул: - А мне нравится, как иудеи переиначили мое имя. Мне приятнее слышать четкое имя «Валтасар», чем перековерканное «Бэл-шарру-уцур». Да ведь и твои имя звучит совсем не по-нашему, хотя тебе это очень нравится. Знаешь, почему все называют тебя божественной? Люди боятся перековеркать твое имя и обидеть тебя или разозлить. Она засмеялась: - Хорошо, твои доводы убедительны, но все же спрошу лучше, что больше нравится самому Даниилу. Ответь мне, Даниил. Он поклонился и печально улыбнулся: - Великая царица, ты единственная из всех вавилонян, кто обращается ко мне по-иудейски и зовет тем именем, которое Господь подсказал моим родителям. Я благодарен тебе за это. А сейчас я хотел бы сказать, зачем пришел. Тебе надо сказаться больной, я поеду с письмом от царевича к Набу-наиду. Я смогу уверить его в том, что ему необходимо приехать. Ты не против этого, моя царица? - Нет, конечно, я не против. Ведь лучших предложений у меня все равно нет. Отправляйся завтра утром. Мару, иди, составь письмо, а ты, Даниил, побудь еще со мной. Ты обещал рассказать мне о мудром царе Соломоне****. На рассвете следующего дня иудейский раб Даниил вез в Харран послание царевича. Набу-наид, царь вавилонский, сидел в зале пиршеств во дворце областеначальника, озабоченный тяжкой думой. Вокруг стояли жрецы, гадатели, рабы, тихо перешептывающиеся. Вошедший в зал Даниил остался незамеченным, и ему пришлось отойти в сторонку; он подошел к двум невольникам, стоявшим на страже у входа в соседний зал, и спросил, что случилось. - Царь видел странный сон, который никто не может растолковать. Гадатели говорят разное, и царь не знает, кому поверить. - И что же ему приснилось? Стражники лишь пожали плечами. Даниил, махнув рукой в сторону, как бы говоря «будь, что будет», медленно приблизился к царю и склонился в почтительном поклоне. - Кто ты такой? – спросил недовольно Набу-наид. - Шаррум, я слышал, что ты видел сон, значение которого тебе хотелось бы узнать. Расскажи мне свой сон, а я попробую растолковать его. Возмущенные наглостью раба присутствующие зашикали на Даниила: - Убирайся отсюда! - У нас есть свои пророки. - Не следует галлу***** даже приближаться к царю, не то, что говорить с ним! Но Набу-наид гневно закричал: - Молчите, нахлебники и содержанцы, и молча завидуйте рабу, который умнее вас, - после чего обратился к нему: - Послушай же, арду******, я расскажу тебе свой сон, но если ты предскажешь что-то недостойное царя, я велю сжечь тебя. Тот лишь склонил голову: - Рабу нечего терять, поэтому я скажу тебе правду. А если она покажется тебе недостойной, ты можешь меня казнить. - Итак, я видел прошлой ночью огромное дерево. Оно стояло посреди земли и упиралось верхушкою в небо, покрыто было пышной листвой, и множество плодов сгибали своей тяжестью его ветви. Я сосчитал – ветвей было десять. На них птицы вили себе гнезда, а плоды и листья питали диких зверей. Но вот боги повелели срубить это дерево, но оставить корень. Дерево срубили, а корень заковали в медные и железные узы. Скажи, арду, что значит этот сон? Даниил, внимательно слушавший царя, кивнул: - Шаррум, в твоем сне нет ничего непонятного. Дерево, упирающееся в небо – это твое царство, Вавилония, а само значение сна таково: ты уйдешь от людей, и обитать будешь среди диких зверей; травою будешь кормиться, росой небесной орошаться. И так пройдет десять лет, пока не познаешь ты то, что должно тебе познать. А что велено было оставить главный корень дерева, это значит, что царство твое останется при тебе, когда познаешь ты власть небесную. Но если не хочешь ты, чтобы стал твой сон явью, ты должен признать сейчас то, на что указывают тебе – отмени свои решения, пересмотри их, не начинай бессмысленных дел, что орошаются слезами твоих подданных. Даниил, склонившись, отступил назад на три шага и молча ожидал слов царя. Тот размышлял, окруженный тишиной. Наконец, он сурово взглянул на раба и спросил: - Знаешь ли ты, арду, что твои речи дерзки? - Шаррум, я сказал лишь то, что должен был сказать, то, что Господь вложил в мои уста. Набу-наид встрепенулся: - Господь? Какой Господь? Постой, арду, а откуда ты взялся? Кто ты такой? - Я служу царевичу Бэл-шарру-уцуру, прибыл с письмом от него. - Где же письмо, почему ты молчал? Даниил вынул из-за пазухи холст, в который были завернуты таблички, и передал его царю. Тот так спешил прочесть послание, что таблички выскользнули из холста и разбились о каменный пол. - Глупый арду, зачем ты подал мне таблички вместе с этой тряпкой?! – Набу-наид в бешенстве швырнул холст в лицо гонцу, склонившемуся над осколками. – Что было в этом письме? Отвечай! - Рабу-гонцу не всегда говорят о содержании письма, которое он везет. - Разве ты, глупец, его не прочитал? Ведь оно было не запечатано! Или ты не умеешь читать, а только языком болтаешь? - Шаррум, я не читаю писем, мне не предназначенных. Набу-наид в изнеможении откинулся на высокую спинку кресла, заменявшего ему трон. Переждав некоторое время, пока уляжется гнев, он спросил: - Почему Бэл-шарру-уцур прислал мне письмо? Вероятно, что-то случилось в городе или во дворце. Рассказывай все, что знаешь. - Шаррум, в городе беспорядков нет, армия беспрекословно подчиняется царевичу, во дворце жизнь идет как прежде. Вот только царица слегла, лекари говорят… Набу-наид подскочил: - Так с этого надо было начинать! Как давно она больна? - Уже неделю. - Неделю? Так почему я узнаю об этом только сегодня? - Шаррум, не стоит сердиться. Царица не позволяла сообщать тебе о болезни, боясь отвлечь тебя от дел государственной важности. Бэл-шарру-уцур написал письмо втайне от нее. - Хватит! Я возвращаюсь в Вавилон. Ты, арду, едешь со мной, я не дам тебе отдыха из-за твоей глупости и дерзости. Через два часа в окружении двух десятков воинов они выехали в Вавилон. Семирамида лежала в своей спальне на тахте, обложенная подушками. Рядом, на столике лежали пяльцы с тканью для вышивки. Лицо ее казалось печальным, осунувшимся и бледным. Набу-наид, боясь потревожить ее сон, осторожно придвинул к постели низкий табурет и опустился на него. Она по-прежнему была прекрасна и желанна, и ему хотелось одного – никогда не покидать ее, всегда быть рядом. Он взял ее прохладную ладошку и поднес к своим губам. Закрыл глаза и долго сидел, не двигаясь, ощущая щекой влажную прохладу ее руки, вспоминая ее улыбку и звонкий девичий смех. Открыв глаза, он вздрогнул – она смотрела на него. - Здравствуй, Семирамида. - Абистан? Что ты делаешь здесь? Когда ты приехал? - Только что. Узнал, что ты больна, и тут же примчался. Что с тобой? - Не знаю. Говорят, последствия поздних родов. - Милая… Он потянул ее за руки, заставив сесть, и прижал к себе. - Я так испугался за тебя, думал, что случилось что-то непоправимое. У меня так неспокойно на душе. Она отстранилась от него: - Кто сказал тебе о моей болезни? - Это неважно. Важно лишь то, что мы вместе. - И ты не уедешь? – с надеждой спросила она. - Нет, если ты этого не хочешь. - И забудешь о реставрациях? Он помрачнел и отвернулся. Семирамида взяла его за плечи и чуть встряхнула, с мольбой говоря: - Абистан, зачем это тебе нужно? Ты не вовремя затеял все это. В городе недовольны, люди обозлились на тебя. Он освободился от ее рук, встал и хмуро зашагал по комнате. - Подумать только, даже ты не можешь меня понять, а ведь я затеял это только ради тебя. Я возвеличиваю Сина, чтобы напомнить тебе то время, когда окружающие звали тебя Син-или. Мне было знамение, что этими своими делами я смогу вернуть нашу любовь, ту, которая была во время войны с Иудеей. Мы были счастливы тогда с тобой, я хотел вернуть то время… - С помощью реставраций и строительства храмов? Но это нелепо, неужели ты не понимаешь? Как можно вернуть любовь ценой слез, пролитых простыми людьми, вынужденными платить урашу богу, которого они не почитают?! Из-за своих бредовых идей ты не хочешь ничего замечать. Жрецы из храмов, к которым ты обратился за помощью, довели меня до того, что я слегла! Олигархия, посадившая тебя на трон, просто в ярости! Они прижали меня со всех сторон и требуют, чтобы я остановила тебя. Ты идешь против устоявшихся обычаев. - Не ты ли сама доказывала мне, что вавилоняне поклоняются истуканам, что наши жрецы лгут и дурачат простой народ? Ты готова была отринуть все старые обычаи! Она вскочила на постели, уткнула руки в бока и яростно возразила: - Да если бы я захотела, чтобы все поверили в то, во что верю я, я бы этого добилась, но не тем путем, которым пошел ты! Иногда, прежде чем что-то делать, надо хоть немного подумать! Олигархия готова скинуть тебя с трона и посадить своего человека! Опомнись, иначе ты потеряешь все! - И конечно, тебя это волнует больше всех, ведь и ты лишишься власти, - лицо Набу-наида перекосилось от ярости. – Я мчался в Вавилон, я летел, загнав коня, сюда, чтобы обнять тебя и удостовериться, что ты еще жива, я боялся не увидеть тебя больше! А что вижу? Ты, кажется, абсолютно здорова; ты посылаешь ко мне глупого раба, который учит тебя бредням о некоем высшем божестве, и все это для того, чтобы олигархия не скинула меня с трона, так как это не в твоих интересах! Мне нет смысла оставаться здесь. Жена меня обманывает, жрецы только и ждут новогодних перевыборов, чтобы не отдать мне атрибуты власти и не подпустить к своим идолам. Народ считает меня сумасшедшим. Так мне наплевать на вас всех! Я все равно поступлю по-своему. Семирамида не успела сказать и пары слов, как Набу-наид прошествовал к выходу и, хлопнув дверьми, вышел. Не было смысла гнаться за ним, Семирамида понимала это – ведь сильнее всего его задела ложь любимой. Оставалось только гадать, что он предпримет. Ну, об этом она узнает завтра, сегодня же лучше не показываться ему на глаза. Всю ночь не могла она заснуть, лишь на рассвете сон овладел ею и отпустил из своих оков почти в полдень. Нехотя встала она, обессилевшая за ночь от переживаний. Заставила себя выйти в сад и провела там почти два часа. Вернувшись в спальню, обнаружила на столике принесенный обед и в одиночестве поела. Затем позвала рабыню и велела привести к ней дочь. Рабыня как-то неуверенно ответила: - А царевны Амтии нет. - Где же она? – возмущенная растерянностью прислуги, Семирамида повысила голос. - Ее забрал царь. - Ладно, - она расстроено вздохнула, - ступай. Не зная, чем заняться, она до заката сидела на веранде, глядя в небо. И когда солнце скрылось за деревьями сада, решила поговорить с сыном и направилась к нему. Бэл-шарру-уцур был угрюм, а появление матери явно встревожило его. - Мама, ты? Я, кажется, должен тебе кое-что сказать. Ты садись. Она села бы и без его просьбы, потому что сердце ее внезапно заныло. - Что-то произошло? - Да. Я не хотел тебя тревожить, все оттягивал разговор, но раз уж ты здесь… - Да говори же, что случилось! - Отец уехал. - Куда уехал? Когда? - Не знаю, куда? А уехал вчера вечером. - Как вчера? А… где же Амтия? - Он увез ее с собой. Она задохнулась от ужаса, хлынувшего из груди в голову леденящей струей. Не в силах осознать слова, произнесенные сыном, она пыталась что-то спросить, но лишь хватала ртом воздух и взмахивала руками. Бэл-шарру-уцур подбежал к ней, прижал ее к себе. Стиснутая его могучими руками, она пришла в себя. Пытаясь вырваться из его успокаивающих рук, она взмолилась: - Почему ты его не остановил? Почему позволил увезти мою дочь? Почему?! - Мама, успокойся, мама. Я не знал, поверь мне, иначе воспрепятствовал бы этому. - Но что же мне делать? Крошка моя, она же такая маленькая, он погубит ее! Что он будет с ней делать? - Не волнуйся, он увез с собой двух рабынь, ухаживавших за ней, к тому же, он ведь ей не враг. С ней ничего не случится, да и мы скоро найдем его и отберем девочку. Лучше подумай, куда он мог поехать? - Куда? Куда же? – она попыталась сосредоточиться на этой мысли, прижав к вискам дрожащие руки. – В Харран, конечно же, ведь он все это время был там. В Харране его мать, она может принять их в своем доме, ведь Амтия – внучка ей. Сынок, прошу тебя, распорядись, чтобы запрягли колесницу, я поеду в Харран. И моя охрана поедет со мной. - Я тоже поеду. - Нет, мы не можем уехать все сразу, ты должен остаться. Сейчас слишком неспокойно, олигархия может перехитрить нас. Я поеду одна. Собравшись, за час до рассвета царица выехала в Харран. Адда-гуппи встретила ее со слезами. Она была уже слишком стара для сильных переживаний, едва ходила, но все же сама встретила Семирамиду и провела ее в свои покои. Она рассказала Семирамиде о том, что Набу-наид был у нее накануне. - Он приехал с дочкой, я наглядеться на нее не могла. Сначала решила, что это ты отпустила девочку с ним, чтобы они погостили у меня. Но когда он попросил меня не говорить тебе об их пребывании здесь, я все поняла. Я пыталась объяснить ему, что это чудовищно – отнимать дитя у матери, но он только обозлился на меня. Он наговорил мне такого! Сказал, что уж кому, как не ему, известно, что ребенку прекрасно живется без матери. Сказал, что даже если я против него, то он отказывается от меня. Он был похож на безумного, пытаясь объяснить мне свои действия, и не находя убедительных слов. - Но где же он сейчас? Где моя девочка? - Я не знаю, - жрица бессильно опустила руки и покачала седой головой. – Он не сказал, куда поехал, только предупредил, что не отдаст Амтию никому. Он оставил письмо для тебя, знал, что будешь его искать. Адда-гуппи подала ей табличку, Семирамида взяла ее трясущимися руками, подошла к треногому светильнику и опустилась в кресло возле него. Значки клинописи были не очень ровными, писавший явно торопился. Заплаканные глаза царицы с трудом разбирали слова. «Прости меня, Семирамида. Знаю, что заставляю тебя страдать, но не могу поступить иначе. Ты не любишь меня, и я не могу просыпаться каждый день с мыслью, что мое присутствие тебя тяготит. Я уезжаю, быть может, надолго, но чтобы ты не забыла обо мне, я увожу с собой дочь. Думая о ней, ты будешь думать и обо мне, неважно, хорошие это будут мысли или плохие. Ты когда-то лишила меня сына, ныне мы в расчете. Амтия будет любить меня сильнее, чем тебя, и поймет меня, когда вырастет. Малышка похожа на меня, она моя дочь, у меня никого нет, кроме нее. И жить я буду ради нее. А тебе пришло время растить внуков, напомни об этом Бэл-шарру-уцуру. Вот и все. Надеюсь, у тебя хватит благоразумия не искать нас по всему свету. Прости». Последние слова она уже не видела из-за слезной пелены, закрывшей глаза. Горькие капли падали на глиняную табличку, заполняя вдавленные в глину значки. - Он просто сумасшедший, - прошептала она, и беззвучные рыдания заставили ее уткнуться лицом в колени, - обезумевший глупец, безжалостное чудовище… Семирамида вернулась в Вавилон. К ее удивлению, во дворце пировали. «Вероятно, сегодня праздник, а я со своими проблемами забыла обо всем. Или к сыну пришли друзья». Не желая никого видеть, она по двору прошла к лестнице и поднялась в висячий сад. Вошла в беседку, присела на скамейку и закрыла глаза, прислонившись головой к витой балке. Утомленная невзгодами, она задремала, убаюканная птичьим пением и журчанием воды меж деревьев. Тихий оклик разбудил ее: - Госпожа моя! Семирамида нехотя открыла глаза – перед ней, освещенный лучами заходящего солнца, стоял Даниил. - Зачем ты здесь? - Мой господин, твой сын, хотел тебя видеть. Ему сказали о твоем возвращении. - Где он? Пусть придет сюда. - Госпожа, у него гости, он не может оставить их. - Ах, да, я и забыла, во дворце пируют. Кстати, по какому поводу? - Об этом Бэл-шарру-уцур и хочет поговорить с тобой. Когда он произнес имя царевича, Семирамида невольно усмехнулась и положила руку ему на плечо: - Мой сын был прав, говоря, что вам, иудеям, сложно произносить его имя. Зови его Валтасаром, если тебе так легче. - Благодарю тебя, божественная. Но выслушай сначала меня. Я хочу опередить Валтасара и первым сообщить тебе то, что может сильно растревожить тебя. Я не хочу, чтобы прекрасная царица лишилась чувств в пиршественном зале на виду десятков глаз пирующих. Семирамида только тихо вздохнула и упавшим голосом спросила: - Что еще произошло? Что это за новость, из-за которой все пируют, а я должна упасть в обморок? - Царица, возьми себя в руки. Набу-наид прислал указ, сделавший счастливейшим твоего сына. Но его счастье – это твое горе. Я слышал о пророчестве Иеремии, поэтому я здесь сейчас, чтобы по возможности успокоить тебя. Знай, пророчество сбудется не скоро, но главный шаг к его исполнению сделан сегодня. Набу-наид назначил Валтасара главнокомандующим армией Вавилона и своим соправителем. Теперь Валтасар – царь. С каждым его словом Семирамида все больше бледнела. Проблемы последних дней лишили ее сил, выдержать что-то еще она уже не могла. Даниил едва успел подставить руки, как она упала, подхваченная им, потеряв сознание. * Паппашу – храмовые содержанцы. ** Шибу – совет старейшин. *** Урашу – здесь: налог. **** Иудейский царь, правил в 965 – 928 гг. до н.э. ***** Галлу – холоп. ****** Арду - раб