Сады Семирамиды. Том 2

- Отец, ты обещал, что этот Новый год мы будем встречать в Вавилоне, а сам все тянешь с отъездом. Я уеду без тебя! - Не говори глупости, Амтия. Я обещаю, что через неделю мы отправимся в путь, дай только закончить все приготовления. - Знаю я твои приготовления. Твой золотой бог для столицы давно упакован, поэтому не отговоришься. Как ты не поймешь, я все-таки хочу увидеть свою мать! - Скучаешь? - Глупо спрашивать – как я могу скучать по матери, которой я даже не помню? Но я хочу знать, по крайней мере, помнит ли она обо мне. - Амтия, ты же знаешь, что помнит. Она пишет тебе каждую неделю, почему же ты не веришь? - Одного не могу понять, почему мы живем здесь, а она в Вавилоне? Ты столько лет не позволяешь ей приехать, отговариваясь, чтобы она занималась делами государства. Почему ты всегда злишься, когда мы об этом говорим? Пора уже мне рассказать! - Амтия, ты еще слишком мала, чтобы я мог все тебе объяснить. Одиннадцать лет – не возраст для взрослых проблем. - Глупости! В тринадцать я уже смогу выйти замуж, и никто не скажет, что я мала. - Но тебе пока не тринадцать, поэтому не спорь. - В таком случае, дай мне своего коня, я поеду кататься. - Опять? Хватит прошлого раза. В конце концов, кто-то может не узнать тебя. А аравийские бедуины - так те вообще просто звереют, увидев женщину. - Но я же еще не женщина, не ты ли только что говорил об этом? - Тем более! Глупышка, пойми, я же волнуюсь за тебя. - Я возьму с собой охрану. И не переживай, ты же знаешь, я одолею любого нахала! - Вряд, ли, если он стащит тебя с лошади. - Ну, это еще никому не удавалось. Итак, предсказание Даниила сбылось. Уже десять лет Набу-наид жил в аравийских степях. Резиденцией его стал город Тема, в близлежащих городах поселились люди, преданные царю, и его огромное войско, набранное из арамеев. Дочь жила в его дворце, избалованная его любовью и заботой. В свои одиннадцать лет она выглядела намного взрослее. Стройной фигурой и смуглой кожей напоминала она мать, но лицом больше походила на отца, и волосы ее так же, как у него, были прямыми и непослушными. Выросшая среди мужчин, видевшая войну, где Набу-наид повсюду таскал ее за собой в закрытой повозке, она была совсем не женственна. Лихо скакала на коне по степям, охотилась, дралась с новичками-воинами и пользовалась всеобщей любовью. Она запросто при всех называла Набу-наида «папочка» или «дорогой» и даже не догадывалась, что так не принято. Но все же Набу-наид никогда не забывал того, что она царевна, и старался по возможности вовлекать ее в государственные дела. За все десять лет она ни разу не видела своей матери, но знала, что мать здесь ни при чем. Семирамида, едва узнав о ее местонахождении, начала писать Абистану и просить о встрече с дочерью. Но годы шли, он был непреклонен, предупредив царицу, что вышлет войско ей навстречу, если она надумает приехать, и объявит войну собственной жене. Оставалось только писать. Очень скоро Амтия уже сама могла отвечать на ее послания. Сначала это были кривые каракули всего в несколько слов, но как дороги были Семирамиде эти таблички, сообщавшие о первых детских радостях или обидах. Потом пошли более длинные истории о ее жизни в окружении воинов, боготворящих ее. А последние уже давали надежду на скорую встречу. И Семирамида считала дни и недели, оставшиеся до наступления Нового года. Многое изменилось за эти годы. Четыре года назад умерла мать Набу-наида, жрица Адда-гуппи, отдав миру целых сто два года жизни, и последние почести ей отдали ее внук Бэл-шарру-уцур и царица Семирамида. Набу-наид лишь прислал в Харран две золотые стелы-надгробия с начертанной на них биографией матери, но сам не приехал на ее похороны. В тот же год* Вавилония потеряла двух своих соседей: вечно враждовавшие Лидия и Мидия пали под натиском персов. Две державы перестали существовать, их история стала отныне историей Персии. Набу-наид продолжал реставрации. Он поднимал архивы и доказывал, что Навуходоносор, хоть и построил множество новых и восстановил старые храмы, все же действовал вопреки древним традициям. И все это лишь для того, чтобы угодить жрецам, этой проклятой олигархии, которая только поэтому и терпела царя-халдея. Нет, он, Набу-наид, не станет заискивать перед ними! И он безжалостно сносил постройки Навуходоносора и возводил новые. Что руководило им? Боги? Любовь? Запоздалая ревность к тому, кто был удачливее и счастливее? Быть может, все сразу. Его сын царствовал в Вавилоне. Сделав Бэл-шарру-уцура своим соправителем, Набу-наид надеялся, что Семирамида уйдет от дел, сын сможет справиться и без нее – это было бы его местью царице. Но он ошибся. Его сын прекрасно справлялся лишь со своим войском, тогда как государственные и политические вопросы по-прежнему решала Семирамида. Тринадцатый год правления царя Набу-наида подходил к концу. Известие о том, что царь Набу-наид возвращается в столицу после десятилетнего отсутствия, поразило, удивило и обрадовало горожан. Наконец-то, боги смилостивились и вернули им настоящего царя, а с ним и защиту от надоевших жрецов. Олигархии так и не удалось восстановить против царя народ, люди не верили жрецам. Царь, избранник божий, был далеко, а жрецы со своими грозными пророчествами, налогами и запугиваниями рядом. Однако, радость оказалась преждевременной. Новогодние праздники обещали быть необычными. Идол бога Набу, приготовленный для торжественных процессий, был отправлен обратно в барсиппский храм, а вместо него в воды канала вошла ладья, везущая в Вавилон нового золотого идола в златотканых одеждах. Жрецы, сопровождавшие его, не поленились вступить в «благочестивую» перепалку со жрецами Нухара из-за места в храме для бога Сина. Возвращался царь, вместе с ним возвращались волнения и перебранки. Амтия, предупредив старого раба, покинула отца и его воинов, чтобы первой ворваться во дворец и увидеть свою мать, пока она еще не ожидает ее. Официальная встреча слишком скучна, и Амтие не хотелось выслушивать и высказывать глупые приветствия вместо того, чтобы просто обнять свою мать. Однако, она никак не ожидала, что пройти во дворец просто невозможно – ее здесь никто не знал, а верить на слово вавилоняне не умели. Амтия нетерпеливо расхаживала перед воротами, вызывая улыбки на лицах стражи. Они весело хохотали, когда этот юнец в кожаных штанах, куртке и воинском шлеме, не успев соскочить с лошади, потребовал, чтобы его немедленно провели к царице, потому что царица его мать. Амтия даже не подумала сказать им, что она девушка, только разразилась потоком брани, когда перед ней сверкнули перекрестившиеся копья. В раздумье мерила она шагами каменные плиты мостовой, надеясь на помощь богов. Вскоре из дворца вышел мужчина. Амтия проводила его взглядом и подумала, что ей надо бы обратиться к кому-нибудь, кто будет входить во дворец. «Подожду, может быть, этот вернется. У него физиономия не такая плутовская, как у некоторых!» Мужчина отсутствовал недолго, всего с полчаса. Подходя к воротам, он заметил Амтию, с надеждой смотрящую на него, и решительно направился к ней. - Послушай, - торопливо заговорила она, кинувшись ему навстречу, - проведи меня к царице. Мне очень нужно к ней. Он долго и внимательно вглядывался в черты ее лица, затем окинул взглядом с головы до ног, после чего с улыбкой сказал: - Не подобает царской дочери ходить в таком виде, да еще с открытым лицом. - Откуда ты знаешь, кто я? – Амтия изумленно смотрела на него. - Я вижу это в твоих глазах. - Ты халдейский колдун? Он засмеялся: - Нет. Я раб твоей матери и твоего брата. Просто иудейский раб. Пошли. Она потянула за повод своего коня, другой рукой уцепилась за рукав провожатого, который уверенно провел ее мимо стражи, показав им знак принадлежности к личной прислуге царицы. - А как зовут тебя, раб? Его улыбка показала, что он не в обиде на такое обращение. - Царица зовет меня Даниилом – таково мое настоящее имя, а все остальные вавилоняне – Балат-шарру-уцуром. Она быстро разобралась, что ему больше по нраву, и задала очередной вопрос: - Даниил, а давно ли ты служишь царице? - Давно. Еще не было тебя, когда я стал одним из любимых рабов твоей матери, а до этого твой царственный брат Валтасар считал меня своим другом, хоть я и был клеймен. Вообще-то, мы и сейчас друзья, только видимся реже. Что еще тебя интересует? Она пожала плечами и промолчала. Передав коня конюхам, Даниил повел свою спутницу в покои царицы. Остановившись перед резными дверями, он прошептал: - Иди, за этой дверью ждет тебя любящая мать. - Разве ты не пойдешь со мной? – она схватила его за руку, испугавшись осознания того, что сейчас незнакомая, давно забытая женщина обнимет ее, а она просто не будет знать, что делать. Даниил положил руки ей на плечи и посмотрел прямо в глаза: - Амти-нинлиль, девочка, переступи порог и не думай ни о чем, кроме того, что встретишь самого родного человека. Не беда, что ты не помнишь ее; ты почувствуешь, что она была тебе нужна все эти годы, и никакой страх не должен останавливать тебя. Иди же, сделай ее счастливой. Тепло его рук и уверенность слов вернули ей решимость, она кивнула ему и повернулась к дверям. Даниил тихонько толкнул створки, и они распахнулись, плеснув в лицо Амтии волну солнечного света, бьющего в распахнутые окна. Семирамида кормила голубей. Услышав, что кто-то вошел, она обернулась и замерла. На пороге, держа в левой руке шлем, а правой отодвигая занавесь, стояла девушка в пыльной одежде воина. Ее волосы были уложены косами на макушке, глаза смотрели с испугом и в то же время с любопытством – взглядом дикого зверька. Юная, стройная, смуглая – при виде ее у Семирамиды заныло сердце. Сделав шаг навстречу гостье, она неуверенно прошептала: - Амтия? Девушка неловко улыбнулась: - Я, мама, - ответила она. Не веря глазам, Семирамида подошла к ней, подняла ладонями ее лицо и долго смотрела, словно желая запечатлеть в сердце этот образ. Она смотрела на дочь и не видела ее за пеленой слез. И, наконец, словно прозрев, поверив, что это действительно она, Семирамида рывком прижала ее к себе. - Дочка, милая моя, ты здесь! Позже они сидели вдвоем на веранде за столом и две девушки быстро расставляли посуду для ужина. Амтия, приглаживая длинные, влажные после купания волосы, наблюдала, как в саду Сирруш гоняет бабочку. - Я была такой маленькой, когда отец увез меня, но я очень хорошо помню Сирруша, - щебетала она, услаждая слух матери приятным грудным голосом. – Вероятно, потому, что часто видела его во сне. И тебя, - добавила тихо, - тебя тоже часто видела и слышала, как ты поешь мне колыбельную песню, иудейскую песню. С последними словами она вдруг вспомнила о своем провожатом и спросила: - Мама, расскажи мне про Даниила. Семирамида удивленно воззрилась на нее: - Про Даниила, иудейского раба? Где ты с ним познакомилась? Амтия рассказала, как он провел ее во дворец. - А что же ты хочешь о нем узнать? - Не знаю. Он сказал, что ты любишь его и уважаешь. За что? - За многое, Амтия. Советую тебе почаще прислушиваться к его словам, Даниил мудрый человек, он многое знает, во многом разбирается. - О, это я поняла, когда он узнал меня. Мама, у него есть семья или он одинок в нашей стране? - Почему ты спрашиваешь? - Не знаю, просто так. Хотя можешь не отвечать. Мне кажется, у него никого здесь нет. Не знаю, почему, но мне показалось, что он очень одинок. Семирамида внимательно смотрела на дочь, пока та говорила, после чего сделала вывод: - Даниил так тебя заинтересовал? Глаза Амтии удивленно округлились, а через миг она уже хохотала: - Мама, ну что ты говоришь? Я не интересуюсь мужчинами. За всю мою жизнь они так надоели мне, что я о них думаю не больше, чем о засухе. - Ты совсем еще дитя, - улыбнулась Семирамида, пододвигая ей блюда с ужином. Вечером Амтия сидела в любимой беседке матери в висячем саду и плела венок из только что сорванных цветов. Мысленно она опять возвращалась к иудейскому рабу. Странно, но она, привыкшая к мужскому обществу, действительно заинтересовалась им. Не привыкла она видеть таких людей, как он. Во всей армии отца каждый мужчина был воином – суровым, грубоватым, с острым языком и наглым взглядом, и она знала, как говорить с такими людьми, как поставить их на место. Даниил не воин. Конечно, он крепок сложением, у него широкие плечи и сильные мускулистые руки, уверенный взгляд и статная осанка. Но в его приятном лице не было суровости или жестокости. Наоборот, неведомая добрая и ласковая сила исходила от него, улыбка была обезоруживающей. Казалось, весь облик его говорит каждому встречному, будь то человек, или зверь, или просто терновый куст – я люблю. Мысли Амтии были нарушены шорохом позади нее, она вздрогнула и рассыпала цветы. - Кто здесь? – взволнованно спросила она, пытаясь разглядеть в вечернем сумраке незваного гостя. Из-за дерева вышел Даниил. - Прости меня, госпожа, что напугал тебя. Позволь, я помогу. Он бросился собирать цветы, а она в растерянности наблюдала, как его руки бережно кладут ей на колени розовые бутоны. Наконец, она пришла в себя. - Что ты здесь делал, Даниил? Он поднял голову и встретил ее напряженный взгляд: - Должен ли раб говорить правду своей госпоже или он может солгать, чтобы не навредить себе? Она улыбнулась более миролюбиво: - Ты не мой раб, и я разрешаю тебе солгать. - В таком случае, я скажу, что оберегал тебя, незримый, не мешая твоим размышлениям. Она недовольно фыркнула: - Тогда как же должна звучать правда? Говори! - Твое повеление свято! Я любовался тобой, моя юная госпожа, ждал, когда луна осветит твое лицо и высеребрит лунными лучами твои косы. Ждал, когда утомленные руки отложат венок и усталые глаза сомкнутся под тяжестью снов. И тогда я бы поднял тебя на руки, укрыв своим плащом от ночной прохлады, и как верный раб отнес бы тебя на твою постель. И до утра сидел бы у твоих ног, охраняя тихий сон моей прекрасной госпожи. Амтия слушала его тихий голос и слышала, как колотится ее сердце, каждым ударом отдаваясь в висках. Не в силах взглянуть ему в лицо, она теребила бутон цветка, рассыпая лепестки по земле. - Ты говоришь мне правду? Даниил почувствовал, что ее голос едва не срывается от волнения, и вдруг осознал весь смысл своих безумных речей. Он тряхнул головой, поднялся с колен, отдав ей последние цветы, и засмеялся: - Не слушай меня, царская дочь. Я глупый раб, который втрое старше тебя, и ты не должна внимать таким речам. Я лишь хотел пожелать тебе доброй ночи и укрыть тебя от прохлады. Он снял с себя холщовый коричневый плащ без единого цветка вышивки и набросил ей на плечи, после чего, небрежно кивнув, быстро пошел к лестнице, ведущей во двор. Амтия бросилась вдогонку, придерживая тяжелый плащ. Добежав до лестницы, она увидела, как он бежит стремглав, перескакивая через ступени, явно спасаясь бегством от нее, словно от чудовища. Амтия хотела окликнуть его, но вместо этого только шепотом произнесла его имя и закуталась в теплый плащ, согревший ее теплом убежавшего хозяина. Это было неслыханно! Никогда еще во всем Аккаде не было такого Нового года, который встречали не с радостью, а с недоумением и негодованием. Царь Набу-наид не только водрузил золотой идол Сина в Нухаре, но и потребовал собрать народ на площади в первый день нисана для освящения идола. И это было еще не все. Каждый житель Вавилона обязан был признать Сина верховным богом и прийти к нему с поклоном. Накануне глашатаи распевали по городу: - «Объявляется вам, народы, племена и языки! Каждый из вас, будь он мужчина или женщина, старик или ребенок, должен явиться на площадь Эсагилы в первый день новогодних празднеств. И когда услышите звук трубы, свирели, барабанов и других инструментов, сопровождающих священные песнопения, падите и поклонитесь золотому богу Сину, поставленному Набу-наидом царем Вавилонии, сыном Набу-балатсу-икби, великого князя. Те, кто не явятся, не падет и не поклонится, тотчас брошен будет в печь, раскаленную огнем». Семирамида пыталась вразумить мужа, но он на все ее возмущенные монологи ответил: - Мой приказ касается и тебя. - Ты просто помешался! – с этим возгласом она покинула его и направилась к сыну. Бэл-шарру-уцур, или Валтасар – как называли его чужеземцы, тоже был недоволен приказом отца, но не представлял, что можно сделать. Семирамида, едва войдя, закидала его такими упреками, что он пообещал уговорить отца отказаться от безумного приказа. Он попросил аудиенции и, дождавшись приглашения, вошел к царю. - Отец, ты назначил меня соправителем, значит ли это, что я имею право оспаривать твои повеления? Ты издал бездумный указ, забыв, что Вавилонию населяют множество народов со своей религией. Они жили в ладу со своей верой и не приносили никому вреда. Да и сами вавилоняне всю жизнь поклонялись Мардуку, спасшему эту землю от демонов. Чего же ты хочешь? Чтобы они отвергли веру предков? С чего вдруг решил ты издеваться над ними? Поклониться чужому богу – значит, отречься от своего, подумал ли ты об этом? Вспомни, что и твой отец почитал богов своих дедов – Мардука и Набу. Они всегда были покровителями Вавилона, и в душе каждого коренного вавилонянина они останутся верховными. Возможно, я зря вспомнил о твоем отце, но ведь люди уважали его, чего не скажешь о тебе. Неужели доставляет тебе радость слушать, как горожане говорят друг другу – наш царь Набу-наид безумен?! - Не надо, мару, - произнес Набу-наид тихим, но твердым голосом. – Ты будешь издавать свои указы тогда, когда не будешь делить трон с кем бы то ни было. Ты соправитель, но истинный царь – я. Набу-наид никогда не меняет своих решений. Если великий Син дал мне знамение, я исполню его волю. Не будем тратить время на бессмысленные споры; иди и приготовься к завтрашнему дню, Син будет ждать и тебя. * 547 г. до н.э